Оливер Боуден - Assassins Creed. Откровения
Наконец коридор вывел его в просторный круглый зал шириной метров сорок. До купола тоже было примерно столько же. Казалось, Эцио попал в круглый неф удивительной церкви. Помещение было уставлено шкафами, где когда-то лежали древние артефакты. Сейчас шкафы пустовали. Галереи, тянущиеся вдоль стен, занимали книжные полки. Эцио мог лишь представлять книжные богатства, некогда собранные здесь.
Как ни странно, полки всех галерей тоже были пусты.
Но ему было некогда задумываться о судьбе книг и артефактов. Взгляд притягивался к массивному дубовому столу, стоящему в дальнем конце зала на высоком пьедестале. Стол располагался напротив входа и был ярко освещен. Свет падал откуда-то сверху, озаряя фигуру высокого человека, сидящего за столом.
Теперь и Эцио ощутил благоговение. Сердце мгновенно подсказало ему, кто это. Он почтительно подошел к столу и, когда был уже совсем рядом, опустился на колени перед сидящим, облаченным в плащ с глубоко надвинутым капюшоном.
Сидящий был мертв, причем мертв уже очень давно. Но столетия не оставили никаких следов на плаще и белых одеждах. Более того, от мертвеца исходила сила, только иного, неземного свойства. Выказав свое уважение, Эцио снова встал. Он не осмеливался откинуть капюшон, но ему было не оторвать глаз от высохших, костлявых, почти призрачных рук, застывших на поверхности стола. Эти руки притягивали к себе. На столе лежало перо и чистые листы старинного пергамента. Чуть дальше стояла высохшая чернильница. Под правой рукой сидящего лежал круглый камень, похожий на камни-ключи, но обработанный еще изящнее. Это был не обсидиан, а редкий алебастр.
– Ни книг, – тихо сказал Эцио. – Ни древних предметов… Только ты, fratello mio[79].
Он осторожно коснулся плеча сидящего. Между ними не было кровного родства, но узы братства связывали сильнее и крепче кровных уз.
– Requiescat in pace, великий Альтаир.
Эцио показалось, что краешком глаза он заметил какое-то движение. Он взглянул вниз. Ничего… Но ведь прежде алебастровый диск был прикрыт рукой Альтаира. Впрочем, был ли? Эцио вполне могло почудиться. Игра света и не более того.
Интуиция подсказала ему, как поступить. На столе был подсвечник с огарком свечи. Эцио высек огонь и зажег огарок, чтобы яснее рассмотреть диск. Он осторожно взял диск и поднес к глазам.
Оказавшись в его руке, камень начал светиться.
Перед глазами закружились знакомые облака, заслоняя от него пространство зала…
76
– Говоришь, Багдад разорен?
– Да, отец. Монголы Хулагу-хана пронеслись по городу, как пожар. Не щадили никого. Вернее, почти никого. Хулагу поставил колесо от повозки. Жителей гнали мимо этого колеса. Всех, чья голова была выше ступицы, он приказывал убивать.
– Стало быть, остались лишь младенцы да немощные старики?
– Да.
– Хулагу – злодей, но в уме ему не откажешь.
– Он уничтожил город. Сжег все библиотеки. Превратил в развалины университет. Ученых убивали с особой жестокостью. Багдад еще не видел такого чудовищного разорения.
– Надеюсь, больше не увидит.
– Да будет так, отец.
– Я доволен твоими действиями, Дарим. Ты правильно поступил, отправившись в Александрию. Ты позаботился о моих книгах?
– Да, отец. Часть их, как ты помнишь, мы отослали с братьями Поло. Остальные я отправил повозками в Латакию. Там их погрузят на корабль.
Альтаир сидел, сгорбившись, возле открытой двери своей огромной подземной библиотеки. Полки и шкафы опустели. В руках у Альтаира была небольшая деревянная шкатулка. Дарим счел за благо не спрашивать отца о ее содержимом.
– Хорошо. Очень хорошо, – сказал Альтаир.
– Прости, отец, но я никак не могу понять твое решение, – признался Дарим. – Зачем ты десятки лет собирал богатейшую библиотеку и обширнейший архив, если не намеревался все это хранить?
Альтаир махнул рукой, прерывая сына:
– Дарим, ты прекрасно знаешь, что я слишком зажился на этом свете. Вскоре я должен отправиться в путешествие, где вообще не требуется никакой поклажи. Но ты сам ответил на свой вопрос. То, что Хулагу учинил в Багдаде, он повторит здесь. Один раз мы сумели прогнать монголов, но они обязательно вернутся. К их возвращению Масиаф должен быть пуст.
Пока Альтаир говорил, он плотно прижимал шкатулку к груди, словно оберегая ее от невидимых врагов. Дарим это заметил. Внешне его отец был хрупок, как лист старого пергамента, однако внутри сохранял прежнюю крепость духа.
