Ротмистр Гордеев - Дашко Дмитрий Николаевич

На посту министра он занимался (и успешно) армейским строительством, многое сделал для улучшения положения офицеров, кое-что и рядовому составу перепало. А война – это урон армии, любимому детищу. Вот и осторожничает? Пожалуй, стоит свести с господином Куропаткиным личное знакомство и составить собственное мнение, опираясь не только на чужие оценки и впечатления. Кого же из своих высокопоставленных знакомцев использовать для аудиенции у командующего? Николова? Персидского принца? Или сына бывшего военного министра?

На фронте затишье. Основной движ сейчас у Порт-Артура, но и там он какой-то вялый: наши обороняющиеся войска заняли позиции на перевалах, японцы со своей 3-й армией топчутся перед ними, не атакуя. Видимо, ждут подкреплений. Мы с Маньчжурской армией медленно пятимся на север к Лаояну – «отходим на подготавливаемые позиции», как объясняет командование. По мере отступления к нашим силам подходят подкрепления. Японцы неспешно наступают в том же направлении.

Через неделю после нашего отступления от Вафангоу наша эскадра под началом контр-адмирала Витгефта попыталась прорваться из Порт-Артура во Владивосток, но, заметив на горизонте дымы японцев, Витгефт решил не рисковать и вернулся обратно. На мой взгляд, это какая-то болезнь отечественного командования (не только в этом мире и этом времени) – утеря стратегической инициативы. А война на расслабоне победу приносит редко.

Гоняю своих в хвост и гриву, тем более что от пополнения кое-что обламывается и мне. Если бы занимался подготовкой в одну харю, давно бы уже сдох от перенапряжения. Но у меня, слава богу, есть надёжный костяк, который я гоняю сперва сам, а потом он уже гоняет новичков.

Моё подразделение (уж так складывается) – своеобразная сборная солянка из пехоты, драгунов и казаков. Охотники же. Старший Лукашин занимается казачьей частью пополнения, Бубнов гоняет в хвост и гриву драгун. Жалдырин, получивший лычки квартирмейстера, учит и дрючит пулемётчиков действовать со стационарной пулемётной позиции, с передвижной (с тачанок) и перемещая пулемёт вручную по ходу изменения обстановки в процессе боя.

Сороку я сделал инструктором по изготовлению и использованию гранат и самодельных мин: у парня кроме задиристого характера оказались меткая рука, отличный глазомер, а главное, смекалка как техническая, так и по части как и где лучше установить растяжку или прикопать мину.

Пару раз пытаюсь завести разговоры с Шамхаловым о судьбе моих рапортов. Но тот лишь вздыхает, разводит руками и уверяет, что исправно передаёт всё выше по команде. Потом понижает голос и предупреждает: Вержбицкий, по слухам, скорешился с Дзатоевым и строчит на меня доносы наверх.

Ну, с Дзатоевым понятно: не получилось сделать из меня японского шпиона, влетело от Николова по самые помидоры да ещё и с патефонными иголками без вазелина за развал контр разведывательной деятельности в полку. А что неймётся пану адъютанту? Или просто гонор в нём говорит?

В конце беседы Шамхалов смотрит на меня со странной улыбкой.

– Николай Михалыч, вам завтра следует прибыть в штаб бригады.

– А на предмет? Шею мыть под награды или что пониже готовить под пистоны с орехами?

Шамхалов неопределённо разводит руками.

– Если бы вызывали в штаб полка, я бы предупредил. А так – не мой уровень.

Возвращаюсь к себе, а меня уже ждут Тимофей Лукашин с братом. Какой-то их дальний родственник прибыл с пополнением в нашу бригаду, так вот нельзя ли пристроить хлопца в нашу банду? Ну отчего же не пристроить, ежели Лукашины поручатся за него, что казак из парнишки справный и в бою не подведёт. Оба брата – характерник и оборотень – спешат уверить, что всё будет как надо. А ежели их родич в чём провинится, так они сами с него три стружки спустят.

Предлагаю Лукашиным воспользоваться завтрашней оказией и лично скататься со мной за их родственником. Решаем, что обоим братьям там делать нечего, так что со мной поедет Лукашин-младший.

Наутро выдвигаемся в путь втроём: с нами увязывается Скоробут. А куда ж мне без ординарца?

