Ротмистр Гордеев - Дашко Дмитрий Николаевич

Глава 25

Лошадь – животное пугливое. Громких выстрелов боится. А уж пулемётных очередей… Значит что? Надо приучать.

Драгунская лошадь, как и другая войсковая коняшка, к стрельбе приучена, осталось только выработать у наших четвероногих скакунов привычку к пулемётной пальбе. Вот этим и занимается Будённый, быстро ставший неформальным лидером нашей мобильной пулемётной команды. У Семёна не только усы оказались выдающимися, но и какое-то звериное чутье на коней и умение с ними договариваться.

Первым делом интересуюсь у Лукашиных: не демон ли какой их сродственник? (Хотя я и видел своим новым зрением, что демонической магии в Будённом, в отличие от Скоробута, Бубнова или тех же Лукашиных, нет.)

Братья переглядываются, пожимают плечами.

– Не должон, мы бы о том слыхали от родни.

А не подкатить ли с тем же вопросом к самому Будённому? Тот как раз тренирует лошадиные упряжки на привычку к пулемётной пальбе. Жалдырин палит из пулемёта холостыми, а Семён держит лошадей за узду, оглаживает им морды да шепчет что-то в уши. А может, и не шепчет, а дует – за пулемётным стрёкотом не разобрать.

С моим появлением тренировка прерывается. Жалдырин доливает в ствол прохладную воду для охлаждения «максимки», набивает новые ленты холостыми патронами, Будённый скармливает лошадкам яблоки и морковку.

На мой вопрос молодой казак улыбается, чешет затылок.

– Вашбродь, доподлинно не знаю, но дед рассказывал, что был цыган в нашем роду.

– Как так? Ты ж казак.

Из рассказа Семёна выходит, что лет сто назад в окрестности их хутора Козюрин прикочевал цыганский табор. И была в том таборе цыганка-красавица Луминица. Никто лучше неё не мог с конями управляться: то ли слово знала воробьиное заветное, то ли дар имела. Самого горячего необъезженного жеребца могла успокоить и заставить под седлом ходить. Родилась бы парнем, великий конокрад был бы у цыган, а так лекаркой лошадиной стала.

И вышла у Луминицы любовь с удалым казаком – предком Будённого. Такая любовь, что только в песнях поют. И всё у Луминицы с казаком было – и горячие поцелуи, и жаркие ночи в стогу. Вот только не хотели цыгане отдавать свою за казака. Откочевали спешно, снявшись всем табором.

А через год на хутор пришла Луминица. Ни следа от прежней красоты – измождённая, худая, почти в беспамятстве. Не одна пришла, с мальчонкой трёхмесячным. Понял казак, что это его сын. И рад был бы обвенчаться с любимой, да больная она уже была, в несколько дней сгорела. А мальчонку выходили, казак его своим сыном признал. И теперь у Будённых в роду тот конский дар проявляется.

Слушаю Семёна – ну чисто сериал из моего мира посмотрел, серий так на триста. А будущий маршал дальше меня удивляет.

– Дозвольте, вашбродь, соображениями поделиться.

– Дозволяю. Делись.

Сперва Семён начинает задвигать о тактике. Мол, на ходу прицельную стрельбу с тачанки вести несподручно: на полном скаку (а на ровном поле тачанка могла разогнаться и до сорока километров в час – лично замерял, не всякое современное авто за ней угонится) пулемёт нещадно трясёт. А если медленно ехать, чтобы уменьшить тряску, тачанка с лошадьми превращается в удобную цель для вражеского огня.

Вот и получается, что пока тачанка – лишь способ быстрой доставки пулемёта в удобную точку, откуда уже с неподвижной позиции ведётся стрельба по врагу. И лучше всего выдвигать тачанки по флангам и оттуда рубить противника в капусту.

– А что, если бронировать тачанку? Защитить расчёт металлическими листами?

– А лошадей? Их-то как от пуль защитить?

Чувствуется, что за четвероногих друзей Семён переживает поболее, чем за самих пулемётчиков.

– Ну, четыреста лет назад лошадей в специальные доспехи заковывали, такие пулей не враз прошибёшь.

– А долго ли лошадь в таких доспехах проскачет с тачанкой, да ещё и бронированной?

