Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Руса… удивительный город солеваров. Слишком богатый для того, чтобы быть честным.
Наконец, Киев.
В сердце кольнула грусть, когда вспомнил про унижения отрочества, предательство отца, первый поход в полюдье. И сколь бы ни был велик этот город, в нём была только одна жемчужина, один лучик подлинного света…
Повинуясь странному чувству, Добродей обернулся. К Олегу, поддерживаемый Хорнимиром, спешил жрец Яроок. Впрочем, как спешил? Улитки ходят быстрее. Но Яроок слишком стар и слаб, ему простительно. За ними мрачно вышагивал Розмич.
– Долго ещё? – бросил Добродей копателям.
– А ты торопишься? – дерзко бросил один из них. Тут же осекся, поняв, кто спрашивает.
– Тороплюсь.
– Почти готово, – пробормотал копатель.
– Жаль, ветра совсем нет… – отозвался Добря.
Мужик глянул на осужденного испуганно, промолчал.
«Скорей бы…» – подумалось Добре, и, будто отвечая на его мысли, кто-то из дружинников пробасил:
– Готово.
Недолгая тишина закончилась ещё одним вопросом:
– А бронь? Снять?
Далекий голос Олега сказал:
– Нет. Он воин. Кладите так.
Яроок увещевал князя.
Добродей ещё раз поглядел в их сторону.
– Меч, – молвил Олег отчетливо и громко.
И повернулся спиной к верховному жрецу.
Других слов не было.
Один дружинник ухватил осужденного под мышки, другой за ноги, приподняли. Осторожно уложили связанного Добродея в глубокую яму. Свежесть осени, которую только что вдыхал с наслаждением, сменилась тяжелым запахом земли, зато небо перед глазами до того синее, что слезы наворачиваются.
– Держи, друг, – проговорил кто-то, опуская в могилу ножны, и там – знакомая рукоять. – Какой ни есть, а все же крест. Молись, если знаешь слова! Прости нас.
– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
– Довольно! Забрасывай, – приказал кто-то на корявом славянском, и мужики вновь взялись за лопаты.
Сперва придавило ноги, после тяжелые комья стали падать на живот и грудь. Прежде чем сыпанули на лицо, Добродей успел сделать глубокий вдох, но воздух кончился быстро. В глубине души он очень стыдился своего буйства: криков, хрипов, судорог, но поделать ничего не мог – тело сопротивлялось само, позорно боролось за жизнь. Благо это сопротивление закончилось довольно быстро, сознание вспыхнуло искоркой… в последний раз. И то ли в предсмертном бреду, то ли наяву он узрел Иное.
* * *В княжьем тереме всегда суетно и шумно. И не важно – победа ли, война или обыденный мир. Тут всегда одинаково: с рассвета слуги снуют взад-вперед и ворчат, на кухне гремит посуда и шкварчит на сковородках сало, в княжьих палатах важно спорят дружинники, а когда кончаются доводы, сжимают ладони в кулаки и снова спорят.
Шаги Розмича растворились в этом гаме, за общей суетой пришедшего не замечали. Внимание на него обратил только один – страж у дверей в опочивальню Олега.
– Ты чего в такую рань? – поежившись, пробасил он.
– Срочное дело есть.
– Да князь, поди, спит ещё.
– Не спит, – сказал Роська.
– Откуда знаешь?.. – удивился страж.
– Чувствую.
Воин пожал плечами. Он на этой службе новичок, а Розмич – человек бывалый, да и князь его поболе других жалует. Самые важные дела поручает. Может, и вправду «чувствует».
– Ну, иди, – буркнул страж, – тебя он помнит. Ты – свой. А если что, я не виноват.
Дверь распахнулась бесшумно. Олега Розмич застал у окна, в кресле. Князь действительно не спал. Судя по виду, не ложился вовсе.
Олег с заметным усилием повернул голову, вскинул брови:
– Ты?
Розмич отчего-то смутился, по щекам поползла горячая краска. Ответил потупившись:
– Ага…
– Что-то случилось?
Во рту пересохло, горло перехватила судорога. Кажется, стены терема пошатнулись и пол качнулся, подобно палубе. Розмич схватился за рукоятку меча, будто это устойчивая мачта, сделал ещё один шаг вперед.
– Отпусти, княже. Не могу больше так…
Олег не ответил. В глазах блеснули тревожные искорки.
– Отпусти! Не про меня такая служба.
Брови князя медленно сползлись к переносице, уголки губ устремились вниз. Голос прозвучал странно:
– Ты один из лучших воев. Тебе доверяю, как самому себе.
– Отпусти.
– Куда подашься, коли так? – хмыкнул князь.
– К родичам в Новгород. Обратно. В пахари.
– Куда-куда? – воскликнул Олег.
– На земле жить. Зерна в борозды кидать, – откликнулся Розмич и добавил чуть слышно: – Зерна все лучше… правильней.
