Оксана Демченко - Воин огня
Рука отца, вставшего за спиной, легла на плечо, крепкая и уверенная.
– Поезжай, – сказал вождь своим обычным ровным тоном. – Встреть, приветствуй и приведи сюда. Будем разговаривать… Таков удел вождей, Ичи. Быть лучшими воинами и умело избегать права доказать свою боевую доблесть.
Ичивари сбежал по ступенькам, хлопнул по шее пегого.
– С правой ноги! – хором потребовали неугомонные бранд-пажи.
Шагари подобрался, фыркнул, чуть присел на круп, косясь на сына вождя. Не заметил возражений и встал на дыбы, чем привел пажей в полный восторг. Пегий звонко ударил о землю правой передней – и зашагал по улице Секвойи, гордо неся голову и ставя копыта точно и ровно. Привычно и без подсказки повода Шагари свернул к Раздвоенной Сосне, выбрав левый ее рукав. Ичивари крепче и удобнее прихватил ремень подпруги и щелкнул языком, высылая пегого в быструю рысь. Сам побежал рядом, кивая знакомым и с интересом рассматривая оживший поселок, снова наполненный привычным дневным шумом. Словно и не было ни поджога библиотеки, ни страшной ночи, которая едва не погубила Джанори, а может, и всех бледных столицы и даже кажущийся незыблемым мир…
Дорогу вдоль моря проложили бледные пять десятков лет назад. Они, надо отдать им должное, и тогда много лучше махигов разбирались в перевозках и торговле. Первый корабль из неведомой страны Тагорры приплыл, если верить летописям университета, восемьдесят три года назад. Был он невелик, пушек либо не имел, либо ни разу ими не воспользовался. Сопровождали тот корабль два совсем небольших суденышка, подобных лодкам, с простыми парусами. Бледные сошли на берег едва живые: плаванье в пустом и неведомом море без малейшего островка суши растянулось на полгода, что породило голод, извело половину моряков непонятными болезнями, а прочих ослабило и вымотало. Махиги обнаружили новых соседей, когда бледные уже выстроили два больших дома у самого берега и деловито обтесывали стволы срубленных живыми сосен, чтобы восстановить сломанную бурей мачту и произвести иной необходимый кораблям ремонт. Люди леса простили чужакам неуважение к миру – незнание ведь не грех, а слепота и глухота к миру – скорее уж беда, достойная сострадания, но не казни. Тем более что бледные принесли извинения и пообещали изучить и впредь уважать местные законы. Они жили на берегу три года, чинили корабль, ходили по лесу и плавали вдоль берега, составляя карту, а потом уплыли. Проводили их, как друзей… Корабли сгинули за горизонтом, погрузились в неведомое. Все то, что пребывает вне зеленого мира, что не удается рассмотреть с верхушки прибрежной секвойи или с борта малой рыбачьей лодки, в представлении махигов былых времен размещалось вне жизненного пространства, и находится так же безмерно далеко от него, как мир неявленного, то есть духов. Поэтому бледных сочли умершими и забыли о них надолго. На двадцать лет.
Во второй раз океан преодолели уже девять больших кораблей. Они прошли вдоль берега от крайнего севера, где зима сурова и даже соленая вода покрывается льдом, – и до самого юга, где жарко в любой сезон. Пользуясь старыми картами, бледные нанесли уточненную линию границы суши и моря, и это уже не домыслы, а неоспоримые сведения: сама карта или копия с нее хранится в библиотеке махигов. Еще бледные обнаружили, что удобных для стоянки бухт совсем немного, а бури часты и жестоки. Самая северная стоянка, приютившая на полный сезонный круг три корабля, находилась в землях, где кочевало племя деда Магура. Бледные тогда не воевали с махигами. Люди моря помнили законы и честно, как казалось воистину диким людям леса, меняли чудесные топоры и ножи из стали на сухие стволы деревьев, готовое вяленое мясо и иной товар.
Шесть кораблей буря загнала в бухту, названную бледными «Большой Бивень», – смысл названия так и не удалось постичь, но в памяти оно сохранилось. Ичивари покосился на запад, хотя от края столицы моря не видно, лес стоит плотно, да и долина прячется меж складок холмов. Но бухта там – совсем рядом с нынешней столицей, в семидесяти километрах к юго-западу, в устье реки Вичайар. Уплывая повторно в неведомое и нездешнее, укрытое за горизонтом, бледные назвали реку Золотой, – и никто не услышал в этом слове угрозы. Только Ичива, юный сын вождя, хмурился и задавал нелепые – так казалось всем – вопросы, недобрым взглядом провожая корабли. Почему бледные не раскрыли секрета стали, хотя с ними делились знаниями без ограничений? Почему не рассказали ничего о своих ружьях, ведь это опасная и чудесная вещь? Почему не оставили ни единого коня, хотя махиги готовы были заплатить за дивных животных любую цену? Наконец, в чем ценность речного песка? Почему один вид его лишал бледных рассудка: они бегали по мелкой воде, кричали, погружали руки в поток и стонали, закатив глаза, словно их донимала лихорадка…
Прошло еще девять лет – и к берегу стали приходить круглобокие неуклюжие корабли, заполненные фермерами – нищими, голодными, больными. Их жалели, им выделяли места для жизни без возражений: мир велик, почему бы не селиться в нем и бледным? Тем более что эти лучше прежних: усердно учат закон леса и так же легко делятся своим знанием. Конечно, сталь первых поковок оказалась плохой, но ведь всякое дело не совершается быстро, если оно велико.
