Владимир Яценко - Десант в настоящее
Сколько месяцев ушло на отработку основных движений!
Знойный, пропахший злобой и потом пыльный плац экспедиционного корпуса в Форт-Руссе. Инструктор не тратит время на пустые разговоры. Ты или зафиксировал напарника, или нет. Если да, повторить и ускорить. Нет — получи удар "куда придётся", бери свой кусок верёвки и начинай сначала. По мере продвижения к мастерству, время и длина верёвки сокращаются.
Коленом упираюсь в середину позвоночника. Остатки моего веса сейчас все здесь, на колене. По-видимому, ещё что-то осталось: тварь скулит и рефлекторно выворачивает руки назад, чтобы как-то меня стащить со своей спины. Один конец под правую кисть, заломить руку, зафиксировать локоть. Второй под левую, залом, фиксация… теперь оба конца связать и чуть подтянуть, чтобы клиент дорожил каждым глотком воздуха… три секунды!
Ну, может, четыре.
Встаю на ноги.
Мой инструктор — живой и подвижный зулус Мванга, садист и убийца, — был бы мной доволен. Упаковка конвертом: обе руки заломлены, жгут удавкой обнимает горло. Теперь у твари выбор: или выкручивать себе руки, или задыхаться. Шедевр! Произведение искусства! Вершина заплечного мастерства!
Вот что значит палочная дисциплина и муштра до седьмого пота.
Человек — существо, лучше любого животного поддающееся дрессировке. Нужно только, чтоб дрессировщик соответствовал своему занятию. Это тебе не тигр и не лев там какой-нибудь. Тут настоящее животное!
Зверьём она меня вздумала пугать…
В этих краях, видно, зверья никогда не видели! Кстати, о палке.
Что-то тут рядом с дверьми стояло…
Я возвращаюсь к сараю и быстро нахожу вилы.
Короткий, в половину моего роста черенок, пятёрка стальных, хорошо заточенных зубьев. Отличное оружие! Как это мне раньше в голову не пришло? У меня ведь даже ножа нет… Эх! Чего у меня только нет!
Неделю назад на чудака напоролись. Весь в латах, блестит, глазам больно. Даром что солнца нет. И меч у него… может, конечно, и поменьше, чем у тех, со стадиона, но всё равно огромный. Меч я, конечно, отобрал. А только что с ним делать? Фехтованию не обучен, а к бессмысленной переноске тяжестей ещё с армии стойкое отвращение. Я его Василию подсунул. Ничего он не сказал. Но было видно, что доволен.
Пропускаю вилы под связанными руками, упираю зубья в затылок и как рычагом поднимаю руки.
Тварь стонет. Работает!
— Что делать, помнишь?
Давится слезами, мычит, мотает головой. Чуть отпускаю рычаг и повторяю вопрос.
— Да, — хрипит Сестра. — Помню. Развяжи, больно…
— Вперёд, отродье!
Я поднимаю её на ноги, и мы движемся к корчме — другому сараю, точной копии того, из которого минуту назад мы вывалились.
— Клянусь Матерью, я всё сделаю, как ты хочешь, — скулит Сестра. — Только развяжи…
Не доходя десяти шагов до дверей, я останавливаюсь.
— Давай, зови своих.
— Я не могу, — стонет она, — больно говорить.
— А ты попробуй, — ласково шепчу ей. — И если не услышат или не послушают, будет больней…
Я чуть опускаю рукоять, даю ей возможность выпрямиться.
— Шуд! Шуд! — пытается повысить голос она.
Мне кажется, что я сам её едва слышу, но дверь широко распахивается, из корчмы вываливаются ещё трое жупелов. Из пастей валит пар, глаза светятся зеленоватым огнём.
— Стоять! — ору им, заламывая кверху вилы.
Сестра со стоном опускает голову к самой земле. Троица в растерянности замирает.
— Стоять, твари, иначе ваша ведьма без головы останется!
При взятии заложников самое главное убедить себя, что находишься в невменяемом состоянии. Тогда — поверят. И давить, давить…
— Ближе друг к другу! — ору им.
Стоят, не двигаются. Глаза мерцают. Оценивают обстановку. Покатые лбы, высокие гребни над глазами, губы, вывернутые наизнанку, поблёскивающие клыки. Не волосы — шерсть, волнами падает на плечи. Сами затянуты в серые комбинезоны. Впрочем, ночь, может комбинезоны и не серые… Чуть отпускаю вилы.
— Ну-ка ведьма, объясни им, что тут у нас делается.
Она приподнимает голову и едва шепчет:
— Шуд, делай, что он велит…
— Подошли ближе друг к другу! — чувствую: вот-вот оглохну от собственного крика.
Твари нерешительно сбиваются в кучу.
— Ещё ближе! Взялись за руки!
Дверь корчмы вновь открывается. Выходит Василий, за ним Калима.
— Отто, что тут происходит?