– Понимаю, – сказал Дарим. – Теперь это не библиотека, а просто… подземный зал.
Его отец мрачно кивнул:
– Это помещение должно оставаться сокрытым. Недоступным для алчных рук. По крайней мере, пока хранящийся здесь секрет не будет передан.
– Какой секрет?
– Не важно какой, – улыбнулся Альтаир и встал. – Не думай о нем. Тебе пора, сын мой. Возвращайся к своей семье и живи счастливо.
Дарим обнял отца:
– Все хорошее, что есть во мне, началось с тебя.
Они разомкнули руки. Альтаир вошел внутрь коридора. Там он напряг все свои телесные силы, чтобы сдвинуть с места большой рычаг запорного механизма. После нескольких попыток рычаг поддался и, описав дугу, со щелчком вошел в паз. И сразу же снизу появилась тяжелая зеленая каменная дверь. Она медленно двигалась вверх, закрывая входную арку.
Отец и сын молча смотрели друг на друга. Дверь неумолимо поднималась. Как ни пытался Дарим оставаться спокойным, ему было не сдержать слез. Отец заживо погребал себя. Бывшее хранилище становилось его могилой… Вскоре закрывшаяся дверь почти не отличалась от окружающих стен, и только опытный глаз мог заметить причудливые борозды, прочерченные в камне.
Почти раздавленный горем, Дарим повернулся и ушел.
«Кем были Те, Кто Пришел Раньше?» – думал Альтаир, неспешно шагая к своему опустевшему хранилищу. Перед ним, освещая коридор, вспыхивали факелы, к которым по замурованным в стенах трубам был подведен горючий воздух. Когда нога Альтаира наступала на плитку пола, приводился в действие особый механизм. Кремень, закрепленный возле факела, высекал искру, воспламеняя факел. Факелы горели несколько минут, потом другой механизм перекрывал доступ горючего воздуха, и они гасли.
«Что привело их на нашу планету? Что заставило уйти? И чем были диковинные предметы, оставшиеся после них, – те, что мы называем Частицами Эдема? Своеобразными „посланиями в бутылке“? Орудиями, оставленными нам в помощь? Или же мы бились за обладание пустяками, оставшимися от Древних, приписывали божественное предназначение и наделяли божественным смыслом игрушки, брошенные за ненадобностью?»
Альтаир шел, прижимая к груди шкатулку и ощущая боль в усталых руках и ногах.
Наконец он достиг большого сумрачного зала и прошел прямо к своему столу. Он испытывал такое же облегчение, какое испытывает утопающий, заметив среди морских волн кусок бревна.
Альтаир сел, осторожно поставив шкатулку на стол. Ему не хотелось выпускать ее из рук. Он пододвинул к себе лист пергамента, взял перо, обмакнул в чернила, но не вывел ни слова. Вместо этого Альтаир вспоминал то, о чем ранее писал в своих дневниках.
Яблоко – это нечто большее, чем перечень событий и явлений, предшествовавших нам. В его переливчатых, сверкающих недрах я улавливал отсветы событий будущего. Такого попросту не должно быть. Возможно, его и нет, а увиденное – плод моего внушения. И тем не менее… Я постоянно размышляю о последствиях своих видений. Действительно ли они – картины грядущего? Или это русла возможного течения будущих событий? Можем ли мы повлиять на их ход? И осмелимся ли? А если осмелимся, не обусловит ли это наступление такого будущего, какое мы увидели? Как всегда, я разрываюсь между действием и бездействием, не зная, что́ предпочесть и есть ли разница между моим вмешательством и невмешательством. Предназначено ли мне сделать выбор? Как бы то ни было, я продолжаю вести этот дневник. Разве это не попытка изменить (или упрочить) виденное мною?..
До чего же наивно было верить в существование однозначного ответа на каждый вопрос. В существование разгадки для каждой тайны. В существование единого Божественного света, который управляет всем и вся. Говорят, есть свет, несущий истину и любовь. А я говорю: есть свет, который ослепляет нас и заставляет спотыкаться по причине нашего невежества. Я искренне мечтаю, что когда-нибудь придет день, и люди отвернутся от невидимых чудовищ, чтобы снова принять более разумный взгляд на мир. Но эти новые религии сулят нам такие ужасные наказания, если мы их отвергнем. Сдается мне, этот страх будет и впредь держать нас в плену того, что на самом деле является величайшей ложью, когда-либо звучавшей в мире…
Старик сидел молча, не зная, какое из чувств он сейчас испытывает – надежду или отчаяние. Возможно, не то и не другое. Возможно, он перерос и пережил оба этих чувства. Тишина громадного зала и сумрак защищали его, как руки матери. Но он и сейчас не мог прогнать от себя прошлое.
