Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

– И что такого? Может, от мужа?

– От мужа три года забеременеть не могла, а тут – на тебе? Да и сама знала, от кого забеременела. И другие тоже. В Устюжне-то все на виду, не скроешься. Толки разные, пересуды, до мужа дошло. Над мужем, не то что сослуживцы, даже ученики издеваться стали: записочки пакостные писали, а иной раз прямо в лицо насмехались. Мол, в следующий раз сам не сможешь – зови помощника.

– И что, он поручика на дуэль вызвал? – полюбопытствовал я.

– Какая дуэль? Поручик – человек военный, а мой супруг даже не личный дворянин. Офицер такого просто с лестницы спустит или из окна выкинет. Родственники вмешались. Мы сами-то из мелкопоместных, зато родственники большой вес в уезде имеют. Поручика в столицу вернули, моего супруга в Череповец перевели, от сплетен подальше. Василий Кондратьевич меня простил, но ребеночка велел вытравить.

– И ты согласилась?

– А что делать? Плакал он сильно, говорил: измена, дескать, это ничего, случается. Поговорят и забудут. Но если незаконный ребенок – это клеймо. Куда угодно уезжай, не спрячешь. Дознаются – опять станут записочки писать, издеваться. А ребенок у нас еще свой будет, да не один. Послушалась, да понадеялась, что будут у меня дети. Пошла к бабке-знахарке, она цветочков желтеньких заварила прямо при мне… Я выпила… Ну дальше и рассказывать не хочу.

Глава двадцатая

Сельский коллега

Все потихонечку устаканилось. Здание суда отремонтировали, судейские чиновники вернулись в родные стены. Из Луковца, куда отправилась полиция, дурных известий не поступало – видно, никого не убили, не обокрали; значит, мне туда ехать не надо. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

Во взаимоотношениях с квартирной хозяйкой тоже все утряслось. В том смысле, что рефлексировать и биться головой о стенку ни я, ни Наталья не стали. Договорились только, что станем обращаться друг к другу по имени и отчеству. Везде, даже в спальне. Если наедине привыкнем называть Ваня и Наташа, обязательно проколемся – ляпнем в присутствии посторонних, а народ у нас умный, сложить два и два сумеют. Как станут дальше развиваться наши отношения, мы не знаем, но с квартиры меня не гонят. Значит, как пойдет. А вот входную дверь следует запирать. Повезло, что никто из соседей не приперся, но все может быть.

К рассказу о ее неродившемся ребенке у меня двойственное отношение: с одной стороны, жалко женщину, лишенную радости материнства, с другой, почувствовал облегчение. Когда я принялся «утешать» Наталью, думал не головой, а другим местом. С презервативами в девятнадцатом веке напряжно. Читал, что эта нужная вещь была изобретена еще для любвеобильного английского короля Карла II, но сомневаюсь, что правда. У Пикуля в какой-то книге жена главного героя пользовалась «французскими средствами» контрацепции, но что за средства, писатель не указал.

Просить квартирную хозяйку разузнать о Елене Георгиевне теперь вроде и неудобно, но она сама узнала о кареглазке. Небось соседи доложили, что видели квартиранта на карауле около гимназии, или углядели, как мы наматывали круги вокруг дома ее тетушки.

– Леночка Бравлина – хорошая девушка, – сообщила Наталья Никифоровна после ужина. – Фамилия из наших, из новгородских дворян. Родственники в Устюжне живут и здесь, в Череповце. Родители у нее в Белозерске, отец – управляющий казенной палаты, а дочку сюда прислал. В Белозерске, как и у нас, в Устюжне, лишь прогимназия [14], так что в Череповец девчонок отовсюду везут. Брат у нее есть младший, в Морском училище учится. Если вам невеста нужна, то лучше не найти. Правда, про приданое ничего не знаю. Поместье у Бравлиных было, но что с ним теперь? Возможно, продано или заложено.

М-да… Женщина, с которой я недавно был близок, говорит любовнику о его потенциальной невесте. Как это понимать? Лучше голову не ломать. А Леночка Бравлина, если судить по наставлениям маменьки, вполне подходящая партия для сыночка вице-губернатора.

