Оксана Демченко - Воин огня
– Джанори его простил, – еще раз вслух, для убедительности, произнес Ичивари самое главное. – И потом лечил, сочувствовал. Я бы так не смог. Если меня бьют, я отвечаю. А потом уже думаю… дед прав. Я крепко и спокойно думаю, когда бывает совсем поздно. Так недолго и копье метнуть, вот на что намекал папа.
Ичивари прихватил гриву пегого, закрыл глаза и зашагал на ощупь, живо представляя себя с каменным лицом истинного вождя, который умеет сперва думать, а потом уж дает волю рукам. Вот он едет по лесу, направляясь к наставнику. Батаровое поле впереди, Шеула разгибается, и глаза у нее синие и огромные, мавиви улыбается – и он спрыгивает с коня, бежит…
– Я безнадежен, – тяжело вздохнул сын вождя, спотыкаясь и открывая глаза. – Хорошо Шагари! У него есть я. Если что, я ему скажу: «У-учи, не торопись». А меня кто одернет? Ну, деда я послушаюсь… а остальных – вряд ли.
Ичивари даже огляделся – никого, только туман вьется меж стволов, слоится и перламутрово светится розовым и зеленым, провожает закат и встречает луну… Надо либо останавливаться на ночлег, либо упрямо топать дальше. Вдруг магиоры близко? Он быстро исполнит поручение и галопом поскачет искать Шеулу. Умирающему нужна ее помощь, больше никто не справится, а луна уже велика – времени осталось немного. И, как бы Лаура ни хмурилась, пряча страх, ей тяжело и страшно. Ей тоже нужна помощь.
Приняв решение, Ичивари ускорил шаг. Сегодня до захода луны можно двигаться. В лесу достаточно светло, справа переливается и вздыхает море. Ветерок прохладный, влажный, тянет от воды туман и поит лес, наполняет его едва слышными звуками, волнующими душу. Можно сколько угодно убеждать себя, что корабли – это зло и их надо сжигать. Но иногда так хочется строить!.. Чем махиги хуже этого гнилого адмирала? Они уважают силу асхи, шуршащую прибоем и зовущую приобщиться к тайнам глубин.
Конь всхрапнул и замер. Ичивари тряхнул головой – его ноги и его чутье умнее рассудка. Он остановился прежде Шагари, уловив в лесу перемены. Запах дыма и шум. Слабый запах и едва уловимый звук. Кто-то устроился возле дороги на ночлег. А еще спина непонятно и достаточно сильно напряжена. Словно лес следит за ночевкой и не пуст… то есть слишком тих.
Сын вождя оттеснил пегого коня в заросли справа от дороги, дважды хлопнул по шее, укладывая и приказывая не двигаться. Добыл из сумки второй нож, длинный, более похожий на саблю. Еще три тяжелых, сплошь стальных и без рукояти, метательных. Распределив оружие и закрепив, сын вождя заскользил в тенях, единый с лесом и невидимый любому чужаку. Он – махиг, даже смуглые его не найдут здесь, дома. Как сам он не заметит притаившегося магиора в степи, если у того достаточно опыта.
След обутых ног обнаружился быстро и очень удивил Ичивари: слишком он явный, нарочитый и ведет прямиком от столицы первой короткой лесной тропой. Обрывается у пустой стоянки, ненастоящей, как и сам след. Загадочные обманщики заготовили впрок ветки, сложили для костра и оставили. Ружье прислонили к стволу старой пихты. Кинули рядом лапник – но никто не сидел на нем. Сын вождя перепрятал ружье, убедившись, что оно разряжено. И заторопился распутать новые следы, куда более тщательно спрятанные, неявные. Без помощи почти полной луны их бы и не удалось приметить самому опытному охотнику. Следы принадлежали двум людям, в одном Ичивари сразу заподозрил чуждость бледного: слишком неправильно ставит обутую в башмак ногу, не выбирает место, наугад двигается. Оно и понятно: только босые стопы зрячи…
Второй мог быть и махигом, его присутствие удалось выявить наверняка только однажды, когда он оступился и оставил след. По мнению Ичивари, именно этот второй привел бледного, оставил в засаде и сгинул, исполнив свою часть дела. Может быть, даже вернулся в столицу. Или ушел дальше в лес, на восточный склон, широкой петлей обходя ночную стоянку путников, беспечно жгущих костер у дороги.