Штаб полка и штаб бригады разместились в небольшом китайском городке Дашицао, главное достоинство которого – стальная нитка КВЖД, обеспечивающая логистику Маньчжурской армии. После примерно часа конной прогулки мы с Кузьмой и Фёдором подъезжаем к штабу бригады. В городке чувствуется оживление, связанное с приходом очередного пополнения. Офицеров и солдат распределяют по конкретным подразделениям и размещают на постой.

С одного из подворий слышится громкое ржание, распахиваются ворота, и оттуда с диким взглядом лиловых глаз вылетает здоровенный жеребец, на котором сидит крупный зеленокожий самый настоящий тролль с остроконечными ушами, острыми зубами и копной светлых волос на голове. Судя по морде и глазам, тролль изрядно накушамшись горячительного. Тролль бросает на нас несколько остекленевший взгляд.

С подворья выбегает драгун.

– Господин барон! Вашскородь! Да что ж вы так? Не срамитесь!

– В наготе срама нет! – рявкает тролль-барон. – Это есть средство устрашения противника!

Зеленокожее высокородие бьёт своего скакуна пятками и скрывается в конце улицы, окутавшись клубами пыли. Драгун смотрит ему вслед и тяжело вздыхает.

– Скажи-ка, братец, кто это был сейчас?

Интересно же.

Драгун разворачивается ко мне, козыряет.

– Подполковник барон Карл Густав фон Маннергейм, вашбродь.

Смотрю на погоны драгуна. Да это ж из нашего полка.

– Ты ж из наших? Пятьдесят второй драгунский?

– Так точно, вашбродь. Рядовой Дорофеев, ординарец господина барона.

Так мы с троллем сослуживцы. Ну, стало быть, увидимся.

Едем дальше. Поворачиваюсь к Лукашину-младшему.

– Фёдор, давай за своим родичем. Как, кстати, его звать-величать?

– Будённый Семён, Михайлов сын. Он казак справный. Ещё в девятисотом, когда в Платовскую приезжал тогдашний министр Куропаткин, перед ним устроили показательную рубку лозы, так Семён и в рубке чучел, и в рубке лозы всех обошёл и к финишу пришёл первым. Его высокопревосходительство наградил Сеньку серебряным рублём.

Опаньки… Густо-то как. Мало мне на сегодня Маннергейма, будущего маршала независимой Финляндии, так ещё и будущий маршал Будённый…

– Короче, Федь, бери своего Семёна, потом найдёшь Кузьму у штаба полка. А я – в бригаду.

Настроение кислое: предчувствую встречу с Вержбицким. Бригадный адъютант не преминет какую-нибудь гадость учинить. Ну да ладно.

Вхожу в приёмную, докладываю: мол, штабс-ротмистр Гордеев по вызову прибыл в штаб бригады. Вержбицкий сухо кивает, заходит в кабинет к командиру бригады генерал-майору Степанову доложить о моём прибытии. И тут же приоткрывает дверь.

– Входите, штабс-ротмистр.

Захожу, докладываюсь. Командир встаёт мне навстречу, жмёт руку.

– Поздравляю, ротмистр, с орденом Святой Анны четвёртой степени.

Офигеть… Дослужился. Степанов пожимает мне руки, протягивает бумаги. А орден? Спрошу Вержбицкого.

Как можно любезнее и ссылаясь на проклятую амнезию, прошу поляка прояснить мне несколько моментов. Вержбицкий, попав в хорошо знакомую ему тему, разливается соловьём: мой орденский знак четвёртой степени предполагает помещение миниатюрного орденского знака на эфес моей офицерской шашки, а сам темляк шашки делать цветов орденской ленты – красный муар с узкими жёлтыми полосками по краям.

Что радует, награждение орденом гарантирует мне прибавку к пенсии в полсотни рубликов в месяц. Что огорчает, приобретение знака – за свой счёт, плюс необходимо уплатить на благотворительность в капитул ордена сто рублей. Это прямо серьёзный удар по кошельку.

– Господин ротмистр, – ехидно ухмыляется Вержбицкий, – в нашей бригаде принято проставляться за награду.

– Где и как удобнее это сделать? – интересуюсь я в ответ.

– В офицерском собрании. Сегодня как раз будет сбор господ офицеров.

– Тогда до вечера.

Коротким кивком прощаюсь с Вержбицким, он отвечает мне тем же.