Николай Гуданец - Полигон
Выпитое за день осело в мозгу вялой мутью, словно покрыв его пленкой окисла. Оставшись наедине собой, среди ночной тишины и тьмы, он почувствовал, как в глубине души вызревает отчаянная депрессия. Все, как доктор прописал, эндогенная депрессия, циркулярный психоз, невесело пошутил он про себя. Он солгал Рончу, сказав, что никогда не имел связанных с психиатрией проблем. Но счел излишним пускаться в откровенности с посторонним, в сущности человеком и совсем не к месту ворошить старую, давно похороненную в больничных архивах историю.
Элию тогда как раз исполнилось четырнадцать стандартных лет — мучительно зыбкий возраст между детством и юностью. Его семья тогда жила в военном городке на Магдине, среди жары, пыли и сплетен. Неподалеку от их дома имелись заброшенные фруктовые плантации, где на высоких раскидистых деревьях вызревали чрезвычайно вкусные плоды. Однажды, отправившись туда с приятелем, Элий неудачно спрыгнул с фруктового дерева и сломал ногу. Карета «Скорой помощи» отвезла его в гражданскую клинику, поврежденную голень заковали в громоздкий репозиционный аппарат, а на следующий день в больничную палату пришел психиатр. На жаргоне травматологического отделения бедолаг вроде Элия называли парашютистами, и их, согласно каким-то там медицинским инструкциям, полагалось обследовать вдобавок на предмет психических отклонений, которые могли явиться причиной травмы. Дородный улыбчивый дядя в белом халате с микрофончиком на лацкане принялся задавать совершенно дурацкие, с точки зрения юного Кина, вопросы, к тому же вперебивку повторяя их по нескольку раз. Удрученный вынужденной неподвижностью и болью, Элий сперва отвечал угрюмо и односложно. Однако вскоре его заело, что в придачу ко всем неприятностям с ним обращаются как с несмышленышем или врожденным идиотом. И тогда в пику врачу мальчик принялся городить откровенную чушь. Психиатр проглотил ее не моргнув глазом, а на следующий день лечащий врач сообщил матери Элия, что ее сын страдает душевным заболеванием. Диагноз ему поставили тот же, каким Буанье наградила злополучного Гронски: атипический циркулярный психоз. Отец Кина, к тому времени уже прим-офицер космопехоты, ожидавший перевода в распоряжение Генштаба, надеялся, что сын пойдет по его стопам. Психиатрическое клеймо, напрочь перечеркивавшее будущую военную карьеру сына, означало крушение всех его чаяний.
По возвращении домой из больницы Элию пришлось объяснить, каким образом он вел себя на собеседовании с психиатром. Выслушав его, старший Кин пришел в такую ярость, что едва не ударил сына, однако сдержался и отвел душу, разразившись шквалом отборной ругани. Таких сочных выражений от него слышать еще не доводилось ни разу. Как только сломанная нога благополучно срослась, Элия стараниями отца отправили на обследование в психиатрическое отделение при окружном госпитале.
После трехдекадного пребывания в клинике, где мальчик закаялся упражняться в остроумии, врачи диагноз сняли и предали забвению. А когда Элий вернулся в школу, все его одноклассники знали, что он лежал в сумасшедшем доме. Между ним и сверстниками воздвиглась стена отчуждения, одни проявляли тактичное сочувствие и потаенное любопытство, другие неприкрыто злорадствовали, но, так или иначе, отношение к нему резко переменилось. Чувствуя это, он не нашел ничего лучшего, чем сменить манеру поведения, демонстративно замкнувшись в себе, и тогда ни у кого из школьников не осталось ни малейших сомнений, что Элий повредился в уме. Началась тихая травля, ни один день в школе не обходился без косых взглядов, хихиканья за спиной, а то и откровенных издевок. По счастью, вскоре отца перевели в Генштаб, семья переехала на планету Амрон, столицу Конфедерации. В новой школе никому, разумеется, и в голову не пришло считать Элия сумасшедшим.
Впрочем, однажды мать проговорилась, что при снятии диагноза дело не обошлось без крупных подношений доктору, заведовавшему психиатрическим отделением в госпитале. И с тех пор Элий пребывал в неуверенности, действительно ли он психически здоров или родители попросту подкупили медиков. Ему не давала покоя мысль, что в его мозгу исподволь вызревает страшная болезнь, которая со временем превратит его в одного из бритых наголо полуидиотов, которых он вдоволь навидался, лежа в клинике. Физическая смерть страшила его гораздо меньше, поскольку она рано или поздно суждена каждому, но вот перспектива превратиться в ходячий труп с угасшим разумом, сохраняющий внешность Элия Кина, казалась ему невыносимым надругательством над личностью. И мысль о том, что его телесная оболочка даже не будет способна это унижение осознать, не приносила ни малейшего облегчения.
