Александр Афанасьев - Зона заражения
Зашел Бит, на сегодня начальник моего конвоя. Охраны то есть, это я на западный манер привык называть.
– Господин Волков, вас…
Как и все, кто занимается этим бизнесом, я никогда не ношу телефонных трубок. В этом мы схожи с политиками и лидерами «Аль-Каиды». Почему? Потом поймете.
Я взял трубку.
– Алло.
– Дорога уходит в небо.
Такой был пароль на сегодня.
– Пишу.
– Махалля Дустлик, район Мирабад. Спросить Акима-хаджи.
– Записал. Что там?
– Относительно тихо. Но рядом бывший парк, понимаете.
Понимаю. Все бывшие парки в городе – теперь лагеря беженцев, а там кого только нет.
– Это тот самый?
– Сто процентов.
– Принял…
Отключил телефон, вернул обратно.
– Выезжаем.
– Как?
– Открыто…
Махалля Дустлик находилась в районе Мирабад, это на проспекте Бабура, рядом с бывшим Национальным парком имени Алишера Навои. Когда-то чистый, козырный городской район, но сейчас, когда рядом беженский лагерь…
Впрочем, сейчас везде неспокойно.
Выключив все «телевидение» и сунув во внутренний карман легкой куртки нетбук, я вышел к машинам. Три машины… когда-то давно осень, позднее лето было здесь благословенным временем года. На базар крестьяне вывозили все, чем была богата сия благословенная земля. Сейчас земли больше не было, ибо большая часть территории бывшего Узбекистана вошла в халифат, а над головами на фоне нездорово-желтых облаков (еще радиоактивного дождя не хватало) висела серая колбаса дирижабля с подвесками ракет и РЛС. Граница на замке…
Тронулись. Город приграничный, кругом – торг прямо на улицах, легкие бронемашины с пулеметами, похожие на старые «Хаммеры»[104], протискивающиеся через толчею улиц траки, бетонные блоки и вырытые прямо рядом с домами щели – на случай обстрелов, которые здесь были часты. Несмотря на то что Ташкент был освобожден еще несколько лет назад, далеко не все в городе было восстановлено, и во многих, не так сильно пострадавших многоэтажках жили люди. Дыры в стенах заделаны картоном, толстой пленкой и листами железа, в окнах торчат печки. Кругом – ощущение преходящего, отмирающего мира. Зачем что-то строить, зачем капитально чинить, когда, может, завтра начнется обстрел, и самодельная ракета попадет в любовно тобой отстроенный дом. Здесь жизнь мимолетна, как смерть. Мина, ночная перестрелка – и все.
А исламистское подполье есть в городе – к гадалке не ходи.
Идем по центровым улицам, стараемся не останавливаться. На улицах относительно свободно – город рассчитан на два миллиона жителей, а сейчас – не наберется и пятисот. Ослы, бетонные блоки, люди с автоматами, пикапы с самодельной броней – разрезанные напополам трубы большого диаметра – кстати, отличная штука, если изнутри еще и гардилоном покрыть[105]. Пикапы с пулеметами – это ополченцы, из ополчения жузов они и караваны охраняют, и порядок какой-никакой наводят. Для тех, кто не в теме, казахи живут жузами, их три, старший, средний и младший, и у каждого сейчас, по сути, собственное государство. Тут в основном старший жуз торгует, это его зона расселения, и Ташкент – его город. Кстати, после войны границы здесь легли примерно так, как двести лет назад, когда не было никакого Узбекистана и Казахстана, а была Россия (половина территории Казахстана, весь его север – русская земля, жузы там никогда не жили), а места расселения и кочевания жузов граничили с Хивой и Бухарой. То есть Ташкент – никакой не узбекский город, это город старшего казахского жуза. А дальше – уже беззаконные территории…
Шли по навигатору, потом встали. Как и обычно, дорога была перекрыта, старая БМП смотрела 73-мм пушкой на улицу, обложенная бетонными блоками, и рядом с блоком были высажены цветы. Одинокий патруль ругался с моими ребятами из первой машины, потом подкатил от махалли пикап с подкреплением, и ругань перешла на новый уровень.
Мне же терять время не хотелось.
– Выходим.
– Выходим!
Меня прикрыли со всех сторон, я приблизился к блоку.
– Старший кто здесь?
…
– Старший спрашиваю.
– Чо надо?
Как ни странно, говорили со мной по-русски. Здесь все говорили по-русски, и только по-русски. Все эти выпендрежи с языками после начала войны как корова языком слизала. Нужен был язык, который понимают все, а все понимали только русский.
– Во-первых, тебя не учили уважать старших, бача?
…
– Во-вторых, тебя не учили проявлять гостеприимство? Я думал, это традиция твоего народа.
– Гости не приезжают с пулеметами.
