Анна Мистунина - Проклятый
Резкий звук, как будто лопнула натянутая струна, ожег магические чувства. Сильнейший резко выдохнул, отступил на шаг. На губах его выступила кровь. Кар ударил снова, не давая ни себе, ни отцу передышки. На этот раз – смертью, возвращая неудавшийся выпад отца.
– Умри. Ты давно отжил свое!
Он попал в цель. Кар почувствовал резкую боль и неверие Сильнейшего, почувствовал его панику, когда всей тысячелетней мощи не хватило полностью погасить силу заклятия.
– Умри! – повторил Кар, ударяя снова и снова.
Амон закричал. Его тело судорожно изогнулось, руки схватили ворот блестящей куртки. Затрещала разорванная застежка. Сверкнуло короткое заклятие, и сразу хлынула кровь. Рыча, как разъяренный зверь, Сильнейший подставил сложенные горстью ладони к открытой ране в своей груди и через мгновение взмахнул руками, выплескивая вместо заклятия густую алую жидкость.
Кровь не разлетелась брызгами. Плотный темно-алый мяч ударил Кара в грудь. Прошел внутрь, впитался в плоть. По рукам, по животу, по горлу потек густой тягучий холод. Вечерний мрак выцвел, посерел.
– Что… что это? – прошептал Кар, чувствуя, как его Сила растекается в воздухе, как странное равнодушие овладевает телом и душой.
– Твоя смерть, – спокойно сказал Амон. Кровь текла по его груди, по животу, и кровью была испачкана поднятая для последнего заклятия рука. – Чтобы ускорить ее приход…
Сильнейший уронил руку, когда между ним и Каром встала Кати.
– Хватит, – сказала она. – Отпусти его.
– С дороги, – приказал Амон.
– Нет. Или будешь драться со мной.
Кар молча смотрел, как Сильнейший отбрасывает Кати, как женщина падает на колено, из ее руки вырывается огненный шар, вырастает в стену пламени, разделяя противников. Заклятия ворочались в голове, разом утратившие Силу. До крови закусив губу, Кар поднял руку. Сила… у него есть Сила. Огненная молния вспыхнула и ушла в землю. Кар пошатнулся.
С неба упал Ветер. Встал рядом, безразличный к поднятым рукам магов, готовых покарать за вмешательство. Заклекотал – угрожающе, с вызовом.
– Не трогать! – закричала Кати. – Пусть они уйдут! Забирай его, Ветер!
Маги остановились, в замешательстве глядя на Сильнейшего. Тот засмеялся, полускрытый языками пламени.
– Ты дура, – сказал он. – Сентиментальная дура. Мозги достались тебе от матери.
– Я рада, что не от тебя!
– Если не уйдешь, я убью тебя тоже, – сказал ей отец.
– Сына и дочь, в один день? Давай, Сильнейший. Это в твоем духе!
Время почти замерло – подобное случалось разве что в Зале Совета. Маги молча слушали. Кар почти рухнул на плечо Ветру. Жизнь уходила, сменяясь холодом и равнодушием. Сознание таяло. Лишь одна мысль держала его, не давая соскользнуть во тьму – Кати. Кати… сестра?
– Он должен умереть, – долетел издалека голос Амона.
– Он умирает, разве ты не видишь? Отпусти его. Прошу тебя, отец!
Мгновения, тягучие, как часы. Наконец Сильнейший махнул рукой.
– Пусть уходят. Он умрет еще до утра.
Кати вскочила, бросилась к Ветру. Огненная стена за ее спиной угасла. Грифон припал к земле, позволяя Сильной усадить Кара.
– Кати… – слова не хотели выходить, приходилось напрягать остатки сил, выталкивая вопрос. – Почему ты… мне… не говорила?
– Какая теперь разница? Улетай.
– Нет… – ему все-таки удалось поднять голову. – Без тебя – нет!
– Дурак! – Кати с размаху шлепнула грифона по ляжке. – Вперед, Ветер! Пошел!
Ветер прыгнул, с каждым взмахом крыльев набирая высоту. Кар обессиленно уткнулся лицом в его гриву.
– Кати, – прошептал он. – Кати, Кати…
«Не умирай! – отчаянно просил Ветер, работая крыльями так, словно мог улететь от смерти. – Не оставляй меня!»
«Не оставляй меня, – сказал принц. Лунный свет сиял в золоте его волос. – Ты не бросишь меня, Кар?»
«Ты вырос», – хотел сказать ему Кар, но тут увидел императора – он стоял рядом с принцем, бок о бок и смотрел так же, настойчиво и тревожно.
«Останься со мной. Я не хочу снова тебя потерять, Кар, нет!»
«Я сделал все, что мог, – неслышно произнес Кар. – Все, что мог!»
«Ты обещал не оставлять меня, помнишь?»
Кар потянулся к ним, но с неба упала тьма, скрывая все. Грифонья грива пахла солнцем и болью, сердце рвал тонкий, едва различимый плач.
«Не умирай! Ты не можешь умереть! Мы – вместе!»
«Я люблю тебя, Ветер», – сказал Кар, но Ветра не было, не было и Эриана. Только лунный свет, струящийся, серебряный, колдовской. Потом из света выступила девочка. Ее волосы торчали клочками нечесаной соломы, на груди вспыхивала зеленая звездочка перстня.
