Александр Сивинских - Имя нам – Легион
– Волка в особенности, – сказал, ничуть не смущенный, Генка. – Да будет тебе известно, безжалостный наемник, скрывающийся под кличкой “Волк” – доктор исторических наук Вольдемар Евгеньевич Кашеваров. Интеллигент и умница, блестяще защитивший диссертацию в двадцать шесть лет. В двадцать шесть!
«Сколько же ему сейчас? – подумал я удивленно. – Выглядит-то – максимум на двадцать. Нет, не зря говорят, что маленькая собачка до старости щенок. Волчонок, то есть».
– Тема диссертации, – продолжал расхваливать Генрик таланты своего солдата, – нашествие Батыя на Русь и культурно-политические последствия Ига. Соображаешь, сколь трудно сегодня сделать на этом докторскую? Учти, не в модной манере превознесения животворного импульса, подтолкнувшего сонное славянство к рассвету и объединению. А в рамках классических представлений. С подробным, очень злым и остроумным анализом всех ляпсусов, которыми жонглируют популярные современные шарлатаны от истории. Понимаешь теперь, почему он к онзанам так враждебен?
Я сказал, что да, теперь понимаю. Но проникнуться к Волку любовью или там добрыми товарищескими чувствами, один черт, не смогу.
Генрик, понятно, огорчился.
– Ну и дурак, – сказал он. – Ладно, только учти, я ваше паучье противостояние так просто все равно не оставлю. Вы у меня еще облобызаетесь, голубчики, уливаясь слезами восторга от долгожданного примирения. Но это потом. Сейчас я продолжу о Легионе, а ты постарайся не перебивать. Посмотри, в каких условиях мы здесь находимся – парадиз, да и только. Зачем? Если бы тебя, меня, кого угодно, хотели надежно превратить в потерявших человеческий облик мерзавцев и подонков, мы бы жили по уши в холоде, дерьме, вшах и коросте. Жрали бы наполовину проваренную перловку с полусырым непотрошеным минтаем. А запивали холодным дрянным чаем без сахара, зато со вкусом комбижира. И клейстер из плесневелого картофельного крахмала с добавлением брома – от утренней стоячки – называли бы киселем. И радовались ему, как беспризорник мороженому. И озверели бы гарантированно. Десятикратно. А ты спишь на крахмальном белье и досыта кушаешь с серебра взбитые сливки и прочую гастрономию. Понимаешь, Капрал, люди с таким отношением к близким, как Братья, попросту не могут быть жестокими. Даже если ты прав, и они поворотят штыки против своих, уверен, не прольется и капли крови. Все будет чинно-благородно. А, да что там… – Он махнул рукой. – Но ты, кажется, говорил «первое»? Тогда что «второе»?
– Второе… – Я прекратил расхаживать по комнате, взгромоздился с ногами на кровать и уселся по-турецки. – Второе – что-то вроде смягченного варианта первого. Легион и его бурная деятельность – отвлекающий маневр. Базы, война, шумиха с делегациями… Демонстрируется судорожная активность, страх, ксенофобия. Недальновидность. Что, казалось бы, проще следующего решения проблемы – побросать воинства онзанов в необитаемые «трещины»? Пущай себе плутают там до скончания веков. Выбраться-то все равно не сумеют! И гражданское правительство Братьев с радостью пошло бы на сотрудничество. Да что там правительство! Само человечество Терры все силы и средства отдало бы, чтобы остановить отвратительную для их менталитета бойню. Почему никому и в голову не пришла эта мысль? Не потому ли, что малая война маскирует подготовку к войне большой?
– С кем? – хлопнул глазами Генрик. – С Землей что ли?
– Нужна им Земля, когда она уже давно под их властью, – сказал я.
– Ну, не знаю, – пожал плечами Генрик.
Я почесал грудь, живот, поправил мимоходом еще кое-какое специфическое хозяйство и продолжил:
– Не знаешь!.. Простая ты душа. Ладно, отложим пока Землю. Я над этим, признаться, еще не думал толком. Правильнее сказать, не думал вообще. Ляпнул навскидку. Да и с большой войной, наверное, загнул. Скорее уж пытаются Братья под шумок тихой сапой пробраться туда, куда их не пускают. Представь, насколько удобно скрыть под колпаком любой базы Легиона платформу с перфоратором нового поколения, предназначенного для бурения сверхглубоких скважин.
– Каких скважин? – не понял Генрик.
– В глубь «Зоны недоступности», – пояснил я терпеливо. – Той, что огорожена непроходимым для терран барьером.
– Нас, значит, в дверь, а мы, соответственно, в окно… – сказал Генрик не без удивления. – Свежо. Однако здорово отдает антропоцентризмом. – Он погрозил мне пальцем: – Ответь-ка, мистер Делай Как Я, что Братьям в «Зоне» нужно? Не пускают, следовательно, и соваться не стоит. Представляешь, какие там чудовища разума обитают, если сами терране для них – дети малые.
