Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Городовые соскочили с подводы.

– Па-старанись! – привычно гаркнули служивые, расчищая дорогу для начальства.

– Вот, тутотка он, тутотка и лежит, – суетилась еще не старая, но уже изрядно раздобревшая хозяйка.

Тело, прикрытое старым половиком, отчего-то лежало во дворе. Не сговариваясь, мы поснимали фуражки и перекрестились.

– Он что – здесь и умер? – строго спросил я у тетки.

– Зацем здесь? – ответствовала хозяйка, выговаривая вместо ч букву ц. – В доме он помер, сюды его парни мои выташшыли. А зацем цузому покойнику в доме лежать?

Если это убийство, то получается, место происшествия уже затоптали.

Видимо, взгляд городского начальника стал таким строгим, что хозяйка засуетилась:

– А цто, не нада было? – испуганно спросила она. – А я ить и не знала. Думаю, цего ему в квартере-то у меня лежать? Вот парней ить своих и заставила – ташшыте, мол. Тамотка комнатка у Виссариона проходная, если ходить, так все время за него запинаемся.

Пока я сверлил хозяйку суровым взглядом, Федышинский успел снять половичок с лица.

– Господин следователь, самоубивец это, – сказал доктор.

Как это он определил? По глазам? Глаза покойного, совсем еще молодого парня, выражали нечеловеческую муку. Лучше бы не смотрел. Не дай бог, ночью приснится этот взгляд.

Федышинский наклонился к трупу едва не вплотную.

– Сами понюхайте – фосфором пахнет, – сообщил статский советник в отставке.

Нюхать мне не хотелось, но я послушно склонился к лицу парня.

– Принюхайтесь, – посоветовал доктор, пытаясь ладонью подогнать к моему носу запах, исходивший от раскрытого рта покойника.

Твою мать, господин доктор!

Пахло чем-то мерзким, вроде тухлой рыбы. Это фосфор так пахнет? Теперь буду знать.

– Не иначе, спичками отравился, – предположил Федышинский.

– Спичками? – не понял я. – Как можно отравиться спичками? Они что, ядовитые?

– Не нынешними серными, а фосфорными, – пояснил доктор. – Их вроде делать и перестали, но еще попадаются. Отломают головки, сунут в стакан и зальют водой. Смерть страшная, мучиться долго. Бывало такое в моей практике. Гимназистка как-то беременная отравилась, поручик из Вильманстрандского полка, что казенные деньги в картишки проиграл, таким вот способом жизни себя лишил. Поручику бы застрелиться – все легче умирать.

Умирать всегда тяжело, по себе знаю.

– А почему глаза не закрыли? – спросил доктор у хозяйки.

– Так это, – засмущалась хозяйка. – Мы ить вчера с мужем да с парнями к свекрови ходили, по свекру година, там и заночевали. Муж нонча допивать остался, я утром пошла корову доить. Прихожу, а Виссарион уже это, тогось. Я младшенького-то в город послала, а старших заставила выташшыть. Парни-то покойника вынесли, а про глаза и забыли. Я ему сразу лицо прикрыла, так и не видно. Страшно, когда покойники глаза пялят.

Федышинский только махнул рукой и сам попытался закрыть глаза мертвецу. Не получилось. Покряхтев, доктор полез в карман, достал два медяка. Уложив монеты на глаза мертвеца, перекрестился.

– Проводите меня в комнату покойного, – кивнул я хозяйке. Не знаю, зачем это мне – самоубийство не наш случай, но осмотр проведу.

Комнатушка покойного крошечная, да еще и проходная. Представляю, каково приходилось парню по утрам, когда вокруг начинали бегать мальчишки.

Пахло в комнатушке неприятно. Я поморщился, а хозяйка вздохнула:

– Полдня отмывала после няго.

Что отмывала хозяйка, спрашивать не стал. И так понятно.

Самодельная деревянная кровать – лавка с изголовьем, с разбросанным одеялом, постельного белья нет, старый матрас с подозрительными пятнами, самодельный же столик, на нем несколько книг и тетрадей. Сверху клочок старой бумаги, где написано крупными корявыми буквами: «Я травлюся сам, потому в моей смерти прошу никого не винить».

Внизу подпись: Виссарион Григорьев Щетинкин.