Бледного в засаде Ичивари приметил издали. Тот сопел, ворочался и порой вовсе уж глупо отмахивался от мошки. В военные времена его заметил бы любой ребенок. Но сейчас мир, люди не думают о засадах и не ожидают выстрела в спину. Это у бледных злодеи постоянно убивают по ночам, даже фермеры подобное подтверждают – те, кто помнит жизнь на другом берегу, в краю тагоррийцев или сакров… Человек в засаде снова шевельнулся, и подошедший к нему на расстояние семи шагов Ичивари замер, холодея от опасливого недоумения. Длинные ружья – большая редкость! У злодея в засаде именно такое, бьет оно на большое расстояние, махиги научились делать годные стволы совсем недавно, макерги и магиоры пока не видели подобного оружия, им отвезут образцы только осенью, когда закончат стрелять по доскам и напишут на бумаге подробно, каковы дальность и точность нового ружья. Так что сидящие у костра, даже если они проверили лес, полагают себя находящимися в полной безопасности: засада слишком далеко. Да и лес обманчив. Более привычный магиорам лиственный на таком расстоянии уже укутал бы лагерь плотным покровом веток, листьев, кустов и стволов, сделав прицельную стрельбу невозможной. Здесь же, в краю секвой, подлесок слаб, травы почти нет, и с удачной точки иногда вся долина просматривается от края и до края…
Стрелок засопел громче, прильнул щекой к прикладу, длинно и ровно втянул воздух. И по этому вдоху, по характерному движению шеи и головы Ичивари узнал его. Помощник профессора-оружейника, раздувающий меха в кузне. Сухой, пожилой и нелюдимый. В столицу его пригласили потому, что бледный помнил по рассказам старших кое-что о секрете так называемого жемчужного пороха. Вел себя этот человек ровно, ничего дурного или странного за ним не замечали. Рука бледного замерла, окаменела, сам он стал окончательно неподвижен, словно слился с оружием, – и Ичивари понял, что опаздывает, что уже нет времени мягко довершить два последних шага и отклонить ружье. Сейчас бледный выберет момент и выпустит смерть на свободу… Будь ружье старым, фитильным, времени бы хватило, но это новое, курковое, ударное.
Чувствуя, что делает все неправильно и еще много раз услышит о своем несовершенстве от отца и деда, Ичивари отправил в напряженную спину бледного метательный нож: под правую лопатку, чтобы и прицел сбить, и руку повредить. Щелчок курка и звук ножа, рвущего рубаху, слились. Бледный качнулся, ничком рухнул на землю. Выстрел заставил вздрогнуть лес – и покатился эхом все дальше, волнуя хвою и роняя с игл капли росы, осевшей из ночного тумана… Ичивари упал вперед, завершая прыжок, в движении прижал коленом спину бледного возле пояса и зашипел от злости на себя. Надо было целить точнее, по судороге понятно – злодей умирает, он уже ничего не скажет и никого не назовет. А ведь, может быть, именно он стрелял в окно дома вождя. Даже наверняка он!
– А-р-р-р-а-а-р-р-р, убью… – взревел гулкий бас, который мог принадлежать только одному человеку.
Ичивари невольно усмехнулся, слушая, как снова вздрагивает хвоя, обильно роняя новые капли, – этот рев пострашнее выстрела. Зато звука движения нет: даже самый огромный магиор умеет бегать тихо, когда полагает это необходимым.
– Гимба, сюда! – негромко окликнул знакомого Ичивари. – И пусть остальные проверят восточный склон, наверняка есть второй человек.
Рев иссяк, лес заполнила настороженная тишина большой беды. Сын вождя, недоуменно щурясь, попытался в ночном сумраке рассмотреть свои руки, выдернувшие метательный нож из еще теплого тела. «Вот ты и стал воином, твой первый враг мертв, и он оказался бледным», – пронеслось в голове. И что? Ни радости, о какой иногда рассказывали старики, ни гордости, ни ощущения сладкой победы. Только спазм в горле. И пустота, словно зеленый мир отшатнулся от человека, в который раз показавшего, что он не зверь. Никто в лесу не убивает, будучи сытым и сильным. Дед Магур в юности отрезал у мертвых врагов уши и нанизывал на кожаный шнурок. Он мало кому рассказывал о той своей жажде убивать, нахлынувшей по весне, после похорон умершей от голода и холода жены – а точнее, ее костей, обтянутых сухой кожей, – упокоенной в одной яме со многими иными подрубленными войной ростками человечьего кедровника… Дед резал уши и надеялся, что так обретет покой. Друг Ичива, один из немногих воинов, чья связка вражеских ушей могла бы быть длиннее, лишь два сезона спустя смог убедить Магура похоронить и шнурок и отчаяние в иной общей могиле, вырытой после большого боя на берегу. Именно тогда вождь племени кедров пообещал, что изменит отношение к слабым и даст им место в мире – не худшее и холодное, у стены, а удобное, позволяющее жить наравне с прочими людьми. Потому что гнилые уши не возвращают к жизни тех, кто нуждается в заботе сильных, и сильные должны это помнить и учитывать прежде, чем утратят смысл жизни.
Тошнота постепенно схлынула. Ичивари старательно вытер нож, продолжая неодобрительно морщиться от острого запаха человечьей крови. Ночь настороженно взирала на воина сотнями звериных и птичьих глаз. И молчала, не одобряя и не осуждая…
