Джаспер Ффорде - Неладно что-то в нашем королевстве, или Гамбит Минотавра
— Вот видите, — сказала я Гамлету, покидая место происшествия.
— Что?
— Об этом-то я и говорила. В настоящем мире многое случается без всякой на то причины. В книге этот маленький инцидент глав через двадцать получил бы объяснение. А здесь он ничего не значит — в конце концов, не всякая случайность имеет глубокий подтекст.
— Скажите это тем, кто меня изучает, — презрительно фыркнул Гамлет, а потом добавил: — Будь реальный мир книгой, он никогда не нашел бы издателя. Слишком затянуто, до отвращения детализировано и ни к чему не приводит.
— Возможно, — задумчиво сказала я, — как раз это нам в нем и нравится.
Мы добрались до здания ТИПА, чистейшего образчика германской архитектуры времен оккупации. Именно здесь мы с Безотказэном Простом и Виктором Аналогиа разгадали замысел Ахерона Аида выкрасть Джен Эйр из «Джен Эйр». Аид проиграл и погиб. Интересно, кто из нашей старой команды здесь остался? Меня вдруг охватили сомнения, и я решила подумать, прежде чем входить. Наверное, неплохо сначала составить план действий, а не переть напролом в духе старины Зарка.
— Кофе хотите, Гамлет?
— С удовольствием.
Мы вошли в кафе «Голиаф» напротив здания агентства. Это было то самое кафе, к которому шел Лондэн за час до своего устранения.
— Эй! — воскликнул смутно знакомый человек за стойкой. — Мы здесь таких не обслуживаем!
— Кого не обслуживаете?
— Датчан.
В этих бреднях «Голиаф» явно держал сторону Гана.
— Он не датчанин. Это мой кузен Эдди из Вулвергемптона.
— Правда? Тогда почему он одет как Гамлет?
Я быстро придумала ответ.
— А он чокнутый. Правда ведь, кузен Эдди?
— Да, — ответил Гамлет, которому изобразить сумасшествие не составляло ни малейшего труда. — Когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли.
— Видите?
— Ну, тогда все в порядке.
Тут я узнала человека за стойкой и испугалась. Это был Хренс, один из голиафовских громил, служивших под началом Дэррмо-Какера. Они с напарником Редькинсом весьма осложняли мне жизнь до того, как я сбежала из реального мира. Эспаньолку он сбрил, но ошибка исключалась. Работает под прикрытием? Сомнительно. Его фамилия значилась на голиафовском беджике, отмеченном двумя золотыми звездочками: за мытье посуды и за сбивание сливок для латте. Но он ничем не показывал, что узнает меня.
— Ты что будешь, Гам… Эдди?
— А что тут есть?
— Эспрессо, мокко, латте, белый мокко, горячий шоколад, кофе без кофеина, с кофеином, вродекофе, чтотокофе, экстракофе, голиаччино… В чем дело?
Гамлет задрожал, лицо его исказилось страданием пополам с безнадежностью, а взгляд мучительно шарил по раскинувшемуся перед ним разнообразию.
— Эспрессо иль латте, вот в чем вопрос, — забормотал принц, теряя остатки свободной воли, ведь я попросила беднягу сделать то, что всегда давалось ему нелегко: принять решение. — Что будет лучше в выборе напитка, — быстро продолжал он. — Взять чтотокофе или мокко выпить? Иль кружку взять и просто посидеть? Или добавить сливок? Иль не сливок? Иль бесконечный этот выбор встретить обратным действием…
— Кузен Эдди! — рявкнула я. — Заткнись!
— И выпить все, быть может…
— Сделайте ему, пожалуйста, мокко с двойной порцией сливок.
Как только бремя выбора спало с его плеч, Гамлет резко умолк.
— Извините, — сказал он, потирая виски, — не понимаю, что на меня нашло. Вдруг накатило это непреодолимое желание болтать и болтать, ничего не предпринимая. Это нормально?
— Для меня — нет. Сделайте мне латте, мистер Хренс, — сказала я, пристально следя за реакцией человека за стойкой.
Похоже, он по-прежнему не узнавал меня. Выбил чек и начал варить кофе.
— Вы меня не помните?
Он прищурился и несколько мгновений пристально рассматривал меня.
— Нет.
— Я Четверг Нонетот.
Он расплылся в широкой улыбке и протянул свою лапищу, приветствуя меня, будто старый товарищ, а не недавний дамоклов меч. Я немного поколебалась и осторожно пожала ему руку.
— Мисс Нонетот! Где же вы были? Сидели?
— Уезжала.
— А! Но у вас все в порядке?
— В полном, — подозрительно ответила я, высвобождая ладонь. — А у вас?
— Неплохо! — Он рассмеялся, глянул на меня искоса и снова прищурился. — Вы изменились. В чем дело?
— Может, в стрижке под ежик?
— Точно! Мы везде вас искали. Вы продержались в первой десятке голиафовского списка «Разыскивается» почти одиннадцать месяцев! Хотя на первое место ни разу не поднимались.
— Убита горем.
— Никто не значился в списке больше десяти месяцев, — продолжал Хренс с мечтательно-ностальгическим видом. — Самый стойкий продержался три недели сверх срока. Мы искали вас везде!
— И сдались?
— Да нет же, господи! — ответил Хренс. — Уж в упорстве-то «Голиафу» не откажешь. Просто произошла перестройка корпоративной политики, и нас перераспределили.
— То есть выгнали.
— Из «Голиафа» никого не выгоняют, — ошеломленно воскликнул Хренс. — От колыбели до могилы. Вы же слышали рекламу.
— Значит, вас просто перевели с погромов и угроз на латте и мокко?
— А вы не знаете? — удивился Хренс, взбивая молоко в пену. — «Голиаф» меняет имидж со «щас как дам» на «мир, дружба, жвачка».
— По радио вчера вечером болтали что-то на этот счет, — ответила я, — но звучало неубедительно, прошу меня простить.
— А уж в прощении «Голиафу» вообще нет равных, мисс Нонетот. Вера не самый ходовой товар, и именно поэтому грубых и безжалостных громил вроде меня пришлось перевести на другие должности. Наша корпоративная ясновидящая, сестра Беттина, прозрела необходимость перейти на систему управления, основанную на вере, но правила формирования новой религии весьма строги: мы должны предпринять действительные и существенные шаги к переменам. Служба внутренней безопасности «Голиафа» ныне называется «Слезное всепокаяние в бесчинствах „Голиафа“». Видите, мы даже старую аббревиатуру сохранили, чтобы не тратить денежные средства, предназначенные на добрые дела, на изготовление бумаги с новым логотипом.
— И не возиться с обратной заменой, когда спектакль закончится.
— Знаете, — погрозил мне пальчиком Хренс, — вы всегда отличались излишним цинизмом. Вам следует научиться большей доверчивости.
— Доверчивости. Ага. И вы думаете, люди поверят вашему жалкому «простите, мы больше не будем» после сорока лет беспардонной эксплуатации?
— Беспардонной эксплуатации? — тревожно отозвался Хренс. — Мне так не кажется. Мы рассматривали его скорее как «период предблагостности», и длился он не четыре десятилетия, а пять. А вы уверены, что ваш кузен Эдди не датчанин?
