Андрей Марченко - Литерный эшелон
– Даже если они убийцы? – полюбопытствовал Сабуров, разглядывая остатки лагеря в бинокль.
– Тем более – тогда ведь люди не увидят между вами разницы! Убивать – негуманно!
– Негуманно – заставлять человека смерти ждать. А ежели человека к казни приговорить, и в тот же вечер пустить пулю в лоб – то, что за печаль?.. Или убить нежданно-негаданно. А эти ведь давно… Со смертью обручились…
– А как же мы в новом лагере-то? Без них?..
– Солдаты разгрузят. Арестантов-то зачем брали: ежели чего опасного будет для человека. Просто дивно, что их так мало погибло…
Андрей был на дирижабле через четверть часа после разговора с Грабе. Пакет лежал под кителем, в кармане покоились штормовые спички. Их выдал Попов, сообщив, что спички эти специальные, горят не то что в дождь, но даже под водой.
Андрей подумал, что если все обойдется, то надо будет непременно проверить.
Сабуров же не спешил улетать: вероятно, Грабе попросил командира воздушного судна отправиться одновременно с суднами речными.
И уже в тумане вечера, через одолженную сабуровым подзорную трубу Андрей видел, как по лагерю прошелся с факелом Попов.
Делово и спокойно он подносил пламя к горам бревен. Те, переложенные ветками и трухой, облитые керосином, загорались легко.
Очень скоро поляна была озарена неровным, жарким светом.
После факел полетел в костер, а сам Попов с карманным фонариком отправился через лес к барже. Через полчаса та дала гудок: офицер на борту.
Ни говоря, ни слова, Сабуров отправился на мостик: пришло время отправляться.
Двигатели «Скобелева» заработали громче…
Перед тем, как уйти на запад, дирижабль заложил разворот вокруг лагеря.
Вернее, от того, что недавно было лагерем «Ривьера».
Горели бревна, из которых были некогда сложены избы.
Словно факел пылала причальная вышка.
Искры стреляли вверх, жар от костров чувствовался даже на высоте с полверсты.
Зарево отражалось в небесах, и его было видно за многие версты.
Моторы дирижабля перешли на ровный гул, руль выровнялся, многотонная машина пошла на запад. Внизу лежала совершенно темная земля.
Ученые разошлись спать – время располагало к тому.
Андрей прошелся на мостик. Где-то там, впереди, был Петербург, от которого ну совсем рукой подать до Москвы, до Аленки.
У руля стоял кондуктор, напоминавший статую. До Казани надлежало пройти по прямой, без поворотов…
Рядом стоял, заложив руки за спину Сабуров.
Пересекли Енисей. Свет звезд и Луны тонули в нем, отчего река казалась абсолютно черной…
Данилин посмотрел назад и хлопнул себя по лбу, так что с головы едва не слетела фуражка.
– Забыли!
– Что забыли? – встревожился стоящий рядом Сабуров.
– Да рыбацкий павильон забыли. Что у реки! Он вдалеке стоял… Стоит.
Сабуров посмотрел на землю, подумал и махнул рукой:
– Ну и шут по нем! Сгниет лег за сорок – и трухи не останется. Не будем из-за него возвращаться… Авось никто не найдет…
***…Павильон простоял сорок один год.
Тогда в таежный край отправилась экспедиция – была она совсем не первая в этих краях. Ранее, еще в годах двадцатых опросили жителей местных деревушек, факторий, получили приблизительное место падения, а после, с аэроплана обнаружили поваленные деревья.
Как и полагал Грабе, завал странной формы поименовали местом падения метеорита.
Леса вокруг осмотрели поверхностно, по большей части все с того же аэроплана. И первые четыре экспедиции даже на двадцать километров не приближались к месту, где находился лагерь «Ривьера».
Надобно сказать, что экспедиция, организованная через сорок лет, была из Красноярска, набранная все более из студентов, и никаких открытий не совершила.
Двое из ее состава на моторной лодке отправились по реке якобы за орехами, а на самом деле, что остаться наедине.
Пока пара занималась друг другом, лодку отнесло вниз по течению. Насколько далеко – пара не знала, когда поднимались – перепутали притоки…
Дело шло к вечеру, потому решили сойти на берег, а завтра продолжить поиски.
В лучах заходящего солнца он и она сошли на берег. В метрах двадцати от берега было нечто, что изначально приняли за избушку.
Подошли ближе – то была та самая беседка. На столе стояла почти сгнившая банка с крючками.
