Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Около мусора стояли двое городовых и два мужика крестьянского обличья. Значит, это и есть понятые?

Мысленно выругался. Куда я грязный сюртук засуну? Надо хотя бы наволочку взять или еще что.

– Значит, господа понятые, – сказал я, хватая сюртук за край, что был почище. – В вашем присутствии изымаю одежду. Вот видите? – потряс я улику.

– Видим, ваше благородие. Нашего барина одежонка, только изгвазданная и кровяная, – пробасил один из мужиков.

Вишь, имеется еще один свидетель, ежели понадобится опознавать одежду. Но это, если хозяин сейчас начнет играть в несознанку.

– Ваше? – спросил я у хозяина дома.

– Мое, – признал свой сюртук Дунилин.

– Василий Яковлевич, – обратился я к исправнику. – Пусть ваши подчиненные понятых попридержат. Я акт обыска составлю, они расписаться должны.

– Так мы неграмотные, – откликнулся один из крестьян. Тот самый, что опознал одежду.

– Ничего страшного, – отмахнулся я. – Крестик внизу страницы поставите, и все. Мне еще тряпка какая-нибудь нужна или наволочка, чтобы сюртук упаковать.

Вернувшись в дом, принялся составлять протокол обыска, указав, что «в мусорной куче, на задах дома, был обнаружен и изъят сюртук коричневого цвета, с багровым пятном размером в два квадратных вершка». Подумав, добавил, что «место, где находился оный сюртук, было указано господином Дунилиным добровольно, и сама одежда им опознана».

Записал фамилии понятых, те заверили протокол крестиками и ушли, судя по всему, очень довольные, негромко переговариваясь между собой. До меня донеслось только «прищучили кровопийцу, так и надо…».

Не любят мужики своего барина. Впрочем, где крестьяне их любят? Если б любили, то и Октябрьской бы революции не было, и Гражданскую войну большевики бы не выиграли. Декрет «О земле» стал оружием покруче пушек «Авроры».

Вместо наволочки мне принесли веревочку, которой я перевязал вещественное доказательство.

Дверь снова открылась, но на сей раз это была женщина средних лет, в коричневом платье и переднике, похожая на горничную.

– Захар Семенович, самовар не прикажете ставить? – спросила она.

– Не желаете чайку с пирогами испить, господин следователь? – с насмешкой поинтересовался Дунилин. – Или вам не положено с подследственными чаи распивать?

– Потом, попозже, – хмыкнул я, не ответив на заданный вопрос.

Чаю бы попил с удовольствием, время обеденное, но хозяин прав – не положено. И ему предстоит пить чай не в собственном доме, а в окружной тюрьме. Узнал как-то, что у тюремных служителей имеется самовар, за три копейки заключенный может заказать себе чай с сахаром. Дорого – в трактире чашка одну копейку стоит, но тут тюрьма, расценки иные. Закон у нас нынче единый для всех сословий, но для дворянства и прочих, что выше крестьян с мещанами, имеется отдельная камера, еду – если казенная не нравится – принесут хоть из трактира, а хоть из ресторана. Разумеется, получится изрядно дороже, чем на месте, но директору тюрьмы постоянно недодают денег на дрова, на свечи, приходится крутиться.

В принципе, протокола обыска мне достаточно, чтобы скомандовать городовым взять Захара Семеновича под белы ручки, да отвезти его в полицейский участок. Даже указания писать не понадобится, со мной исправник, без бюрократии – устно прикажет. Или вообще доставить Дунилина в окружную тюрьму, заполнить в приемной соответствующий бланк, расписаться да определить подозреваемого в камеру. Допросить можно завтра, а то и через неделю.

Но лучше я допрошу его здесь, прямо сейчас. В тюрьму привезу как раз к ужину, не умрет. И я потерплю.

– Давайте вернемся к недавним событиям, – попросил я. Слушать исповедь интересно, но я не романы пишу, а убийство расследую. – Когда вы узнали, что ваш отец не Семен Дунилин?

– В конце августа, – сообщил Дунилин. – Как раз накануне праздника… Что там у нас было? То ли усекновение главы крестителя Иоанна, то ли перенесение мощей князя Невского. Точно уже и не помню.

– Усекновение главы Иоанна, – подсказал я. – В праздник Двойнишников уже мертвым был. Усекновение у нас двадцать девятого, а если накануне, то двадцать восьмого.?