Позже он принялся штудировать медицинскую литературу и с ходу насчитал у себя множество самых разных синдромов, сопутствующих душевным заболеваниям. Отчасти его утешил тот факт, что больные циркулярным психозом сохраняют интеллект на протяжении всей жизни, а течение болезни представляет собой лишь чередование периодов душевного подъема и упадка с патологическим размахом амплитуды. Сравнительно хуже протекает заболевание диссоциированным психозом, которое нередко сопровождается галлюцинациями, расщеплением личности, а в конце концов приводит к полной умственной деградации. По мере дальнейшего чтения Кин стал приходить к обескураживающим выводам. Оказалось, что психиатры, в отличие от других медиков, не имеют ни общепризнанной четкой классификации заболеваний, ни сколько-нибудь ясного представления об их причинах, не говоря уже о методике лечения, которая зачастую определяется господствующей в данное время модой. Более того, были известны случаи, когда принадлежащие к разным научным школам психиатры ставили совершенно различные диагнозы одному и тому же больному и назначали ему разные курсы лечения. После этого Кину смешно стало вспоминать ту паническую робость, с которой он взирал на психиатров захолустного госпиталя, вершивших с важным видом его судьбу. А на смену мучительным сомнениям пришла уверенность в том, что на самом деле любого человека могут счесть психически больным или здоровым, в зависимости от обстоятельств. Успокоившись и решив не забивать себе впредь голову чепухой, Кин сформулировал свое кредо в самодельном афоризме: «Люди делятся не на нормальных и сумасшедших, а на везучих и невезучих, которые попали под диагноз».
Все это он заново переживал, ворочаясь в жестокой бессоннице, вызванной предельной усталостью. В натруженных мышцах накапливается молочная кислота, вдруг вспомнилось ему. А в душе, какая кислота растекается в раненой душе, жгучая и безысходная смесь унижения, бессилия, отщепенства, медицина знать не знает. Попадись ему тот психиатр, Кин убил бы его голыми руками, одним ударом, ему сноровки не занимать.
Помимо воли его мысли кружились вокруг этой почти напрочь забытой истории с психиатрическим диагнозом, которая неожиданно аукнулась ему двадцать пять лет спустя. Возможно, имеет место чистая случайность, хотя вряд ли, таких совпадений не бывает. Скорее всего личное дело Кина передали на Тангру по сверхдальней связи, а объяснить это можно лишь вмешательством биотехнологического концерна, чьи возможности, оказывается, беспрецедентно велики. До чего некстати этот продажный пьянчуга Нариман умудрился ткнуть в заросшую давнюю ранку, и она сразу отозвалась резкой свежей болью. Клеймо сумасшедшего принадлежит к числу самых жутких вещей на свете. Оно фактически вычеркивает тех, кто им помечен, из числа людей как таковых.
Кажется, оно уже начинает срабатывать, и ему предстоит пройти через нестерпимо корректное отчуждение, бегающие глаза собеседников, перешептывание за спиной, барахтанье в липкой патоке уклончивой фальши. Невозможно оправдаться, никому ничего не докажешь, потому что ловко запущенная зловонная сплетня убедительнее очевидности, сильнее здравого смысла, и она разит наповал. О чем неопровержимо свидетельствует обширный опыт, накопленный по этой части политической полицией.
А хуже всего то, что под таким соусом здесь могут обойтись с ним как угодно, вплоть до инсценировки самоубийства.
Подступило цепенящее отчаяние, и, чтобы хоть немного отвлечься, Кин стал думать о соблазнительной официантке с лихой фаллической татуировкой на запястье.
Вне всякого сомнения, стоит ему легонечко поманить Стасию, и она окажется в его постели, только вот добровольно или по приказу Наримана, не разберешь.
Она откровенно заигрывает с ним и даже назначила свидание на завтрашний вечер, хотя у нее есть любовник. Впрочем, судя по файлу прослушивания, этот тип обращается с ней без лишних нежностей и церемоний.
Повернувшись с боку на бок, он внезапно передернулся при мысли о том, что не далее как вчера ее влажный пухлогубый рот покорно ублажал другого мужчину. Она опустилась на колени перед креслом, коротко звякнула пряжка ремня, грубая ручища по-хозяйски легла на ее затылок. Почему-то Кину мерещилось, что волосы у нее русые, коротко стриженные. Он знает, что она проделывала вчера, у нее толстые лодыжки, почему же его так сильно влечет к ней, почему он готов сам сесть в то самое кресло, раздвинуть колени, сгрести ее голову ладонью, повелительно задавая ритм. Он хочет еще раз услышать это скользкое шлепанье губ, которые с прихлюпом всасывают воздух в мгновенных передышках, но уже не из компьютерных акустических колонок.
