Эмилия Ри - Принцесса, которая любила дождь
Андреа напряг слух. В дверь кто-то долго и упорно колотил ногами. Судя по звукам, этот кто-то носил армейские ботинки.
— Кто это к нам ломится? — спросила Анджелла встревожено.
— Не знаю, — Андреа пожал плечами.
Грохот не утихал.
— Пойду, разберусь, — Анджелла высвободилась из цепких рук портнихи, натянула джемпер, взяла пистолет и пошла встречать столь наглого незваного гостя..
Стоило ей открыть, как в салон влетел разъяренный Вячеслав Брант, захлопнул за собой дверь и ткнул в лицо девушки изорванный листок бумаги.
— Ты совсем охерела?! — закричал он на девушку.
Анджелла развернула комок — это был фоторобот. Ее фоторобот. А под ним — мелким шрифтом слова…
«Массовое убийство… вооружена и опасна… вознаграждение за любую достоверную информацию о ее местонахождении…»
— Они по всему городу расклеены, — сказал Брант. — А ты по салонам шляешься. Тебе сейчас вообще противопоказано на улицу высовываться. Вот замнет фон Штернгольдт всю эту шумиху — тогда и вылезешь, а пока залегай на дно и будь тише воды, ниже травы.
— Успокойся, Вячеслав, — Анджелла отдала ему бумагу. — По этому фотороботу опознать меня почти невозможно. Да и по приметам я тоже не слишком подхожу. Просто нужно будет гардероб сменить на время. И машину.
— Ты так думаешь? — спросил Брант.
Анджелла кивнула.
— В любом случае, я бы на твоем месте бы поостерегся, — сказал Брант.
— Ты не на моем месте, — отрезала девушка.
Пистолет отправился в кобуру. Анджелла вернулась к портнихам. Хозяин салона проводил взглядом удалившегося Бранта.
— Если вы когда-нибудь заикнетесь о том, что видели этих людей, вас не станет в течение следующих двенадцати часов, — как бы невзначай предупредила его Констанс.
10:00Эмма вошла в кабинет, села за стол напротив старшего следователя.
— Держи, — Форсберг протянул ей черно-белый фотоснимок. — Как и следовало ожидать, Ильм где-то облажался. Фото сделано пару месяцев назад.
— Понятно, — Эмма тяжело вздохнула, забрала фотографию. — И на том спасибо.
— Не обижайся на него, — сказал Форсберг. — Сама понимаешь, он как лучше хотел. Все ошибаются, мы ведь люди, а не машины.
— Я понимаю, — сказала Эмма и убрала злосчастный снимок в сумочку. — Ладно, мне пора. Увидимся.
Форсберг кивнул и снова углубился в бумаги. Девушка поднялась и вышла из кабинета. Закрыв за собой дверь, она вынула фотографию из сумочки и снова как следует, осмотрела ее. Это было видно даже невооруженным глазом, сомнений не было — это не оригинал. После проведения всех своих исследований — Мартин Ильм оставил настоящую фотографию себе, подсунув Эмме копию.
13:00Префект фон Штернгольдт стоял на балконе и глядел на лужайку из искусственной зелени, раскинувшуюся перед его особняком. В центре лужайки находился роскошный фонтан. Фонтан испортился еще в позапрошлом году, но у князя все никак не доходили руки заняться им. Вот и сейчас префект глядел на фонтан и попивал коньяк. Вообще за последний десяток лет князь Бернар фон Штернгольдт не расставался с алкоголем ни на один день. Но выпивка не спасала, она лишь усиливала его душевные страдания. Он все никак не мог понять, что же он сделал неправильно тогда, с самого начала, почти десять лет назад.
Десять лет назад он стал префектом. Десять лет назад он впервые увидел ее. И влюбился, с первого взгляда влюбился. Они были словно созданы друг для друга. Все началось в тот дождливый вечер. Она по привычке сидела на подоконнике, наслаждаясь шумом падающей с небес воды. Перед глазами вновь встала полузабытая картина, от которой защемило сердце и к глазам подступили слезы: настежь распахнутое окно, полумрак ее комнаты, одинокая точеная фигурка в коротком черном гипюровом платье, из-под которого так соблазнительно выглядывает кружево чулок.
Она сидит на подоконнике, опираясь спиной на раму окна, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. За окном шумит проливной дождь, и не просто дождь, а ливень, вода стеной падает с бесконечных свинцово-черных небес. Он вошел, присел на пол у ее ног. Они молчали. Им так много можно было рассказать друг другу, но они молчали. Целый час они сидели молча, он — на ковре, она — на подоконнике. Внезапно молния расколола небо, прогремел гром. Она рефлекторно вздрогнула. И тогда он спросил ее, о чем поет дождь. Она смущенно улыбнулась, сказала, что в этой музыке каждый найдет что-то свое. «А что ты находишь в ней?» — спросил он. Она задумалась. Он не торопил с ответом.