Сама беседка была оплетена вьюнами.
Девушке она показалась прекрасной. Виной тому было, вероятно, романтическое настроение, лучи садящегося солнца, которые, как известно это настроение усиливают.
Крыша местами зияла дырами – за годы дранка прохудилась, ее изъели древоточцы. Но девушке и дыры показались красивыми, ажурными…
И тогда девушка совершила непоправимую ошибку – она облокотилась на перила беседки. И та ранее хранимая от ветра обступающими вокруг деревьями-гигантами, тут же рухнула.
Рассыпалась в прах и пыль, подняв на мгновение в воздух влажное облако.
Следующим утром он и она обошли тамошние места, прошлись даже над местом, где некогда был овраг, над костями арестантов. Увидали яму, образованную от удара инопланетного корабля. К тому времени ее залило водой, она превратилась в неглубокое озерцо.
Обнаружили и другую вмятину на земле – там, где некогда Грабе велел вырыть холодную яму для трупов. Ее по отбытию закидали, но со временем земля немного просела, как то бывает на кладбищах. Впрочем, у подобного могло быть сотни природных объяснений.
Утро было зябким, моросил противный дождик, от вчерашней романтики не осталось и следа. Настроение к поискам не располагало.
Поэтому парень и девушка отправились назад. Лагерь на этот раз нашли на удивление быстро.
Обидней было то, что их даже не начинали искать…
В отместку вернувшиеся рассказывать ничего не стали.
А какой в этом смысл?
Все равно не поверят.
Расставание
В Красноярск они прибыли почти налегке. Лишь у Поляка имелся саквояж, набитый, впрочем, камнями. В случае чего, думал Поляк, можно его попользовать как холодное оружие.
Выбритый он напоминал не то коммивояжера, не то доктора.
С Пашкой вышло труднее – он напоминал разночинца, человека самой подозрительной категории.
Искали двух оборванцев, и два прилично одетых господина, будто совсем не соответствовали приметам.
Вернее сказать, искали многих: из тюрем и поселений бежали сотни, в разные стороны. Приметы приходили постоянно. Полицейские в них путались, забывали…
На станции в Тайшете польский вор сообщил:
– Ну что, будем прощаться?.. Нам в разные стороны…
При этом он совсем не стал спрашивать, куда собирается Павел.
Это поставило Оспина в замешательство:
– Я… А вы куда?..
– А ты куда?.. – вопросом на вопрос ответил поляк.
– Я… Я до дому, на Украину…
– Ну и дурак… Тебя там прям ждут… Ну да довольно! Я тогда еду на восток. И помни наше условие: ни ты меня, ни я тебя не знаем отныне и вовек!
И поляк ушел.
Не подав на прощание руки, тем паче не обернувшись.
На платформе вокзала Павел остался стоять один.
С небес пошел дождь, он был холодным, таким, каким он бывает на Украине где-то в ноябре. Пашке показалось, что в нити дождя уже вплетаются снежинки…
Нет, на юг, домой, домой, домой…
И анархист побрел в кассу, попросил билет… Куда-то на восток. Денег хватило до Пензы.
В очереди к другому окошку стоял польский вор, но у него не вздрогнул ни один мускул на лице, когда на глаза ему попался Павел. Было же сказано: отныне они незнакомы.
***В то же время в Красноярской губернии был совершен еще один побег. Живущий под надзором полиции ссыльный большевик Высоковский, придя с прогулки, сложил свой чемодан.
В Туруханске в то время стояло несколько судов, привезших хлеб из Минусинска, и в сумерках на лодке остяка Петр Мамонович перебрался с берега. Остяк что-то не то бормотал, не то тихонько пел о чем-то своем. Казалось, что туземец вовсе не от мира сего, что он полубезумен. Но в протянутую рублевую бумажку вцепился без сомнений, цепко.
Шлепало весло по воде, страдающая бессонницей рыба рвала ткань воды…
На пароходике Высоковского ждали, спустили веревку для чемодана и штормтрап для Высоковского, подали руку, когда ссыльный добрался до фальшборта.
Встав на палубу, ссыльный в первую очередь закашлялся чахоточным кашлем. Его было слышно на многие версты.
Утром, перед самым рассветом суденышко подняло пары и отправилось вверх по течению.
Пропажу полицейский урядник обнаружил через три дня, когда зашел в опустевшую квартиру. Не то чтоб полицейского это сколь-либо расстроило. Высоковского ему было искренне жаль: человеку на кладбище, поди, прогулы ставят.
