Оливер Боуден - Assassins Creed. Братство
– Понимаю.
– Я тебе еще скажу. Бог свидетель, я верен братству, но у меня есть люди, и я должен заботиться об их благополучии. Пока не появится ясность, я больше не стану подвергать их напрасному риску.
– Конечно, мой друг. У тебя одно стоит на первом месте, у меня – другое.
Эцио ушел, чтобы подготовиться к вечеру, который наверняка будет насыщен событиями. Попросив у Ла Вольпе лошадь, он поехал в «Цветущую розу».
– А тебе кое-что принесли, – сказала Клаудия, поздоровавшись с братом.
– Уже?
– Двое приходили. Оба одеты с иголочки. Один еще молодой, с хитрецой во взгляде, но очень обаятельный. Второму лет пятьдесят или около того. Я его помню – это твой давний друг Леонардо. Он был очень сдержан. Подал мне твою записку. Я заплатила.
– Быстро они.
Клаудия улыбнулась:
– Леонардо говорил, что ему показалось, будто ты нуждаешься в срочной доставке.
Эцио тоже улыбнулся. Наверняка подручные Микелетто хорошо обучены и имеют опыт в своем ремесле. Хорошо было бы испробовать на них изделия Леонардо. Однако в одиночку действовать будет труднее, а Ла Вольпе напрямую заявил, что пока рисковать своими ворами не намерен.
А что, если позвать собственное ополчение? Его, Эцио, добровольцев? Кое-кого из них пора испытать в настоящем деле.
36
Эцио не знал, что господину Корелье до вечера предстояло выполнить еще одно, необременительное поручение своего хозяина. Микелетто явился заблаговременно и теперь ждал.
Он неподвижно стоял на пустом причале, глядя на воды Тибра. Неподалеку стояли на якорях, покачиваясь на волнах, несколько барок и два корабля. У одного корабля паруса были убраны небрежно, и ветер слегка их трепал. Тем временем к месту, где стоял Микелетто, приближались солдаты в мундирах с гербами Чезаре. Они не то вели, не то тащили человека с повязкой на глазах. Впереди шел сам Чезаре.
Микелетто узнал, кого они ведут, и ничуть не удивился. Это был Франческо Троке.
– Пощадите меня, – всхлипывал несчастный. – Я не сделал ничего плохого.
– Мой дорогой друг Франческо, – отвечал ему Чезаре. – Факты ясны как день. Ты рассказал своему брату о моих замыслах в Романье, а он поспешил сообщить о них венецианскому послу.
– Это была досадная случайность. Я по-прежнему ваш слуга и союзник.
– Ты никак требуешь, чтобы я закрыл глаза на твой поступок и уповал лишь на твою дружбу?
– Я… прошу, а не требую.
– Мой дорогой Франческо, чтобы объединить Италию, я должен подчинить себе все и вся. Ты знаешь: есть нечто высшее, чему мы служим, – орден тамплиеров, главой которого я ныне являюсь.
– Я думал… ваш отец…
– И если Церковь не будет мне послушна, я ее попросту ликвидирую, – твердо заявил Чезаре.
– Но вы же знаете: я работал не на папу, а на вас.
– Могу ли быть в этом уверен, любезный Троке? Есть лишь один способ убедиться в этом окончательно и бесповоротно.
– Вы же не станете меня убивать? Меня, вашего самого верного друга?
– Конечно же нет, – улыбнулся Чезаре.
Он щелкнул пальцами. Микелетто бесшумно встал у Франческо за спиной.
– Вы… меня отпускаете? – В голосе Троке послышалось облегчение. – Благодарю вас, Чезаре. От всего сердца. Вы не пожалеете…
Он не договорил. Слегка подавшись вперед, Микелетто набросил Франческо на шею тонкую веревку и туго затянул. Чезаре какое-то время наблюдал за происходящим, но еще прежде, чем Троке скончался, обратился к командиру солдат:
– Ты раздобыл костюмы для пьесы?
– Так точно!
– Отдашь их Микелетто, когда он закончит.
– Так точно!
– Лукреция принадлежит только мне, и больше никому. Я сам не думал, что она настолько важна для меня. Но, будучи в Урбино, я получил письмо от одного из ее слуг. Тот писал, что какая-то двуногая жаба, какой-то ничтожный актеришка посмел дотрагиваться до нее и слюнявить своими губами! Я немедленно вернулся. Капитан, ты способен понимать высокую страсть?
– Так точно!
– Дурак ты… Микелетто, ты закончил?
– Да, господин. Он мертв.
– Тогда нагрузи его камнями и утопи в Тибре.
– Слушаюсь, Чезаре.
Капитан отдал приказ солдатам, и те поднесли поближе две большие плетеные корзины с крышками.
– Вот костюмы для твоих людей. Проверь и перепроверь, чтобы все было сделано должным образом.
– Непременно, господин.
Чезаре ушел, оставив своих приспешников заниматься приготовлениями. Микелетто махнул солдатам, велев следовать за ним. Их путь лежал к термам Траяна.