Олег встал. Шагнул навстречу. Без лишних слов обнял, хлопнул по плечу.
За окном послышался легкий шелест дождя, далекий раскат грома сотряс мир. Осень обещает быть долгой, плачущей.
– Да хранят тебя боги, княже, – прошептал Розмич. – Тебя и твою землю.
– Прощевай. Каждому – свое. И в этом есть своя правда… – молвил Олег дружиннику, отступая.
Тот поклонился, но не шибко низко – поясно, и двинулся прочь…
…Олег проводил Розмича горьким взглядом. Когда за воем закрылась дверь, несколько мгновений стоял неподвижно. После тряхнул головой, прогоняя печальные мысли, и осторожно двинулся к внутренней дверце.
Была она крохотной, чтобы пройти, нужно чуть ли не в пояс согнуться. За ней маленькая комнатушка, в которой помещается только кровать и небольшой сундук.
Силкисив всегда спит чутко, но в этот раз шагов мужа не услышала, не проснулась. На щеках легкий румянец, пушистые ресницы изредка вздрагивают. Бок о бок с ней, сжимая в кулачке мамкину косу, сердито посапывает Херрауд, хмурит бровки, дергает носиком, то и дело надувает губки.
Олег невольно залюбовался, замер.
Конечно, негоже позволять сорванцу спать вместе с матерью: слишком взрослый, пора отвыкать от мамкиного тепла и учиться войне. Но пока в Киеве не все спокойно, лучше укрывать обоих – и Силкисив, и сына – понадежнее. Слишком много забот должно однажды лечь на плечи этого малыша. За ним будущее этой земли. Она для Херрауда родная. Своя.
– Рюрикович, – беззвучно произнес Олег. – Ты – Рюрикович! Да и я… раз присягал твоему деду. Жаль, в миру тебе не придется оставить имени Херрауд… А мне оно больше нравится, нежели то, другое, славянское. Потому как ты и Оддисон, глупыш.
Силкисив в память об отце назвала… Но если снова будет мальчик, сам нареку – Асмундом. А другого – Олегом, – на последнем слове не выдержал, усмехнулся.
Глаза Силкисив распахнулись, рот приоткрылся от ужаса. В следующий миг узнала мужа, вздохнула и нахмурилась. Князь не смог сдержать улыбки.
– Светает, – ласково прошептал он.
– Ты не ложился? – так же тихо спросила она.
– Нет.
– Опять будущее прозревал? – В ее тоне послышался укор, который развеселил Олега пуще прежнего. – И чего надумал?
– Надумал взыскать дань с радимичей, да и северян тоже – данью, – с улыбкой отозвался Олег.
Щеки Силкисив вспыхнули румянцем, на мужа смотрела с ужасом.
– Не бойся, – поспешил успокоить Олег. – Все по чести. Прежде они хазарам дань платили, я от хазаров освобожу. – И добавил, нахмурившись: – А древлян придется прижать… И новгородцев, через «не могу». Но эти уже знают: есть такое слово – «надо».
Эпилог
Добродей очнулся от замогильного холода. Приподнялся. Ремней на запястьях да на щиколотках как не бывало. Быстро огляделся. Вокруг сумеречно. Зато старый верный меч лежит рядом, на синеватом заиндевелом песке.
Ухватил знакомую рукоять, хоть и не почувствовал привычного касания, потянул из ножен. Встал, уже всерьез озираясь и всматриваясь.
С одной стороны высится громада темного, он бы сказал, непроницаемо чёрного леса. Острые вершины елей похожи на шпили церквей, лишенных крестов.
С другой стороны расстилается беззвучная гладь.
«Река или море? Если море – то хуже», – подумал он, облизывая пересохшие губы, и ринулся к воде.
Но, едва добежав, Добродей отпрянул в ужасе. Столько крови он не пролил за всю свою недолгую жизнь. Вопреки земному правилу, руда не свертывается, а колышется, словно густое багряное молоко.
– Нет! Лучше в лес! Не найдется родника, так хоть с листьев влаги испить.
Но и тут Добродея ожидала неприятность, ибо на песке, по которому только что шел, не осталось ни единого следа, будто и не касался поверхности.
Ткнул под ноги мечом, клинок без усилий погрузился в это нечто, грозя утопнуть вовсе.
Едва уловимый плеск – единственный звук, нарушавший тишь навьего мира, вывел его из оцепенения. Добря стал ещё тщательней вглядываться в сумрак, стараясь угадать Тот берег мнимой реки.
Пространство над зловещими водами рождало что-то похожее на остов призрачного корабля. Но вот уже он оброс плотью и кожей, превращаясь в лодью. Правил судном высокий седобородый старик в ниспадавшем с широких плеч дорожном плаще. Казалось, его платье, и корабль, и река неразделимы. Умелыми движениями весла водчий неумолимо, как течение Времени, приближал свою лодку к берегу. Или же это само пространство подтягивалось к судну, словно змеиный хвост к голове?