— Удары сердца твердят мне, что я не убит, сквозь обожженные веки я вижу рассвет; я открываю глаза — предо мною стоит великий ужас, которому имени нет. Они пришли как лавина, как черный поток, они нас просто смели и втоптали нас в грязь. Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок — они разрушили все, они убили всех нас. И можно тихо сползти по горелой стерне, и у реки, срезав лодку, пытаться бежать; и быть единственным выжившим в этой войне — но я плюю им в лицо, я говорю себе «встать!». Я знаю то, что со мною в этот день не умрет. Нет ни единой возможности их победить. Но и мне — право на то, чтобы видеть восход; у них — вообще нет права на то, чтобы жить. И я трублю в свой расколотый рог боевой, я поднимаю в атаку погибшую рать, и я кричу им «вперед!», я кричу им «за мной!». Раз не осталось живых, значит — мертвые, встать![5] — чуть слышно, с чувством продекламировала она.
Хлопнула дверь, оборвав его воспоминания. Он обернулся. Это был Альфан. Телохранитель прошел на балкон, встал рядом с князем.
— Все о ней грустишь? — спросил он.
Фон Штернгольдт вновь поразился этой способности Альфана интуитивно чувствовать мысли и переживания других людей.
— Да, — ответил князь. — Скажи, Симон, тебя не посещают подозрения?
— Какие? — насторожился телохранитель.
— Мне в последнее время кажется, что у нас в префектуре нечисто, — сказал князь.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Альфан.
— Я подозреваю, что среди нас завелся червь, — сказал фон Штернгольдт. — Маленький отвратительный червяк, подтачивающий изнутри сердцевину системы.
— Не может быть! — воскликнул Альфан.
Фон Штернгольдт удивленно уставился на него — впервые за все время их знакомства Альфан проявил хоть какие-то эмоции.
— Может, друг мой, вполне может, — сказал князь. — Вспомни М-2. Там крот работал три года, прежде чем его вычислили.
— Почему ты так решил? — спросил Альфан.
— Слежку за Дике организовали так, будто имели доступ к досье, а оно, как ты знаешь, храниться в моем компьютере, — сказал префект. — Нападение на колонну организовывали, зная время, место — абсолютно все. Даже количество машин сопровождения. Вопрос в том, кто это мог быть?
Альфан задумался.
— Да, — произнес он, спустя несколько минут. — Штурмовиков подозревать бессмысленно — они отчитываются перед Службой Безопасности, как и ты, и Вернер со своими людьми. А вот инспектор Шони… как-то интересно совпали по времени все наши неприятности с его приездом. Практически с ювелирной точностью. И Отто ван Риберг жаловался на слежку аккурат в день его приезда…
Князь внимательно смотрел на своего телохранителя.
— Постой, Бернар, уж не меня ли ты подозреваешь? — спросил Альфан.
Фон Штернгольдт промолчал, не найдя, что ответить.
День 13-ый 23:35…По небу медленно проплывали разрозненные обрывки дождевых туч. Протяжно выл ветер. Было необычайно холодно — несмотря на то, что было лето, морозный воздух пробирал до самых костей. Ни одной звездочки не горело на небе, ни одной. По земле струился плотной рекой белесый туман. Временами моросил мелкий дождик.
Здания городской психиатрической клиники находились на окраине города, вдалеке от жилых кварталов. К этому времени дома уже изрядно обветшали, а год назад три корпуса признали аварийными и освободили, переселив немногих пациентов в четвертый. Впрочем, казалось, что пациенты этому даже рады.
В пустом здании звуки шагов разносились по всем этажам, гулким эхом отдаваясь в самых дальних закоулках. Четыре года назад Стоун сдал свой полицейский значок и служебный пистолет, и вышел на пенсию. Очень быстро осознав, что пенсией сыт не будешь, он устроился работать охранником в психиатрический стационар. И вот он уже четвертый год каждую ночь честно стаптывает свои ботинки, осматривая один за другим брошенные корпуса клиники.
Поначалу он не придавал значения жалобам психов, живущих в этих корпусах. Мало ли чего могут навыдумывать себе шизофреники, которые рисуют собак и кошек с танковыми гусеницами вместо конечностей? Потом кто-то стал воровать сильнодействующие лекарства. Провели внутреннее расследование, но вычислить вора так и не смогли. А когда три корпуса освободили, Стоун обрадовался, что теперь работы будет меньше, но радость его была недолгой. По ночам кто-то ходил по брошенным зданиям. Звуки шагов, темные силуэты в окнах — видели многие охранники. Иногда, примерно раз в четыре месяца, в одном из корпусов кто-то терзал собак и кошек. Всякий раз охрана прочесывала здание сверху донизу, но ни разу никого не обнаружила. Зато в одной из комнат корпуса неизменно находились горящие свечи, нарисованная на стенах и потолке кровью сатанинская символика, выпотрошенные тушки зверей. После этого Стоун вытребовал у начальства приобрести для охраны огнестрельное оружие.
