Владислав Русанов - Полуденная буря
От размышлений Муйрхейтаха отвлек вернувшийся Тусан.
— Три стрыгая мне в печенку! — Рябой весь вечер срывал злость на коне. Тот уже прижимал уши и лишний раз шевельнутся боялся. — Ничего они не знают! Мужики, песья кровь! А ровно бабы, кости соседям перемывают. Из всего, что за день запомнилось: к Роське-вдовице постояльцы заявились. С начала яблочника, как ейный муж на вожжах в конюшне зацепился, никого не было, понимаешь, а тут — нате, припожаловали.
— Хрена нам с того? — недовольно протянул Кисель.
— Так и я про что!
— Ладно, — Муйрхейтах махнул рукой разочарованно, — сколько у них харчевен-то?
— Три вроде бы…
— Пройдем по всем, поглядим. Понюхаем, что к чему. А как не вынюхаем ничего, соберемся разом где-нибудь… Ну, хоть у той вдовицы.
— Э-э, нет, командир, — пробасил из-за спины Гобрам. — Ежели у ней никого не было с почину осени, так и жрачки кот наплакал. Что за интерес салом с хлебом давиться?
— Думаешь? Тогда хоть в этих, — Муйрхейтах кивнул на близкую вывеску, — «Трех медведях», что ли?
— Это можно. Вон как дым с трубы шурует. Знать, готовят не по-детски. В самый раз на нашу ораву придется.
— Значит, порешили? — Тусан, просунув палец за ворот хауберка, почесал шею.
— Порешили. Дели по четыре. Сперва проверим все харчевни. С народом потолкуем. А потом и гульнем.
— Понял, Кисель! Левч, Кегрек, Бореек, Дудочник— в «Голову Мак Кехты» ко вдовушке. Гобрам, Берген и я — с командиром в «Три медведя». Остальные — там за поворотом «Черный сом». Всё ясно? Выполняйте!
Конники приободрились. Нет, всё-таки такой хорошей работы, кроме Киселя, никто им не предлагал. Ходи по харчевням, ешь, пей, служанок пощипывай за ляжки. И всё за счет ард'э'клуэнской короны. А свезет, накопают чего-нибудь интересного, так звонкого серебра отсыплет леди-канцлер. На такую работу иного раз в жизни нанимают.
Ард'э'Клуэн, местечко Пузырь, харчевня, златолист, день четырнадцатый, после заката
Не слишком хорошо я разбираюсь в пиве. Но, сдувая плотную шапку, съехавшую на край кружки, словно снег на горном карнизе, я не мог не признать — пивовары в Ард'э'Клуэне знатные.
Вообще-то пиво — один из любимейших напитков во всех северных королевствах. Ведь это у нас, в Приозерной империи, винограда созревает — ешь не хочу. И едят, и сушат впрок, и сок на вино давят. А здесь винная ягода считается изысканным и дорогим лакомством. Так же, как и вино, всё больше привозное, да за головоломную цену. Не всякому барону или талуну по карману. Зато ячменя сколько хочешь вырастает. Почему бы пиво не варить?
Правда, в Повесье еще делают пшеничное вино. Или белое, как веселины его называют. От вина этот напиток так же далек, как император Луций, да живет он вечно, от забот старателей с прииска Красная Лошадь. Крепкий такой, что горло обжигает. Толком описать, как его готовят, не могу, потому что сам не знаю. Слышал, сбраживают пшеничные зерна, мед и дрожжи в бадье. После греют, а испаряющееся вино собирают на стенках котла с холодной водой или льдом. Чтоб не воняло пшеничное вино, очищают березовыми углями. Иногда настаивают на рябине или терне. Я пробовал его дважды. И оба раза, когда перемерз в холмах. Согревает быстро и надежно, не спорю, но голова наутро болит — не приведи Сущий. Не мой напиток — так для себя решил после.
Настоящего вина я не пробовал уже больше десяти лет. А вот пиво считал и считаю вкусным и полезным. Если не перебарщивать. Как писал великий мыслитель древности Сульпесиан, неумеренность всегда во вред здоровью.
Сейчас Росава — хозяйка харчевни, та самая красавица-молодка — выставила на стол замечательное пиво. Темное, в меру густое, в меру горьковатое. Язык покалывает, а проглотишь — ощущение сладости. И вообще после долгого путешествия нравилось мне на постоялом дворе всё больше и больше. Даже странно, что посетителями хозяева не избалованы. Впрочем, из услышанного краем уха разговора между бабкой Кириллой и Росавой — редкое имя для Ард'э'Клуэна, как-то ближе к веселинским прозваниям — я понял, что хозяйка не так давно овдовела, где-то в начале яблочника. Может, у арданов какое суеверие связано с харчевней, хозяин которой помер. Ну, там удачу отваживает или еще что?
Бабка, как и договаривались, отвела нас наверх, в комнаты. Вещи мы сгрузили, проверили крепость запоров на ставнях и отправились в особую, банную залу. Понятно дело, мужчины отдельно, женщины отдельно. Вместе, я слыхал, только дикари из Великой Топи делают.
