Петр Воробьев - Разбой
К двум часам пополудни, гидравлическим цилиндрам следовало поднять гусеницы на два аршина, чтобы зря не изнашивать, дисковые тормоза на колёсных парах с гребнями были бы отжаты, магниторельсовые стояночные тормоза обесточены, и замок-путеукладчик «Коннахт» готов к путешествию по им же уложенной счетверённой железной колее на юго-восток, в порт Лорху и к Лестнице Великанов, для погрузки в плавучий док «Тылль», морской переправы к устью Риназа, и степенного, со скоростью быстрого ходока, но неостановимого путешествия на гусеницах в шипении клубов подогретого атомным котлом пара – к стенам Щеглова Острога. – Мусклайге ан тиаранн! – вырвалось и у Горма, к восторгу Бланид и Бевинн. «Пробудим сталь»!
Глава дюжина восьмая. Пеплин. – Дева должна быть, как мёд, – сказал Вратислав. – Сладкая и благоуханная? – уточнил Самбор. – Ну, и это тоже. Но я в другом смысле. – Так в каком? – В смысле, влип так влип. Воевода замолчал и подпёр подбородок кулаком. Несебудка задумалась: как он выглядел в молодости, с волосами на голове? Волосы были, скорее всего, рыжие или тёмно-русые, но сейчас череп воеводы неравномерно покрывала поросль щетины цвета местами покрытой ржавчиной стальной проволоки. Как знали все поветы вблизи Гнёва, раз в неделю Вратислав подравнивал эту «причёску» машинкой для стрижки овец. С волосами он был бы, пожалуй, изрядно хорош собой, даже со слегка свёрнутым на сторону носом и лучевой отметиной через левую щёку, но видных длинноволосых мужей в западном Гардаре если и не водяному пруд пруди, то уж точно домовому на полати не вскинуть, а такой воевода водился только в Поморье. Малость облезлый, зато наш, умом да силой взял, и другого такого нет. Так решив, ключница в который раз подивилась на чудовищный шрам на Вратиславовом левом предплечье, а заодно и на то, что у локтя воеводина рука была ещё примерно в три раза шире, чем у запястья. – Гость дорогой, чимара ли тебе, ергача ли свежего, а то пива, или мёда ставленого? – спросила Несебудка. – Да не буду те во бремя, Несебудушка, – учтиво отказался тот. Воевода поступился ергачом зря. Напиток был уже сварен, а зёрна для него вздорожали за последние месяцы вчетверо, да и по такой цене найти нелегко. То же казалось практически всех припасов, что не производились в Поморье. Мысленно неодобрительно засопев, повариха отошла за приспешный каток[293], где лежали уже очищенные, но ещё не порезанные черешки ревеня, стояли кувшинчик с мёдом, плошка свежего творога, и закрытый притёртой пробкой пузырёк с толчёным черноцветом, вопреки названию, белым, и тоже непомерно вздорожавшим. В кухню вошёл отрок, неся под мышкой свежеперелуженный таз для варки варенья, повесил таз за ручку на крюк, и бросил любопытный взгляд в сторону стола, за которым сидели мечник и воевода. Простительно, не в каждой кухне можно так вот запросто встретить воеводу всего Поморья, и к тому же неплохого колдуна, знающего массу заветных слов, чтоб мать сыра земля берегла. – Стройко, – Несебудка потянула отрока за рукав, дабы привлечь его внимание. – Пойди на птичник, принеси мне полторы дюжины утиных яиц, да смотри, чтоб свежих и без зародышей! И скажи Руське, пусть просеет три марки пшеничной муки, две ячменной, смешает вместе… Сразу после упоминания Руськиного имени, Стройко заторопился к двери. – Только чтоб сперва посуду насухо обтёрла! – только и успела напутствовать повариха. Кого б теперь послать за маслом на маслобойню? Разве что Самбора? Он недавно починил электродоилку, и с маслом помог бы, конечно, но как-то не по обычаю при поморянском воеводе посылать гнёвского мечника за маслом… Против обыкновения, Самборова беседа с воеводой не клеилась – словно Вратислав говорил не совсем о том, о чём хотел, и оба собеседника это чувствовали. Несебудка взяла колошенский зубчатый нож и принялась резать ревень на вершковые кусочки в плоском тареле, чтоб сок не пропал, переключившись на размышление, не стоило бы несколько диалептов размягчить начинку на сковороде, прежде чем класть в пирог. Может, и стоило, но сперва сделать тесто и поставить на холод. За спиной поварихи, что-то зашуршало, потом заскрипела дверца одного из поставцов. Или в замке завелась гигантская мышь, падкая на пряники, или… – Дубынька, – не оборачиваясь, сказала повариха. – Больше двух не воруй, а сопрёшь, пойди на маслобойню, принеси мне три марки масла, да сперва руки вымой! – Я один для Геалы сиротки! – начал оправдываться Дубыня. – Хоть для Дакриодоры, вечно печальной девы, только руки вымой! Молчание за кухонным столом наконец нарушил Самбор:
– Ты прав. Я как увидел Меттхильд тем летом на Вармской косе, так и понял, что влип. Как сейчас помню, сидит на корточках у моря, ищет янтарь, а платьице беленькое в горошек, и подол мокрый. – Вот и я… – Вратислав покачал головой. – Так что вы с Гормом урядили, и скольких ватажников тебе дать? – Ватажников хоть вовсе не давай, столько добровольцев напросилось в поход, замок лопнет! – Ралландцы? – Ралландцы, альбинги, и всё брусовское рушение. Дай ракетные огнемёты и огнесмесь. По пути поставим на коннахтские башни. «Тыллю» ещё два дня хода через море. – Дам. Хоть все бери – не любы они мне. На что она, огнесмесь? – Круг земной слегка поотчистить от всякой заразы. – Круг земной отчистить, в Поморье огнесмеси не хватит. – По-твоему, раз весь нельзя отчистить, так из-за куска не стоит и стараться? – Нет, я не про то. Просто огнесмесью всех проблем не решить, а по одной их решать, замаешься. Нужен системный подход, а то от чолдонцев избавимся, сколо́ты из Дикого Поля нагрянут, за теми – исседо́ны какие-нибудь… Так, неровён час, окажемся, как багряная гегемония – все нашествия отразили, только не больно им это помогло… И вот о чём ещё подумай, – воевода почему-то принялся рассматривать свой кулак. – Есть смертные в земном круге, которых просто нужно убить. Убить, пепел развеять, и на погребальное кострище помочиться. Но одно дело, когда ты врага убиваешь, глядя ему в лицо… А с чолдонцами мы даже не как с врагами, а выжечь их хотим, как ты сказал? Как заразу, или как сорную траву… – Тоже верно, заживо сгореть – скверная смерть. – Смерть, она всегда смерть, не в том дело. Помнишь Мировола – тоже ведь сгорел, как сходил с эпицикла в атмосферу. Вытащили его из посадочной ступени, помочь хотели, шлем с него вместе с лицом снялся, а ведь не скажешь, что плохая смерть? – Так, не скажешь. Предостойнейшая. Про него ведь и песню сложили? – Вот не вовремя помереть – скверно, – рассудил воевода. – Помрёшь раньше времени, друзьям да родне печаль. – А позже времени? – спросил Самбор. – Тебе самому досада, что вовремя не помер. Самбор фыркнул. – Тебе, может, и рано ещё об этом думать, – воевода почесал переносицу. – Может, и не рано, младость уходит, – неожиданно согласился мечник. Вратислав на диво похоже фыркнул в ответ: – Что младость уходит, полбеды. – А что беда? Старость? – И старость полбеды! Тоже беда, вернее, но настоящая беда – что старость, и она уходит, оглянуться не успеешь! Твоя правда, о смерти думать никогда не рано, сколько раз Норны в последние месяцы за твою нитку с ножницами хватались? А уж мне-то… Мы с Мествином и Мироволом были в школе не разлей вода, а сейчас я один остался. – Отец рассказывал, вы побратались после того, как он тебя отметелил, а ты всё поднимался с земли и снова лез в драку… Стройко вернулся с корзинкой яиц и замер, полным щенячьего восторга взглядом созерцая воеводу и мечника. Несебудка извлекла корзину из его рук: – Руське про муку сказал? – Да, матушка ключница! Воевода отрывисто рассмеялся. – Я наоборот помню. Уложил его, а он снова встаёт. «Ладно», говорю. «Так мы дело не решим, давай помогу тебе до почивален добраться, чтоб староста не увидел, а наутро у учителя биологии спросим». А побратались неделей позже, вот. – Вратислав указал на небольшой шрам на правом предплечье, один из многих. – Когда кровь мешали, не думал, что и впрямь в моих жилах его кровь течь будет. – Это как? – Мне после «Родителя вдов» костный мозг понадобился, Мествин вызвался: «Может, мой подойдёт на пересадку»? Оказалось, подошёл. Родня всё-таки, хоть и дальняя. А костный мозг, в нём же как раз кровь и делается! – Так! А о чём с отцом спорили? Поди, о деве какой? Вратислав очень странно посмотрел на собеседника, прежде чем продолжить: – Нет, о деве мы с отцом твоим никогда не спорили… Дело чести! Он сказал, бывает кракен с десятью щупальцами, а я не поверил! Тут уже был Самборов черёд смеяться. Решив, что Стройко получил достаточную дозу восхищения, Несебудка мягко, но непоколебимо развернула отрока к двери. Воевода снова замолчал. Ключница задумалась о частоте его посещений. Задушевные беседы с Самбором были недавним явлением, после похода «Янтарного Ветра». Большей частью, Вратислав приезжал или прилетал, чтоб обсудить с Венцеславой насущные хозяйственные или образовательные вопросы, пройтись по полям или лесу, навестить кузню, пруды, или конюшни. Вполне объяснимое рачение о земле-матушке, но Несебудка сильно усомнилась бы, что воевода еженедельно наведывался в каждый замок Поморья, или даже к каждому поветовому старосте или старостихе. Тем временем, Самбор поднялся со скамьи, снял с крюков две кружки, налил в обе поровну ергача из медной раквы, стоявшей на прилавочке рядом с электрической плитой, поставил одну кружку перед воеводой, и вернулся на своё место. – С чем он? – Вратислав понюхал напиток. – С теобромой, по ралландскому обычаю. Про ралландский обычай Самбор и впрямь рассказал, и кстати: Несебудка добавила в варево пахучих заморских бобов, когда-то привезённых ещё Мествином, потому что больше ни в какую стряпню они не шли. Это наводило на мысль: чем добру пропадать, может, заварить только теоброму, например, с мёдом? – А ничего, – воевода хлюпнул ергачом и опять неловко умолк. – Про чолдонцев, я тоже думал, – прервал паузу Самбор. – После всего того, что они наворотили, быстрая смерть в честном бою – это лучшее, что мы можем им дать. – Честно ли – ракетный огнемёт против кривого меча? – Честно. Они знали, против чего идут. Потом, и у них не одни мечи. Вспомни про Шкуродёровы ракеты. И про зажигательные бомбы. – Твоя правда, не мы первые запалили этот огонь. Только вот остановиться бы вовремя, пока на нас самих он не перекинулся. Как там у Аксиагасто…