Она смотрела с той же тревожной настойчивостью, что и принц-император. Молчала.
«Я сделал для тебя все, что мог», – опять сказал Кар.
Девочка нахмурила бесцветные брови. Пальцы, тонкие, с грязными ногтями, сжали зеленый камень.
«Чего ты хочешь? – спросил Кар. – Я устал, Тагрия. Отпусти меня».
Она ответила, но Кар не услышал ни слова. Луна вспыхнула в последний раз и погасла. Над скалами и ущельями, над замершим в темноте миром разнесся отчаянный грифоний крик.
Ей опять приснился этот сон – как будто золотой грифон летит в небе, так высоко, что земля кажется игрушечной. Холодный ветер перепутал волосы, глаза слезятся, но девочка стряхивает слезы и все равно смотрит, потому что знает: потом будет вспоминать и злиться на себя, что плохо смотрела, что не запомнила, так, чтобы не забыть никогда, как блестит на солнце синяя вода озер, каким мягким ковром лежат под крыльями леса, как быстро мелькают спутанные ниточки дорог. Как широко разлетаются крылья, золотые-золотые, будто солнце, как играют и переливаются под мягкой шкурой мышцы грифона.
До земли далеко, дух захватывает, как представишь, сколько падать. Но девочке совсем не страшно. Ее держат сильные руки, они не уронят, не обидят. Других – может быть, но не Тагрию. От этого и оттого, что грифон несет ее домой, хочется смеяться и плакать. Хочется лететь бесконечно, а потом бесконечно сидеть у костра и слушать рассказы, чудесные и пугающие, о жизни магов – Тагрия никогда больше не скажет «колдунов». О Силе, с которой можно разводить огонь без кремня и вызывать дождь, ранить и лечить, и слышать мысли, и говорить с грифоном.
О страшной Силе, которая питается кровью, которая забрала бы и кровь Тагрии, если бы ее не спас он. Высокий мужчина в блестящей одежде, с короткими черными волосами и темной кожей, мрачный и злой – но Тагрия знает, как он умеет смяться. Он смеется так, как никогда не смеялся отец, как не смеялся даже дедушка, он как будто бы сам себе удивляется: почему это я смеюсь? И Тагрия не боится ничего. Пока он рядом, никто не сможет ее обидеть. Никто в мире. В костре веселятся огоньки, красные, желтые, синие, они пляшут, как девушки на деревенском празднике, мелькают яркие юбки, глаза слипаются, но Тагрия не хочет спать. Она прижимается головой к его локтю и спрашивает – первое, что придумалось, лишь бы он рассказывал подольше. От него пахнет дымом, и потом, и грифоном. Никогда с тех пор, как умерла мама, Тагрии не было так хорошо.
Девочка села в кровати. Затрясла головой, изо всех сил протерла глаза. Ей показалось, или где-то кричал грифон? «Не может быть, мне просто приснилось», – подумала она, но сердце билось сильно-сильно. Испугавшись, что его стук разбудит брата, Тагрия выбралась из постели. Подошла к окну. Отодвинула тяжелый ставень.
Темно, как в закрытом погребе. Небо спряталось за густыми тучами – не разглядеть, есть ли там грифон. А если есть, вдруг это не Ветер? Вдруг это другой, злой грифон, который снова ее украдет?
«Тогда Карий снова меня спасет», – сказала себе Тагрия. Подтянувшись – полоски на спине опять заболели, – забралась на подоконник. Бетаран что-то забормотал во сне. Оглянувшись, Тагрия спустила ноги на улицу. Поежилась от холода и спрыгнула вниз.
Босые ступни больно ударились о землю. В палец воткнулась колючка, пришлось ее вытаскивать, осторожно поглядывая в темноту. Справившись с занозой, Тагрия прошла между грядок капусты и моркови, вскопанных, между прочим, ее руками, к забору, часть которого, покосившись, давно бы рухнула, не поддерживай ее раздвоенный ствол старой черемухи.
Две половинки ствола расходились на уровне плеч Тагрии. Там, в развилке, скрытая ветвями, она могла сидеть по многу часов. Пряталась, играла, мечтала и пыталась, снова и снова пыталась научиться видеть не глазами и слышать не ушами. Карий все рассказал, даже не один раз – Тагрия постаралась. Теперь осталось только научиться. Услышать, как течет по веткам древесный сок. Как поднимается из земли трава. Посмотреть внутрь и узнать, о чем лает собака. Почувствовать птицу в небе, а потом открыть глаза и увидеть ее.
Полоски на спине обожгли, как огнем, когда Тагрия влезала на дерево. Она сердито улыбнулась: отец страшно злился, но дело того стоило. Брат ревел и отказывался, но Тагрия уговорила его – и дюжину раз увернулась от летящего в спину ножа, пока не пришел отец и не выпорол обоих. Бетарана жалко, он не виноват. Но его бьют меньше: он младший, и виновата всегда Тагрия. Так, во всяком случае, считает отец. Но Тагрия не жалеет. У нее получилось, она чувствовала, когда брат кидает нож, а когда просто машет рукой, пугает.