– Потом с запада пришли те, кем управлял де Ламбра, они-то быстро показали нам, какова изнанка у мягкой шкуры доброты бледных, – буркнул Ичивари, хмурясь и не замедляя бега. – Шагари, знаешь ли ты, что этот их адмирал ездил на коне одной с тобой крови? Правда, никудышной масти. Сплошной бурый ворс, грива черная и хвост тоже. Никакой особой красоты.
Пегий конь возмущенно фыркнул, встряхнул гривой: надвигается тень большого леса, не время бормотать непонятные слова, отвлекаясь по пустякам, пора другу Ичивари или потянуть повод и попросить сбавить ход, или прыгать на спину. Сын вождя рассмеялся и одним движением прыгнул, лег на спину пегого и выпрямился в седле. С долей огорчения подумал, что если он еще немного подрастет и раздастся вширь, если унаследует сполна стать вождя Ичивы, то будет обречен бегать рядом с конем. Определенно, лучше быть похожим на деда Магура, рослого, но сухого и гибкого, как и большинство людей гор и предгорий. Признавать то, что очевидно с весны всему поселку, Ичивари не желал. Хотя трудно не замечать, что он уже становится похож на Ичиву. Кроме Банваса и подобных ему здоровяков, никто из молодых махигов не соглашается бороться с сыном вождя даже в шутку…
Довольно скоро шея Шагари стала темнеть от пота. Ичивари заметил это и спешился, снова побежал рядом, вдыхая тревожный и терпкий запах все более близкого моря. Наконец бескрайняя гладь блеснула в переплетении ветвей. Скрылась, и снова явилась, и опять пропала надолго – тропа нырнула в долину, сделала две петли мимо стволов старейшин. Ичивари коснулся ладонью коры каждого, называя по имени и вежливо здороваясь. Потом плотнее прихватил подпругу и дотянулся до повода, направляя Шагари на юг: дорога из столицы влилась в большой прибрежный торговый путь. Лет тридцать назад он выглядел ужасно: колеи уродовали красную землю, их становилось все больше, подобные болотам лужи объезжали, создавая новые лужи, – и снова их объезжали, превращая долину в сплошную грязь и убивая ее. «Вождь Даргуш, – с гордостью подумал Ичивари об отце, – все исправил». Он придумал закон, в первый раз примиривший бледных и смуглых людей этого берега: по воле вождя все, кто выстилал дорогу камнем, признавались свободными людьми после завершения своей части дела. Ведь они по доброй воле исполняли важное для зеленого мира. Это была огромная работа, отнявшая годы, но уже завершенная. Теперь ни один бледный не именуется рабом, а телеги едут по камню и не уродуют красную землю. Верховым запрещено скакать галопом, портить дерн и рисковать конскими копытами, которые, будучи без подков, приобретают опасные трещины от ударов о камни.
– У-учи, Шагари, – с сожалением вздохнул сын вождя. – Дальше только шагом. Знать бы, далеко ли магиоры? Если больше трех переходов, мы с тобой скорее добрались бы туда узкой лесной тропой. Это называется тактикой, Шагари… Дед Магур силен в тактике. Я пока думать наперед не умею.
День уходил за море, розовый туман все гуще заполнял лес, темнел и отцветал, делался серым. Скоро только вершины старейшин горели бронзой. А потом и они поблекли, заснули… Шагари сместился плотнее к приятелю, то ли оберегая, то ли требуя защиты. Ичивари порылся к сумках, добыл две лепешки, мясо, сладкий батар и еще более сладкую белую свеклу. Поужинал, щедро делясь с пегим, чавкая и облизывая пальцы, – никто не увидит его невоспитанность здесь, в лесу! Хотя и в поселке новый закон кажется излишним и нелепым. Зачем учиться есть вилкой и ножом? Зачем повязывать салфетку? Так делали худшие из бледных вроде де Ламбры, их обычаи не могут оказаться полезными. Ичивари несколько раз пробовал возражать деду, но за настойчивость получал наказания и насмешки Магура. А еще непонятные отговорки: дескать, он – сын вождя и он должен уметь себя вести в любом обществе. Как будто людям моря показалось мало последней войны, когда семь из десяти кораблей сожгли за несколько недель, так и не допустив высадки на берег воинов с ружьями. Не сунутся они снова! Может быть, Утери и подобные ему сделали немало дурного, но и пользы принесли много. Наверное, даже Лаура понимает и прощает, осознавая это. Много лет успех в отражении атак бледных основывался на силе воинов огня. Утери среди них оказался лучшим. Он старался управлять гневом и порой даже одерживал над собой победы. Он сжег в последний приход малого флота бледных два корабля и не повредил ни единого дерева на берегу. Он во время охоты выжег ельник, но смог удержаться от худшего… Он в гневе метнул огонь в Джанори, но затем снова очнулся и попробовал остановиться, расслышав приказ вождя. Что довело его до нынешнего ужасного состояния на грани смерти – способность гратио отразить удар или это самоограничение? Наверняка в столице все приписали Джанори и чудо выживания, и наказание отступника. Но сам сын вождя полагал второе весьма сомнительным.