– Надо же, – искренне изумился я, – какой ты, Гена, законопослушный гражданин, оказывается!.. Диву даюсь, как только сюда-то попал. В этот рассадник отпетой шпаны, патологических неслухов и прочих плохишей? «Что им там делать?» – передразнил я его. – Так ведь интересно же! Сказку о Синей Бороде помнишь? Да таких сказок в мире – вагон и маленькая тележка. Возьми хоть бы тех же Адама с Евой… Любопытство вообще присуще приматам, ничего с этим не поделаешь. Как лезли под «кирпич», так и будем лезть, как заплывали за буйки, так и будем заплывать. И не напугают нас ни удары по носу, ни зрелище гниющих и обезображенных трупов неудачников. То же и Братья, наверное. Есть же у нас с ними общее в этом вопросе…
– Известное дело! – повеселел Генрик. – Знаешь, Капрал, версия, действительно, занятная. И, что немаловажно, достаточно человечная. Лучше уж бить стекла в киосках, отвлекая милицейское внимание, пока старшие кореша сейфы буржуев потрошат, чем военную хунту поддерживать. А уж Госдуму Терры я расстреливать ни за какие коврижки не стану. Будь она хоть трижды реакционной.
– Вот и договорились. Вместе не станем. – Я протяжно зевнул, да так широко, что перестарался, челюсть перекосила судорога. После двухминутных мучений вправил и сказал, стараясь открывать рот уже осмотрительнее: – Так какое наше окончательное резюме?
– Ты полоумный паникер, – сказал Генрик. – Это главное, это не подлежит никакому сомнению, да ты в этом и не сомневаешься.
Я с блудливой гримасой затряс головой, подтверждая, что действительно не сомневаюсь.
– Правда же о войне, во всем ее страшном великолепии, яснее для нас не станет. Сколько бы мы ни напрягали наши маленькие мозги. Надо полагать, отчасти ты в своих догадках прав. Там царапнул, тут мазнул, о чем-то сообразил, что-то домыслил. Но – отчасти! Хотя бы потому, что нами видима лишь та крошечная часть картины, которую нам показали. Которую мы способны понять и принять. Которая нам, наемникам, необходима и достаточна. Хотя бы потому, что цели и приоритеты всякой войны, особенно затяжной, в ходе ее меняются кардинально. Меняются вместе с людьми, войну развязавшими и войну ведущими. Сегодняшние Большие Братья – далеко не те, которых я встретил в день прибытия, год назад. И уж тем более не те, что начинали создавать Легион. Им сейчас чудовищно трудно, намного труднее, чем всем нам вместе взятым. Попытайся их понять. Но завтра, завтра. На свежую голову! – воскликнул он, заметив, что я принимаюсь морщить лоб и плотоядно облизывать губы в предвкушении следующего раунда дебатов. – Завтра, договорились?
– Завтра? – с сомнением сказал я.
– Ага. Хочешь, дам тебе мягкую игрушку, чтобы заснуть было легче? – вкрадчиво прошептал он и потянулся к тумбочке.
Я не без ужаса отказался. Помню я эту его «мягкую игрушку». Розовая такая, упругая, безотказная и немногословная. Имеющая щедрый рот и кое-что еще…
– А проспишься, – продолжал он увещевать, – и полночные бредни покажутся утречком настолько нелепыми, что ты приползешь на четвереньках просить прощения за то… – Генрик возвысил голос до чрезвычайно грозного рыка. – …Что к чертям собачьим перебил у меня весь сон! Только не знаю, захочу ли я тебя простить после ночи без отдохновения. На которую я теперь со стопроцентной гарантией обречен!
Он впечатляюще пошевелил усами.
– О-о-ох, зато я-то как сейчас усну спокойно, Генка! – сказал я, блаженно щурясь (но от зевка дальновидно воздержался). – И все благодаря тебе, дорогой мой названный брательник. Спасибо, дружище, что позволил душу излить.
– Ну, понятно, – притворно вздохнул он. – Без меня, как без помойного ведра.
– Ты что под помоями подразумеваешь, охальник! – негодующе возопил я и метнул в него подушку.
ГЛАВА 6
«У злых людей нет песен».
– Отчего же у русских есть песни?
Фридрих Ницше– Ну уж нет! – сказал Долото. – Я их туда не гнал. Сами полезли, увязли в дерьме этом по уши, а как вытаскивать, так дядя. Здорово живем! Не, не пойду. И вообще, я же к Бобу через день возвращаюсь. Волка своего зовите.
Долото был последним, к кому Генрик и Филипп обратились с предложением составить компанию для новой вылазки к штабу онзанов. И отнюдь не первым, отказавшимся от него. Один лишь фаталист Бородач без раздумий согласился помочь бестолковым терранам-дипломатам, еще одна миролюбивая миссия которых с треском, судя по всему, провалилась. Во всяком случае, никаких вестей от группы парламентеров, ушедшей неделю назад по дорожке, разведанной Капраловым и Саркисяном, не поступило. Ни слуху, ни духу. Скорее всего, их уже не было в живых. Выяснить это наверняка не представлялось возможным. «Шмели», как и прежде, пропадали без следа, а на вызовы по спецсвязи миссионеры не отзывались.
