Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

– Судебный следователь Чернавский, – отрекомендовался я, потом спросил: – Господин Дунилин Захар Степанович?

Вопрос формальный, однако задать пришлось.

– А кого вы желали встретить? – слегка высокомерно отозвался хозяин.

Строго посмотрев ему в глаза, сказал:

– Отвечать вопросом на вопрос невежливо. Я вам представился, ответа не услышал. Так вы Захар Степанович Дунилин? Или вы дворецкий господина Дунилина, его камердинер?

Хозяина прямо-таки перекосило. В сущности, ему сейчас нанесли оскорбление. Как можно спутать помещика со слугой? Слегка спровоцировать подозреваемого – святое дело. Зря, что ли, прочитал столько книг о сыщиках?

– Да, я Дунилин, и отец мой Дунилиным был, и дед с прадедом, – нервно ответил хозяин.

Разве его спрашивают о предках? Зачем так нервничать?

– Охотно верю. К сожалению, в данный момент меня ваша генеалогия интересует крайне мало, – сообщил я. – Вы, уважаемый Захар Степанович, подозреваетесь в убийстве.

– Что за глупость? – фыркнул помещик.

– Вы не хотите пригласить нас в дом? – кивнул я в сторону входа. – Или мне самому пригласить вас в полицейское управление?

– Если я откажусь? – подбоченился землевладелец.

– В этом случае придется доставлять силой. Прикажу вас связать, посадить в открытую коляску и провезти через весь город. Вы этого хотите?

Перспектива опозориться Дунилина не прельстила. Сдвинувшись с места, освободил нам дорогу.

Слева, на первом этаже, был не то кабинет, не то приемная помощника председателя земства, куда я прошел и без разрешения сел за стол. Жестом показал хозяину, что тот может сесть, положил на стол свою папку и начал:

– Еще раз повторю, что вы подозреваетесь в убийстве. Убитый – мещанин города Череповца Антип Двойнишников. Не желаете сразу сделать признание?

– Никогда не слышал этого имени, – повел плечами помещик. – Либо это какая-то ошибка, либо вы желаете меня оклеветать.

– Значит, добровольного признания не будет? – осведомился я. – Жаль, могли бы сберечь время.

Демонстративно вздохнув, открыл свою папочку. Извлекая первую выписку, сделанную архивариусом, пододвинул ее ближе к Дунилину.

– Извольте ознакомиться.

– И что это? – брюзгливо спросил помещик. – Читайте сами, я не желаю участвовать в этой комедии. Что за писульки вы мне суете?

– Как скажете, – покладисто ответил я. Взяв документ, принялся пересказывать его содержание: – Первым номером у нас идет «Челобитная солдатки Анны Ивановой из села Богородское деревни Строжок помещицы Быковой. Солдатка пишет, что ее мужа забрали в рекруты в 1834 году, в 1838 году она прижила сына Захара Богданова, сама его воспитывает. Просит, чтобы Захара записали в череповецкие мещане. Датирована челобитная 1840 годом, написана на имя его императорского величества. Естественно, что прошение рассматривал не император, а Череповецкий городовой магистрат. Богдановыми именовали тех детей, отцы которых неизвестны, верно? Как говорят в Европе – бастардов.

Оторвав взгляд от бумаги, посмотрел на реакцию помещика. Дунилин хранил надменно-брюзгливое выражение лица, и я решил продолжать:

– Интересно, Захар Семенович, что солдатка – женщина неграмотная, за которую прошение составлял волостной писарь. Верно, очень старый либо несведущий, потому что такая форма обращения, как челобитная, давным-давно не используется.

– Говорите по существу, – оборвал меня помещик. – К чему мне слушать ваши рассуждения?

– Это я к тому, что неграмотной солдатке известен указ императрицы Екатерины Великой о том, что детей, незаконно прижитых солдатками, разрешено записывать в мещане. Однако… – сделал я паузу, – в указе императрицы имеется оговорка. В городское сословие разрешено записывать только тех детей, у которых найдется поручитель. Должен ведь кто-то платить казенные подати и сборы? Иначе все бы солдатки, что без мужей забеременели, детишек в город сплавили.

– Я вас снова прошу, говорите по существу, – прорычал помещик.