Парнишка Бышок — оказывается, сын хозяйки, да уродился малость слабоумным — натаскал воды, нагрел, разлил по низким и широким кадушкам. На лавке приготовил пять пучков мыльного корня…
Корень тот добывают от разных трав. У нас, на побережье Озера, это мыльнянка — невысокая травка с розоватыми цветками. В Восточной марке и в ард'э'клуэнском королевстве ее зовут зорькой за то, что распускаются цветы на рассвете. Но здесь трава повыше и стебель узловатый, как нога у тарантула. А на Севере, за Аен Махой, мылятся корни качима, чьи листья острые и колючие, что твой репейник. Если мыльный корень размочалить хорошенько, он дает обильную пену, которая здорово помогает грязь и жир как отстирывать, так и с тела убирать.
Кому бы рассказать, какое блаженство в горячей воде посидеть, пот засохший отскоблить, вымыть мусор из головы да из бороды. Эх, еще б цирюльника найти — подрезать лохмы! Но то уже мечта из несбыточных. Разве что в Фан-Белле, если сподобимся в стольный град заскочить. А лучше, конечно, стороной его обойти. Стрижка стрижкой, а попасться на глаза конным егерям мне особо не улыбается.
Сотник всё-таки не утерпел. Попросил у Кириллы нож поострее. Поточил его еще. Потрогал пальцем лезвие и удовлетворенно хмыкнул. А потом всю бороду взял да и срезал. И щеки до блеска выбрил. Оставил щеточку усов над верхней губой. Таким я его помню по первой встрече на Красной Лошади. Тогда он явился в разгар суматохи, вызванной падением моего соседа-пьяницы Пегаша в собственный шурф. Это было больше года тому назад, и, кажется мне, седины на его висках было меньше. И, само собой, оба глаза еще целы… Помочь Глану с его бедой не смог ни я, ни фир-болг. Нет, жар, боль и нагноение мы убрали, но глаз спасти не удалось. Побрившись, он повязал через левую глазницу белый, чисто отстиранный полотняный лоскуток.
Я не стал следовать примеру пригорянина. Слишком свыкся с бородой за долгие годы, проведенные на прииске. Немножко обрезал, чтобы на грудь не падала, как у веселина какого-нибудь. И усы подровнял, чтоб в рот не лезли. С ними, когда чересчур отрастают, одна беда. Какую еду в рот ни несешь, частица на усах задерживается.
После купания вышли мы в обеденную залу. Жаль, чистых рубах не нашлось. Что поделаешь, вот такие мы путешественники. Скорее, беженцы. Ощущение на вымытом теле заскорузлой рубахи немножко портило настроение, но — где наша не пропадала? Переживем. Худшее переживали.
Я невольно улыбнулся, представив, как будет возмущаться Мак Кехта убожеством человеческой купальни: и кадушка старая-грязная, и вода неизвестно откуда набиралась, может, в ней коровы прежде купались, и корнями волосы моют одни лишь дикие салэх, недалеко ушедшие от пещер и невыделанных шкур… А ничего! Вшей кормить не желает — вымоется как миленькая. Где дадут и чем дадут. Кстати, я так и не выяснил, бывают ли у перворожденных вши-блохи, грызут ли их клещи, кусают ли слепни-оводы? Или они такие же несъедобные, как и неуживчивые в общении? Надо как бы между прочим расспросить феанни. Если надумаю-таки книгу писать, пригодится любая крупица знания.
Но, вдохнув аромат яичницы, приготовленной Росавой на толстых ломтях сала, я забыл и о Мак Кехте, и о будущей книге, и даже, чего греха таить, о цели нашего путешествия. Обитателям харчевни яичница казалась простым и неизысканным блюдом. Не годящимся для таких богатых господ-путешественников, какими мы им представлялись. Откуда ж им знать, что на прииске яйца были большим деликатесом и ценились едва ли не на вес золота. Гелкин отец, Хард, несколько раз завозил кур, кормил их отборным зерном, холил и лелеял. А всё равно, то сдохнут от неведомой хвори, то ласка подушит, пробравшись в курятник. И нестись они не успевали. Хозяин «Бочонка и окорока», Ловор, птицу разводить даже не пытался. А купцы, коли привозили в берестяных туесках яйца, продавали за такие деньги, что ни одному старателю яичницей себя побаловать не приходилось. Не по карману. Даже Хард покупал для пирогов: в тесто добавлять, сверху мазать.
Так что смели мы в мгновение ока огромную сковороду — на глазунью пошло не меньше четырех десятков яиц.
Мак Кехту за общий стол выводить не решились, памятуя о событиях на фактории Юраса Меткого. Гелка сказала хозяйке, что ее спутница нездоровая, ослабла после конного перехода, и отнесла глиняную миску с ее долей наверх.
А после еды поднесла хозяйка жбанчик с пивом. Тут, нахваливала, один мужичок, мол, в Пузыре варит — за уши не оттянешь. И не обманула. Пиво оказалось — лучше не бывает. На что я не любитель, а вторую кружку нацедил. Глан пил мало. Тянул первую кружку, поглядывая по сторонам. А вот Дирек разошелся. Выпил едва ли не залпом, налил еще. Снова выпил. Когда до пятой добрался, Ойхону пришлось строго ему выговорить. Столяр закивал и принялся отхлебывать мелкими глотками. На удивление, Гурт его пристрастия не разделял. Пил чинно, по чуть-чуть. А может, просто не по душе ему с нами за одним столом? Всё-таки почти что в плену держим.