Наталья Никифоровна озаботилась краткими наставлениями по части ухаживаний за барышней. Цветы, конфеты и прочие подарки до тех пор, пока нас официально не объявят женихом и невестой, дарить нельзя. Искать свидания наедине лучше не стоит, а если провожать до дома, так непременно, чтобы рядом шагала подружка. Мы и так в прошлый раз нарушили правила, но хорошо, что бродили под бдительным оком тетки.

Еще не возбраняется пригласить девушку погулять, в воскресенье можно покататься в экипаже, но тут уж не подружка должна быть рядом, а кто-нибудь из родственников – матушка или тетушка. В крайнем случае, старший брат.

Зато можно написать письмо, передать записочку, но чтобы в них не было ничего фривольного. И в дом Бравлиных я так просто не могу войти, следует подождать приглашения, и не от тетки, а от родителей Елены. Или если тетушка заручится их согласием.

М-да, трудновато за девушками ухаживать. Столько правил.

Выслушав, поблагодарил Наталью Никифоровну за консультацию и отправился в собственную постель. Нельзя же спать со своей квартирной хозяйкой, верно? А то, что перед сном зашел пожелать женщине доброй ночи (ну да, пожелание было долгим), так это простая вежливость.

Городовые еще не вернулись из командировки в Луковец, на арест ехать не с кем, и я снова перебирал полученные от архивариуса выписки, сопоставлял и обдумывал. Было скучновато. В моем времени я бы уже всунул кипятильник в стакан, изладил бы кофе, здесь за кипятком придется идти к служителю и не факт, что в его каморке в данный момент кипит самовар. Что пить стану? Чайных пакетиков не придумали, растворимого кофе нет. Начал понимать, отчего деятельность чиновников Российской империи считается эффективнее, нежели труд их коллег в СССР или постсоветской России. Просто тут на работе не распивают чаи.

Дверь в кабинет распахнулась, и вошел незнакомый человек лет сорока. Плащ охотничий, вроде брезентового, распахнут, под ним шинель с петлицами коллежского регистратора и эмблемами моего ведомства. Лицо загорелое и обветренное, но не до той черноты, что бывает у крестьян, вынужденных проводить целый день на ветру и на солнце, а этакая благородная «загорелость». Ему бы ружье, сошел бы за аглицкого джентльмена – путешественника или охотника, шагнувшего в мой кабинет прямо со страниц книг.

– Здравствуйте, господин Чернавский, – поприветствовал меня незнакомец, протягивая руку. – Давно хотел познакомиться с новым коллегой, да случай не выпадал. Позвольте представиться – Петр Генрихович Литтенбрант.

О господине Литтенбранте я наслышан. Человек эксцентричный, с авантюрной жилкой. Потомок остзейских немцев, перебравшихся на жительство в Новгородскую губернию, в Малую Вишеру. Закончил Череповецкое Александровское училище, по окончании которого не механиком на пароход отправился, а подался в полицейские урядники.

По закону урядником может быть лишь отставник, имеющий чин не ниже ефрейтора и медаль «За беспорочную службу», но для потомственного дворянина сделали исключение. Литтенбрант служил в конной страже в селе Нелазское, женился на дочери крестьянина, потом овдовел. Ему предлагали вступить в должность пристава, получить чин, но командовать конной стражей потомок крестоносцев не захотел. Свободу человек любил, начальство – не очень. В семьдесят шестом году, когда сербы восстали против турок, подал в отставку и ринулся освобождать братьев-славян. Служил вольноопределяющимся в отряде русских добровольцев. Был ранен, награжден сербской серебряной медалью «За храбрость». Пока лежал в госпитале, принялся помогать раненым, за что ему позже прислали еще одну медаль – «За помощь раненым». При этом Литтенбранта не наградили ни одной российской медалью, не говоря об ордене.

Вернувшись в Череповец, Петр Генрихович написал прошение о зачислении на должность судебного следователя Череповецкого окружного суда и сдал экзамены (виноват, следует говорить – испытания) на чин коллежского регистратора. Он бы и на следующий чин сдал без проблем, но решил – зачем ему это надо? По слухам, Литтенбранта больше всего интересовала охота, и в своем доме он собрал коллекцию ружей и охотничьих трофеев.