– Как вам угодно, – ответил я, убирая в папку челобитную и доставая следующий документ. – Здесь у нас еще одна бумага – «Поручительство в Череповецкий городской магистрат о том, что за Захара Богданова все казенные подати и все градские повинности исправлять безотрицательно до его совершеннолетия станет череповецкий мещанин…» Вам любопытно, кто поставил подпись под поручительством?

– Нет.

– Поручителем желал стать некто Антип Кузьмичев сын Двойнишников, мещанин города Череповца. Здесь не указано, является ли он отцом ребенка, но вполне логично предположить, что Антип и есть настоящий отец Захара, богом данного. Иначе зачем Двойнишникову брать на себя хлопоты, да еще деньги платить?

Спрятав бумагу, спросил:

– Не устали еще, Захар Семенович? Может, стоит чистосердечное признание сделать?

– В чем я должен признаваться? – заскрипел зубами помещик. – Вы нашли какую-то филькину грамоту, теперь стараетесь выдать меня за убийцу, основываясь на простых совпадениях! Скажите лучше – кто вас подослал? Милютин? Вас специально прислали из Новгорода, чтобы меня скомпрометировать? Ишь, сыночка вице-губернатора не пожалели.

– Милютин? – озадаченно переспросил я, пропуская мимо ушей «сыночка». – Какое дело военному министру, тем более бывшему, до вашей персоны? Масштаб, извините, у вас не тот.

Совсем охренел дядька. Министр, пусть он и бывший, и помещик, хоть и богатый по уездным меркам, фигуры несопоставимые.

Дунилин отчего-то захлопал глазами, а исправник Абрютин, до сей поры молча сидевший и слушавший, сказал:

– Иван Александрович, господин Дунилин имеет в виду нашего городского голову Ивана Андреевича Милютина, а не его высокопревосходительство господина министра.

Точно, они же однофамильцы. Не привык еще.

– У городского самоуправления и земства какие-то тёрки? – усмехнулся я.

– Тёрки? – нахмурился Василий Яковлевич, не враз понявший термин, потом до него дошло. – Нет, у Городской думы и уездного земства противоречий нет. У земцев имеются претензии лично к Милютину, как к купцу. Председатель уездной земской управы господин Румянцев, а вместе с ним господин Дунилин, как его помощник, пытаются обложить налогом имущество самого Ивана Андреевича, а тот считает, что это незаконно и уже отправил прошение губернатору.

– Мне эти разборки по барабану, – отмахнулся я, снова принявшись прожигать взглядом подозреваемого. – Признались бы, что убили старика. И нам легче и себе бы душу облегчили. Значит, явку с повинной написать не желаете?

Взгляд у помещика отчего-то стал совсем изумленным. Не понимает человек русских слов, не хочет сотрудничать со следствием. Сейчас бы вытащить револьвер, стукнуть рукояткой по столу и в худших традициях фильмов о чекистах крикнуть: «Колись, сука!»

Раз револьвер я оставил дома, то пришлось снова лезть в папку.

– Бумага номер три, – объявил я. – Решение Сиротского суда Череповецкого городского магистрата о прошении солдатки Ивановой о записи прижитого сына в мещане. Суд в лице председателя – бургомистра Красильникова и двух непременных членов постановил: выяснить, не имеется ли у помещицы Быковой, в деревне которой живет солдатка, каких-нибудь препятствий к тому, чтобы записать Захара Богданова в мещане.

Я снова сделал паузу, пытаясь понять: то ли Дунилин настолько упрям, то ли он не считает, что этих доказательств достаточно? Пожалуй, второе. Но он не знает, что у меня припасено еще кое-что.

Похлопав по своей папке, сказал:

– Здесь у меня донесение капитана-исправника Сережкина о том, что помещица Быкова утверждает: Захара Богданова она воспитывает с малолетства, потому как солдатка Анна Иванова – девка гулящая, за ребенком следить не желает. И тут еще целый список свидетелей.

Когда я читал документы, был несказанно удивлен. Я-то со своих пролетарских позиций считал, что капитан-исправник возьмет объяснения у помещицы, этим и ограничится. Помещикам веры больше, нежели солдаткам. Дотошный капитан-исправник опросил четырнадцать (!) человек – и дворовых людей, и крестьян, и соседа-помещика, – которые подтвердили, что Захар Богданов живет у надворной советницы вдовы Анастасии Быковой с младенчества.