Эцио и его отряд добровольцев уже находились на месте, прячась под сводами разрушенного портика. Поблизости собралось несколько человек в черном. Вскоре появился и Микелетто. Солдаты опустили корзины с костюмами, после чего удалились. Тени были уже довольно длинными. Аудиторе подал знак своим приготовиться. К левой руке он прицепил наруч, а к правой – клинок, впрыскивающий яд.
Подручные Микелетто встали в ряд. Каждый по очереди подходил к нему и получал одинаковый костюм – одеяние, которое носили римские легионеры во времена Христа. Эцио заметил, что сам Микелетто был в костюме центуриона.
Когда все разошлись, чтобы надеть костюмы, для ассасина настала пора действовать. Он выдвинул клинок, впрыскивающий яд, и принялся за дело. Оружие, воссозданное Леонардо, действовало безотказно. Головорезы умирали без единого вздоха. Союзники Эцио снимали с них костюмы и оттаскивали тела подальше.
Поглощенный разглядыванием своего наряда, Микелетто и не догадывался, что люди в костюмах легионеров – вовсе не его подручные. Как ни в чем не бывало он повел их в направлении Колизея. Эцио неслышно двинулся следом.
Сцена была воздвигнута на развалинах древнеримского амфитеатра, где со времен императора Тита bestiarii[96] сражались в смертельных поединках друг с другом и со множеством диких зверей. Со временем бои гладиаторов потеснило новое зрелище, когда на растерзание львам бросали первых христиан.
Вокруг царил сумрак. Сцену освещало колеблющееся пламя сотен факелов. Для зрителей соорудили деревянную трибуну со скамейками. Все места были заполнены. Затаив дыхание, зрители смотрели пьесу о страстях Христовых.
– Я ищу Пьетро Бенинтенди, – объявил Микелетто, показывая привратнику какую-то бумагу.
– Синьор, Пьетро сейчас выступает на сцене, – ответил тот. – Но вас проводят туда, где вы сможете его дождаться.
Микелетто повернулся к своим «спутникам»:
– Слушайте внимательно. На мне будет этот черный плащ с белой звездой на плече. Прикрывайте меня и ждите, когда Понтий Пилат прикажет центуриону нанести удар копьем. Это будет сигналом.
«Я должен успеть к Пьетро раньше Микелетто», – подумал Эцио, входя вместе со всеми в Колизей.
На сцене были воздвигнуты три креста. Аудиторе видел, как его новобранцы встали там, где велел Микелетто. Сам Корелья отправился за кулисы.
События пьесы приближались к развязке.
– Боже, Боже, почему Ты меня оставил? – вопрошал висящий на кресте Пьетро.
– Слышите? – ехидно произнес актер, игравший фарисея. – Илию[97] зовет! Надеется, что тот его спасет!
Актер, одетый римским легионером, обмакнул губку в уксус и насадил на острие копья.
– Посмотрим, явится ли Илия сюда.
– Жажду! – кричал Пьетро. – О сколь велика моя жажда!
Легионер поднес губку ко рту Пьетро.
– Больше ты не возжаждешь, – сказал другой фарисей.
Пьетро поднял руку.
– Боже Всемогущий во всей славе Твоей, – с пафосом произнес он. – Никогда и ни в чем не отступлю я от воли Твоей. Душу свою Тебе вручаю. Возьми же ее, Господи, в длани Твои. – Пьетро глубоко вздохнул. – Consummatum est![98]
Его голова свесилась на грудь. Христос «умер».
По сигналу на сцену вышел Корелья. Под наброшенным черным плащом сверкали доспехи центуриона. По-видимому, актера, который изначально должен был играть эту роль, постигла участь большинства жертв Микелетто.
– Свидетельствую властям, – громким, самоуверенным голосом начал приспешник Чезаре, – то был воистину сын Бога Всемогущего. Иначе и быть не могло. Когда возопил он, понял я: исполнил он пророчество. Он – Сын Божий.
– Центурион! – обратился к нему актер, игравший Каиафу. – Да простит мне Бог такие слова, но сколь же ты глуп. Ты ничего не понял. А нам надлежит увидеть его кровь и убедиться в смерти его. Лонгин, возьми копье.
Каиафа подал актеру, играющему Лонгина, – рослому мужчине с длинными кудрями – деревянное копье. «Тоже любимец публики и явный соперник Пьетро», – подумал Эцио.
– Возьми копье и слушай, что тебе говорят, – властно добавил другой фарисей. – Тебе надлежит пронзить копьем бок Иисуса Назарянина, дабы мы удостоверились в его смерти.
– Я сделаю, как вы велите, – произнес Лонгин, – но это будет на вашей совести. Какими бы ни были последствия, я умываю руки.
Все движения Лонгина были до приторности театральными. Бутафорским копьем он пронзил бок Иисуса, и из мешочков, спрятанных в набедренной повязке Пьетро, хлынули кровь и вода. Лонгин начал свой длинный монолог. У «мертвого» Иисуса заблестели глаза. Пьетро ревностно следил за соперником.