— Договариваюсь с местным населением о беспрепятственном переходе через территорию, сэр! В настоящее время, переговоры близки к успешному завершению.
Калима испуганно выглядывает из-за спины Василия.
— Клянусь Матерью, — хрипит Сестра. — Я сделаю всё, что он скажет, пусть только развяжет.
— Отто, развяжи её, — спокойно говорит Василий. — Она не приучена лгать.
Я поражён. Отпустить заложника?
— Причём тут "лгать"? — спрашиваю. — Они хотели оставить Калиму у себя, а нам за это расчистить дорогу от мортанов. Теперь и Калима у нас, и дорогу расчистят, никуда не денутся…
— Отто, — спокойно повторяет Василий. — Ты победил. Всё правильно. Никуда не денутся. Только теперь её можно отпустить. Она поклялась Матерью. Этого достаточно. Развяжи её.
Я не сомневаюсь в том, что Василий всегда выйдет сухим из воды. Думаю, что с Калимой тоже всё будет в порядке. Но если я развяжу это чудище, и оно вместе со своими уродами кинется на меня, то мне — конец. И никто мне не поможет. Василий даже меч не достал. Партнёр называется. Калима не в счёт. Глаза круглые, перепуганные, что-то Василию шепчет.
Что делается… что делать?
Уроды уже отпустили руки, смотрят. Могу поспорить, Шуд — это тот, кто первым на меня кинется.
В несколько приёмов освобождаю ведьме конечности, и, держа вилы в полной боевой готовности, отскакиваю назад.
Так просто им со мной не справиться.
Сестра, напротив, делает несколько шагов вперёд, неуверенными движениями стаскивает марлю с горла, падает на колени. Охрана бросается ей на помощь. Движутся твари стремительно, они подхватывают её на руки и вносят в корчму.
Снаружи остаёмся только мы втроём…
Нет, впятером: из корчмы выползают ещё двое уродцев, но эти на воинов не похожи. Эти, как раз, из цирка. Впрочем, бывают мгновения, когда не видишь большой разницы между армией и цирком. Как сейчас, например.
И я — в роли главного клоуна.
— Ты молодец, Отто, — говорит Василий. — Теперь у нас есть проводники и защита. Теперь мы пойдём быстрее.
Каждое его слово — недосказанность. Слышу я одно, но понимаю совсем другое.
— Она хотела, чтобы я тебя вывел из корчмы, а они бы украли Калиму…
— Но ты этого не сделал, — торжественно говорит Василий. — Ты — герой. Ты всех нас спас. Теперь пойдём спать.
Калима выдвигается из-за его спины, подходит ко мне. От неё пахнет жареной картошкой. Я представляю, как они едят картошку с чесноком и кислой капустой, запивают клюквенным соком (в местных лесах ягод видимо-невидимо), о чём-то судачат с гномами и смеются над грубым и недалёким солдафоном Oтто Пельтцем, который неотёсанным чурбаном лежит в сарае и по санитарным причинам не может принять участия в общем веселье…
У меня кружится голова.
Я обезумел от голода.
— Я не хочу спать, Василий, — прикосновение Калимы мне неприятно, как и её присутствие. — Я лучше пойду вперёд. А вы нагоняйте.
Василий, вслед за Калимой, подходит ко мне ближе.
— Ты чувствуешь одиночество, Отто. Ты в обиде за отсутствие солидарности. Ты голоден, мы сыты. Для нас эта прогулка — удовольствие. Для тебя — мучения, которые никто с тобой не разделяет. Верно?
Я смотрю в его глаза. За прошедшие сто лет он ничуть не изменился. Даже фиолетовый комбинезон с зелёными пятнами тот же. Только чуть больше помятый и поношенный. Зажигалку, вот, подарил… ещё из ТОГО набора.
Когда мы с Калимой шли к разбитому крейсеру, и, следуя его указаниям, ремонтировали шлюзовую камеру, я каждую минуту хотел и боялся нашей встречи. Но всё произошло буднично и просто.
Он поджидал нас в коридоре сразу за отсечной дверью шлюза.
— Какой ты стал домашний, Отто, — осуждающе взглянув на мой новый костюм, сказал Василий. — А ты расцвела, — заметил он Калиме.
Потом мы долго кружили над останками челнока Катерины. Они обсуждали возможность стыковки, а я прислушивался к своему ужасу и больше всего хотел, чтобы мы убрались из этого места поскорее. Но они упрямцы почище моего.
Они нашли способ проникнуть внутрь изувеченного корпуса челнока. Василий вернулся, как всегда спокойный и сосредоточенный на своих больших, взрослых проблемах. Калима, напротив, весело щебетала, держа в руках мой кораблик.
Дура. Не надо было его брать.
От них слабо, но ощутимо несло трупным запахом, и мой ужас перерос в злобу и раздражение.
Я удивился, насколько они похожи.