– Как встречаете, – я показал на пулемет на китайском пикапе, – так и приезжаем.
Кто-то прыснул в кулак. Умение разговаривать и доказывать здесь было не менее важным, чем умение стрелять. Большинство тем можно «развести на базаре», не доводя дело до стрельбы, если знаешь как.
Было уже два ноль. Я сказал – и они не нашли, что ответить.
– Аким Амирханович мне нужен. Надо поговорить.
– Здесь такого нет.
– Лгать плохо.
– Кто ты такой, чтобы обвинять нас во лжи! Сопляк.
– Я обвиню во лжи не вас, а тебя, – сказал я. – Я впустую по городу не катаюсь, и если я куда-то приехал, значит, мне нужно. Возьми трубку, позвони тому, кого сейчас нет, – я протянул трубку, давая оппоненту спасти лицо, – и скажи, что с ним хотят переговорить серьезные люди. Я могу и уехать, но когда казахи вас, харыпов сто восьмых, окончательно вытеснят с ипподрома с вашей торговлей, никто за вас и слова не скажет.
На слове «харыпов сто восьмых» молодой вскинулся, но посмотрел на пулеметы у машин и сдулся. Местный сленг я помню еще с тех давних времен. Харып – пастух, получается – деревенщина. Сто восьмой – говорят, что раньше в УК была сто восьмая статья, бродяжничество – теперь этим словом можно обозначить все плохое или глупое….
Молодой узбек переговорил по моему телефону, подошел, чтобы вернуть, тщательно смотря под ноги, чтобы не встретиться со мной взглядом. Насчет узбеков я, кстати, не обманываюсь – подонки те еще. У нас работали гастерами, до войны – полстраны на переводах жило и сейчас же нас ненавидят. В исламском подполье одни узбеки. Как-то казахи поймали своего исламиста, казаха, и казнили, заставив пить кипяток.
– Жди, рус.
Ничего, подождем. Мы не гордые.
Через некоторое время к блоку на въезде в махаллю подкатил легкий «Дир»[106], и из него вылез невысокий, седой человек в аккуратном синем комбинезоне, который носят грузчики и торговцы. Волосы его были цвета слоновой кости, борода аккуратно ухожена…
– Салам алейкум, Аким-апа, – сказал я.
Передо мной был бывший полковник местной контрразведки, возглавлявший отдел, борющийся с религиозным экстремизмом в республике. Приближенный легендарного генерала Иноятова, проигравшего в жестокой борьбе за власть перед самой войной. В отличие от многих он уцелел, лег на дно так, что даже ваххабиты, среди которых было немало его кровников, не смогли его найти.
В махалле мы устроились под тенью чинары, посаженной прямо у многоэтажки, кто-то заботливо ухаживал за ней, поливал. Это было первое столь ухоженное дерево, которое я видел здесь, в Ташкенте. Говорили, что этот город был очень зеленым в свое время. Но теперь деревья все вырубили на дрова.
– Аллах забыл про нас, – вздохнул полковник, выполняя ритуал, принятый у узбеков при приеме гостя: чай наливается в пиалу, как бы ополаскивает ее (для этого делаются круговые движения рукой, как делает сомелье), потом выливает обратно в чайник, и так повторяется три раза. В отличие от остальных районов бывшего Узбекистана в русифицированном Ташкенте пили черный чай, а не зеленый, как в Ферганской долине.
Я покачал головой.
– Хотите, анекдот расскажу, Аким-апа?
– Политический? – отреагировал полковник.
– Нет. Еврейский.
– Расскажи…
– Потоп в еврейском местечке. Вода до крыш уже поднялась и продолжает прибывать. Все спасаются, кто как может, а религиозный Абрам залез на крышу и богу молится. Молится: «Господи, если ты есть, спаси, не оставь в беде раба твоего». Молится, молится, смотрит – лодка подплывает, в ней спасатели. Кричат: «Спускайся сюда!» Абрам машет рукой и гордо говорит: «Я уповаю на помощь Его!» Ну, спасатели пожали плечами и уплыли – твои проблемы. Абрам снова молится: «Господи, если ты есть, спаси, не оставь в беде раба твоего». Вертолет летит, зависает над крышей, бросают лестницу. Вода уж по крышу. Абрам машет рукой и гордо говорит: «Я уповаю на помощь Его!» Вертолет улетает. Вода уже крышу скрывает, Абрам все молится. Его уже начинает потоком сносить, он и говорит: «Ну, все, теперь я понял, бога нет, раз он мне не помог». И тут голос с неба: «А кто, тебе, поцу такому, лодку и вертолет посылал?!!»
Полковник к этому времени закончил с чаем. Пили мы, как было принято у русских: то есть без соли, перетопленного масла или перца, черный чай с сахаром.
– Занятно…
– И поучительно, верно?