– Да, именно так, – кивнул Захар Семенович. – Прибежал ко мне мальчонка из города, затараторил: «Барин, дед Антип тебе записочку велел передать и сказал, чтобы ты побыстрее к нему пришел». Записку взял, спрашиваю: что за дед Антип и чего ему надо? А мальчонка, мол, знать не знаю, дом у него на въезде в город, третий справа. Крыша железом крыта.

Убежал мальчишка, я записочку взял, читаю: «Мой дорогой сын Захар. Желаю я перед смертью открыть тебе твое истинное происхождение, а еще передать тебе наследство, которое причитается. Твой отец Антип Кузьмичев сын Двойнишников».

– Записочка не сохранилась? – перебил я помещика.

– Записочка? Нет, сразу ее скомкал и выбросил. Решил – розыгрыш какой-то. Откуда отец возьмется, если давно убит?

– Угу, – кивнул я, едва успевая записывать. – Значит, поначалу вы не поверили?

– Нет, не поверил, – покачал головой помещик.

– А что потом?

– Любопытство меня обуяло, – признался Дунилин. – Думаю – что за чудеса такие? Может, сходить да спросить? Да и наследство заинтересовало. Про Двойнишникова никогда не слыхал. Понятно, если на отшибе живет, в старом доме, то с деньгами плохо, но мало ли… Вдруг у него клад закопан и мне его отдать хочет? Все в этой жизни случается. Дом этот помню. Крыша железная, но ржавая, менять пора. Решил сходить. Что я теряю, в конце концов? Если это чей-то розыгрыш, так потом пожалеют. В земстве я не последний человек. В суд подам. С урядником у меня дружба. Да и исправник наш – пусть он сегодня морду отворачивал, мне хорошо знаком. Пошел напрямую, берегом, так короче, всего две версты, через село ехать не надо. Коляску не нужно брать – увидят. Взял еще полуштоф, на всякий случай.

– Кстати, почему вы с собой самодельную водку взяли, не из казенки? – поинтересовался я.

– Ну вот еще, хорошую водку невесть на кого переводить! – возмутился Дунилин. – Водку из лавки я для гостей держу. Из земства ли кто заглянет, настоятель ли наш в гости зайдет. Мужички свою водку гонят, мне приносят бесплатно, из уважения.

– Понял, – кивнул я. – Записываю, что полуштоф вы взяли на всякий случай. А что дальше было? Пришли к старику…

– Пришел, тот сильно обрадовался. Говорит – рад, что перед смертью сына родного увидел и обниматься лезет! А сам грязный, вонючий. Я его отодвинул, полуштоф на стол выставил, спрашиваю: дед, ты в своем ли уме? Отец мой почти двадцать лет в могиле лежит. А этот, Антип Двойнишников, отмахнулся, начал на стол какую-то закуску выставлять, стаканы сто лет немытые. Давай, говорит, сын мой родимый, за встречу выпьем, все тебе расскажу. Бр-рр.

– Выпили? – с сочувствием поинтересовался я. Самогон и так-то противно пить, а еще и стакан немытый. Бр-р.

– Пришлось, куда деваться… – развел руками Дунилин. – Хотелось узнать, что за тайны такие скрыты. Но выпил я всего ничего, не больше стакана. А старик, пока пил, рассказывал. Поведал мне тайну свою, да и мою. Лучше бы не знать.

– И что вам старик поведал?

– Сорок годов назад, даже с лишним, солдатка Анна Иванова из деревни Строжок от него забеременела. Антип бы женился на ней, но при живом муже не обвенчают. Может, его давно убили, но, если весточки о смерти нет, солдатик живым считается. Анна мальчонку родила, барыня старая его из жалости в дом взяла. Тут умный человек подсказал, что если солдатка ребенка приживет, пока муж служит, можно его в мещанское сословие записать, если поручитель найдется. На то указ самой императрицы Екатерины есть. Отыскал Анну, отвел к волостному писарю, тот челобитную написал, а сам Двойнишников в магистрат пошел, все бумаги отдал. Красильников, бургомистр, пообещал помочь, но только если все по закону будет. Если будет какое препятствие, в мещане не запишут. Нашлось препятствие! Барыня к ребенку так привязалась, что заставила родного племянника его в сыновья записать. Тот не хотел, но деваться некуда.