Чем он писал-то? Кажется, указательным пальцем.

Посмертная записка есть, ее я с собой возьму. Доктор сделает заключение, пристав составит рапорт. Передам все прокурору, а тот, согласно статье 253 Устава уголовного судопроизводства, составит постановление о том, что дело не открыто в связи с самоубийством покойного. В моем мире это бы называлось «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела». Вернее – будет так называться.

Пристав, вошедший в комнату вместе со мной, отыскал в углу грязный стакан, понюхал и сморщился. Не иначе в нем Щетинкин и наводил ядовитое питье.

Я полистал документы, лежащие под тетрадями. Разрешение Виссариону Григорьеву сыну Щетинкину, восемнадцати лет от роду, крестьянину Мороцкой волости учиться в Санкт-Петербурге; аттестат об окончании двухгодичных фельдшерских курсов при Обуховской больнице; направление Череповецкого земства на работу в фельдшерско-акушерский пункт села Ирдоматка.

Выходило, что Виссариону всего двадцать лет. Мой ровесник.

Представил, как парень умирал в страшных муках и в одиночестве, и мне стало нехорошо.

– С чего он травиться-то надумал? – поинтересовался я.

– Так кто их знаить? – пожала плечами Агафья. – Образованные нынче пошли, читают много. А он еще письма писал, да ответа не было.

Сюжет для романа: юный крестьянин, стремившийся стать медиком и помогать людям, отправился учиться в столицу, влюбился там в девушку-курсистку, но не добился взаимности. Вернулся на родину, влачил жалкое существование, не выдержал и покончил с собой.

– Барин, а что мне с вещицками-то его делать? – спросила хозяйка. – Тулуп от него остался, тужурка… У Виссариона-то брат имеется, в Мороцкой волости проживает.

– Вещи мы с собой заберем, – отозвался пристав. – Коли брат к тебе явится, скажешь – одежда и книги с тетрадками в Череповце, у пристава. Опись еще надо составить, в двух экземплярах.

Антон Евлампиевич так тяжко вздохнул, что я невольно улыбнулся и предложил:

– Составлю, вы только диктуйте.

Перечень имущества, оставшегося от покойного фельдшера Щетинкина, уместился в несколько строк: тулуп овчинный, тужурка летняя, фуражка, две нательных рубахи, одни кальсоны, две книги – «Наставления по лекарскому делу» и «Справочник аптекаря», да три тетради лекций.

– Ох, спасибо, Иван Александрович, выручили, – радостно говорил пристав, передавая одну из описей хозяйке. – Не в обиде, что попусту съездили?

– Какие обиды, – успокоил я полицейского, вставая из-за стола. – Я вас выручил, в следующий раз вы меня выручите.

Пристав озадачил одного из городовых сбором вещей, и мы вышли во двор. Там наш доктор толковал о чем-то с пожилым мужиком с бляхой на груди. Не иначе, здешний староста.

– Спрашивают, что с трупом-то делать? – обратился Федышинский к приставу. – Сказал, чтобы хоронили.

– Правильно вы сказали, – кивнул пристав. – Покойника мы в Череповец не повезем, зачем он нам? Пусть сами хоронят.

Глава восемнадцатая

Встреча с прекрасным

Сегодня случился неожиданный выходной. Так иной раз бывает. Помнится, когда я подрабатывал в школе, из-за аварии на подстанции нам отключили электричество, и директор отправила всех домой. Не знаю, кто больше радовался – мы или наши дети? В смысле – ученики. Еще как-то раз отключили воду. Какая учеба, если нет воды?

Вот и сейчас действительный статский советник Лентовский приказал перенести слушания суда на следующие дни, а всем господам судейским разойтись по домам. И всех-то дел, что вышла из строя одна из наших печей, заодно подпалив стену и потолочные балки. Большого пожара не случилось, а к тому времени, когда к зданию суда подъехала пожарная команда на двух подводах с бочонками воды и насосами, все потушили.

В борьбе с общим врагом в единой цепочке стояли и передавали друг другу ведра с водой и служители, и судейские чиновники, и жители близлежащих домов, кинувшиеся нам на помощь. В таком деле не станешь мериться чинами и званиями, а просто берешь наполненное ведро и передаешь его дальше.