Теперь уже я чешу затылок. Наши драгунские части в конном походе движутся со скоростью около шести километров в час, это когда шагом. Строевой рысью – десяток километров в час. Но чаще используется переменный аллюр – десять минут шагом, пять минут рысью, чередуя аллюры друг с другом. Так можно двигаться довольно длительное время, часов шесть-семь, давая лошадям роздых. В сутки получается максимум километров шестьдесят. С тачанками будет несколько медленнее. А если ещё утяжелить тачанки и лошадей бронёй… И где взять столько металла? А если?..

Описываю Будённому ламеллярный кожаный доспех – кожа доступнее и легче металла. А хорошо изготовленная кожаная броня может неплохо защитить и от пули, особенно если чередовать слой жёсткой, вываренной в масле кожи, и слой сырой, вязкой.

На нашу «усиленную команду охотников» – фактически сдвоенный разведвзвод – приходится четыре «максимки». А если на повозки посадить ещё и вооружённых ручными пулемётами бойцов? Стоп, стоп! Что-то нас с будущим маршалом заносит. Зачем бойцу с ручным пулемётом тачанка? Он и на обычном драгунском скакуне может передвигаться.

Аппетиты Будённого я этим несколько умерил, но чувствуется: будущий маршал просто загорелся идеей создать ударную часть из одних тачанок. С одной стороны, это сделает войну мобильной, а с другой – даже у бронированных тачанок не хватит силёнок атаковать укреплённые позиции с окопами полного профиля, дотами и заграждениями из колючей проволоки.

Но энтузиазм Семёна Михалыча увлекает и меня. Представляю себе рейд тачанок по японским тылам. Главное – прорваться через линию фронта, а там нам сам чёрт не брат. Но сам я такие вопросы решать не могу: не в моей компетенции. Хотя ничто не мешает написать соответствующий рапорт и отправить его начальству.

О, да к нам целая делегация! Строю подчинённых перед приближающейся конной группой командиров. Кроме комэска и персидского принца целая делегация – Ванновский, Маннергейм и Вержбицкий, будь он неладен.

Докладываю о ведущихся занятиях мобильной пулемётной команды.

– Николай Михалыч, вы не будете возражать, если мы поприсутствуем? – интересуется Ванновский.

– Почту за честь, Сергей Петрович.

Даю отмашку. Под грохот холостых очередей четыре тачанки мчатся по полю, демонстрируя перестроения для ведения разного рода огня – с колёс при наступлении, вдоль линии вражеских окопов и при отходе, – а также перемещения с последующим ведением огня с различных позиций: фланговых, фронтальных и так далее. Будённый ловко командует перестроения с помощью слегка изменённой под наши задачи флотской сигнальной азбуки – машет соответствующие комбинации разноцветных флажков с борта командирской тачанки.

– Впечатляет, – усмехается Ванновский, когда грохот выстрелов наконец смолкает.

– И идея с использованием флажкового семафора для отдания команд весьма кстати, – добавляет свои пять копеек Али Кули Мирза.

Вержбицкий наклоняется к уху полковника, что-то шепчет. Ванновский кивает. Мне это определённо не нравится. Никак штабс-капитан опять что-то затеял? Так и есть!

– А что по части результативности стрельбы?

– Легко, господин полковник.

Даю команду своей конно-пулемётной команде заменить холостые патронные ленты на боевые. Над окопами, изображающими вражеские позиции, поднимаются щиты с мишенями. Украдкой показываю Будённому кулак. Впрочем, он и сам осознаёт ответственность момента и даёт накачку остальным пулемётчикам и возницам.

К грохоту очередей теперь прибавляются стук пуль о дерево, а также летящие от щитов-мишеней во все стороны щепки.

Высокая комиссия тщательно осматривает мишени, от которых остались фактически рожки да ножки. Впечатлён даже Вержбицкий.

– Что ж, господа, – Ванновский оглаживает усы, – Николай Михалыч доказал нам, что не зря жжёт боеприпасы. Его задумка выглядит весьма эффективной. Думаю, стоит попробовать внедрить её в войсках, хотя бы в порядке эксперимента в вашем полку. При ближайшей возможности доложу командующему.

– Прошу прощения, господин полковник, – влезает Вержбицкий. – Пока она выглядит скорее эффектной. Об эффективности можно будет судить по результатам ближайшей атаки на вражеские позиции.