Сергей Алексеев - Молчание пирамид
Нет, стоял на ногах, ощущал озноб и влажную жидкость слюны во рту, видел чуть подсвеченные зоревым небом увалы, точнее, дорожку белесого света на их горбах, то ли загорающиеся, то ли гаснущие звезды и сигнальные авиационные огни — все, до палатки, растянутой над ямой и мха под подошвами, было зримо, осязаемо и реально.
И еще возле ног, на моховой подстилке, лежал реальный клок смятой белой ткани, в которую во сне был завернут младенец.
Он склонился и поднял ее: старая, застиранная тряпица прямоугольной формы, с обмахрившимися краями. Можно было сколько угодно щипать себя, встряхиваться, протирать глаза — пеленка не исчезала. И все-таки Самохин положил ее на землю, обошел свой стан по кругу, однако мох, если ступать осторожно, не хранил следов и жесткий, тут же распрямлялся.
Потом он вспомнил о ловушке для росы, встал возле нее на колени, однако у самой земли было еще совсем темно и зеленое днище палатки сливалось с мшистым покровом. Он вспомнил о спичках, достал из сумки коробок: вид воды, если она только скопилась, должен был пробудить в нем жажду, бесследно снятую сном.
Спичка осветила небольшую лужицу, образовавшуюся возле банки, и крупные зерна росы на прорезиненной ткани, которые еще не сомкнулись между собой и не слились по наклонной плоскости.
Если их согнать в середину, то наберется, пожалуй, целый стакан…
Жажды не было, но Самохин все равно обмакнул в воду пальцы и слизнув капли, ощутил знакомый вкус молока нищенки…
Он вышел к Горицкому Стеклозаводу лишь в полдень понедельника, хотя сигнальные маяки на трубах, да и сами трубы казались совсем рядом, чуть ли не за ближайшим увалом. Несмотря на то, что блуждал ровно двое суток, «Нива» все еще стояла возле заводоуправления, таксист преспокойно и даже как-то весело брился, присев на корточки перед зеркалом заднего обзора. Самохин лишь поздоровался и забрался в кабину, как будто ничего не случилось, а водитель умылся после бритья водой из бутылки, с каким-то блаженством утерся полотенцем и переоделся в свежую майку.
— Ну что, поехали?
Он вставил ключ зажигания в замок, однако двигатель не запустил, а навалившись боком на руль, уставился на Самохина.
— Поехали, что смотришь? Думал, я сквозь землю провалюсь?
Таксист довольно рассмеялся, показывая коротенькие детские зубы.
— Думал! Но не угадал! На, возьми расписку назад.
Самохин изорвал бумажку и затолкал в пепельницу.
— Еще раз убеждаюсь! Никогда не надо спешить! — Все еще веселился таксист. — Правда, все больше на чужих примерах.
— Что произошло?
— Покажи билет на самолет?
— Я уже опоздал. На сутки…
— Нет, ты покажи! Живу и удивляюсь. До чего тонко все в этом мире…
Самохин достал билет, таксист выхватил его из рук.
— Все точно! Тот самый рейс. И фамилию Самохин называли… Это надо же! Можно сказать, на моих глазах произошло чудо!
— Да что случилось?
— Сам подумай! Вчера твой самолет взорвали террористы. Через сорок минут после взлета, на высоте семь тысяч метров. А ты жив и здоров!
Таксист как-то облегченно встряхнулся и перевел дух, будто это ему повезло, завел двигатель и вырулил на дорогу.
— В рубашке родился! — Он включил приемник. — Под землю не провалился, в самолете не взорвался — счастливчик… Да вот сам послушай, через каждые полчаса передают. Ты пока еще значишься в списках… Но ты уже воскрес…
Самохин вспомнил себя-младенца и непроизвольно дотронулся до внутреннего кармана куртки, где лежала свернутая в несколько раз, пеленка…
— Ну что сидишь, как этот? — водителя распирало от восторженного нетерпения. — Радоваться надо!.. Слушай, а ты почему опоздал-то? Скажи честно, почуял, нельзя лететь на этом самолете? Или как?.. Ну, что молчишь?
— Да так. — Самохин отвернулся. — Думаю…
— Тут есть над чем подумать, — согласился он. — Вот смотрю на тебя… Сюда вез одного человека, а теперь другого.
— Почему?
— Что-то в тебе изменилось… Вернулся какой-то счастливый. Да оно и понятно… Эх, отчего же мне-то все время не везет? Только встану на ноги — бах по морде. С одной стороны, с другой… Не знаешь, откуда ждать… Я бы в этот самолет обязательно попал, не опоздал бы…
Самохин посмотрел на потускневшего таксиста и промолчал.
Он всегда считал себя невезучим человеком и уже давно смирился с тем, что за каждым мало-мальским успехом обязательно последует неудача. Еще в ранней юности, когда отца наконец-то перевели с края света в Североморск и назначили начальником военного аэродрома, счастье продлилось всего несколько месяцев. Отец нелепо погиб под колесами тягача на самолетной стоянке, и мать уехала с севера в подмосковную Балашиху. Зато потом Самохин, как сын погибшего офицера, получил право поступления вне всякого конкурса в любое военное училище, однако медкомиссия вынесла приговор, согласно которому мечтать дозволялось обо всем, кроме авиации и флота.
Уже тогда начинались проблемы с желудком, отрыгнулась скудная на витамины жизнь в тундре, и вместо Ленинградского военно-морского он поступил в Московский военный институт. Однако потом редкостно повезло с распределением: назначили помощником военного атташе в Англии, в стране НАТО, после работы в которой открывались хорошие перспективы. Но он уже не верил в удачу, что скоро и подтвердилось: дипломаты наделали ошибок, а военная миссия стала козлом отпущения, в результате чего старшего лейтенанта Самохина сослали в Болгарию. Там он поднялся только за счет своего упорства и таланта, однако после роспуска Варшавского Договора его чуть вообще не уволили со службы. Спасло то, что он тогда еще карабкался, трепыхался, до конца не понимая, что происходит. В последний момент поступил в академию, а закончив ее на «отлично», угодил в Министерство обороны и уже через два года был назначен на полковничью должность начальника отдела. Когда ему говорили, что пора бы подумать об академии Генштаба, Самохин лишь усмехался с надменной грустью, мол, и это скоро все закончится. Не может не закончиться.
И здесь не нужно было быть прозорливым военным аналитиком, ясновидящим или оракулом; и собственная предопределенность судьбы тут не причем. Он просто понял, что живет в эпоху перемен, и если погибла империя, значит, со временем погибнет и армия со всеми ее имперскими институтами, и останется один потешный полк, служить в котором, тем паче в звании генерала, по крайней мере смешно…
В «Бурводстрое» он начал карьеру, в общем-то, опять с нулевой отметки…
Здание аэропорта было непривычно пустым, тихим и напоминало покинутый людьми корабль где-нибудь в Бермудском треугольнике. Правда, бронированные омоновцы все еще потели под солнцем в оцеплении и придирчиво проверяли документы, а за стойками регистрации и возле служебных помещений маячили люди в штатском. Все пассажирские рейсы отменили, однако люди сидели и лежали в сквере на скамеечках и чемоданах прямо на асфальте: народ, давно живущий в эпоху перемен, терактами было не запугать.
