Владимир Яценко - Десант в настоящее
Я оставляю в покое затылок и принимаюсь за руки. Она легко отрывает правую руку от перекладины. Мои цепкие пальцы впиваются в её мышцы, будто проникая под кожу. Она стонет. Трицепс совсем забит, перенапряжён сверх всякой меры. Вот он уже расслабляется. Ещё немного, так, отлично. Левая рука.
Ха! Она будто читает мои мысли! Вот она — левая рука.
Так, здесь дела чуть получше. Рефлексы, они и в прямой кишке, неподалеку от унитаза, остаются рефлексами. Правши больше полагаются на правую руку. Левая всегда недорабатывает.
Теперь ноги. Это самое тяжёлое. Она никак не хочет довериться тросу. А мне очень важно, чтобы она хотя бы минут пять повисела в расслабленном состоянии.
— Я дурочка, — совершенно ясным голосом говорит Маша. — Навязалась на твою голову. Прости меня!
Слышу, как она плачет. Отлично! Обнадёживающий симптом. Если у организма хватает сил на истерику, значит до предела этих самых сил ещё очень далеко.
— Малышка, что-то я соскучился по женской ласке, — шепчу себе под нос, ничуть не заботясь о том, услышит ли она. — Может, сообразим, что-нибудь этакое?
Но она слышит:
— Нет-нет, — голос весел и свеж. — Боюсь, мама заругает…
Я приподнимаю штанину её комбинезона, добираюсь до гладкой нежной кожи и чуть покусываю основание икры. Она взвизгивает:
— Бесстыдник! А вдруг кто-то увидит?
Это лучшая шутка, которую я слышал в своей жизни.
Я даже прекращаю массаж. Она секунду раздумывает, потом присоединяется к моему смеху.
— В этой темени!
— За четыреста тысяч километров от ближайшего населённого пункта!
— В центре Луны!
У нас прекрасный дуэт. Эхо нашего смеха сотрясает стены. Полтора миллиона лет стояла эта шахта, не зная ни любви, ни горя. Пусть ловит мои короткие мгновения счастья. Я нашёл женщину, которая вместе со мной смеётся в абсолютной темноте над пропастью…
— Я на неё сильно не похожа? — спрашивает она.
— На кого?
— На Калиму.
Я в шоке. Будто удар ниже пояса… безжалостный удар коленом.
— Успокойся, — усталым голосом командует Маша, — я просто так спросила.
— Откуда ты о ней знаешь?
— Ты так назвал кораблик…
Вот оно что…
— По первым слогам: Катерина, Лиля, Маша. Это была шутка.
— Не нужно оправдываться. Говорю же: спросила просто так. А о том, как ты сжёг Калиму после того как переспал с ней, написаны книги. Даже фильм такой есть…
Я понемногу прихожу в себя. По моим расчётам, для восстановления сил ей нужно ещё две-три минуты. Почему бы не обсудить мою последнюю работу?
Но Маша уже переключилась на другое:
— Ты такой настоящий! Мы так завидовали Катьке. Она с самого начала повела себя так же, как и ты.
— Как?
Приступаю к массажу ягодиц. Исключительно сексуальное занятие. По крайней мере, для того, кому женщина позволяет его делать.
— Вы не обретали новую индивидуальность, вы не имели никаких сомнений относительно своего происхождения. Ты — Отто, Катерина — это Катерина. У нас было всё иначе. Воскресаешь из мёртвых, знаешь, откуда вернулся, но не знаешь куда. Мысли путаются, всё как в тумане. Должно пройти немало времени, чтобы всё утряслось…
— Ты помнишь, что было после твоей смерти?
— Нет. Ничего конкретного я не помню. Только факт наличия бытия. Помню, что была чем-то занята и пришла в бешенство, когда поняла, что меня вновь впечатывают в материю.
"Вот это да!"
— Ладно, достаточно, — голос у неё недовольный. — Оставь мою задницу в покое и убери поскорее канат, такой же назойливый, как и его хозяин. Лезет, куда не просят…
— Так попроси.
— Всему своё время, — я чувствую, как она улыбается.
— Официальное признание будет звучать так, — я расставляю её ноги и руки по перекладинам и освобождаю от троса. — Мёртвым — память и уважение, живым — жизнь и любовь. Я любил ту Катерину, которую знал, копией которой ты являешься. Но той Катерины нет, и больше не будет. Мне очень жаль, что всё так печально получилось. Ты — другой человек. Мы встретились. Нам хорошо. Спасибо за это Господу, какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие. И я уверен, что моя Катерина, где бы она сейчас ни была, если ей о нас что-то известно, только радуется за нас.
— Почему ты так уверен?
— Потому что она любила меня. У неё чистая и лёгкая душа. Она первая не поверила в мою злобу.
— Вот как? А кто второй? — и вдруг без всякого перехода добавляет напряжённым, испуганным голосом: — Отто, я потеряла страховочный трос!
— Ничего ты не потеряла, — немедленно откликаюсь, стараюсь сделать голос строже и суше. — Он у меня. Проверяю узлы. Всё-таки столько прошли…
Я отдаю ей свой трос. Ревниво ощупываю, как она пропускает его через пояс, переползаю на свою половину шахты и уже оттуда отвечаю на её вопрос:
— Второй была Калима.
* * *Сначала показалось пятно. Такое призрачное, далёкое и нереальное, что поначалу я счёл его галлюцинацией и решил не обращать внимания.
К этому времени, по моим расчётам, мы находились в двух километрах под Базой. Шёл девятый час спуска. Было сделано четыре остановки, с неизменным массажем, всё более непристойными шутками и всё менее естественным смехом.
Я совершенно вымотался, временами терял ориентировку и уже с трудом соображал, кто я такой и что тут делаю…
Маша держалась прекрасно. Только когда стало ясно, что светлое пятно, конец нашего пути, — реальность, у неё начала кружиться голова. Одно дело спускаться вниз, не имея возможности оценить высоту, совсем другое — видеть монету пола в двух сотнях метрах под собой. Так что финишная прямая оказалась самым сложным участком пути. Впрочем, как и на любой другой дистанции: в спортивных состязаниях или в жизни.
…Здесь было светло. Огромный зал, наподобие того, что остался двумя километрами выше. Все шахты лифтов открыты чёрными провалами пещер настежь. Машин трос, свободно раскинувший свои кольца. И коридор, точная копия того, которым мы подошли к шахтам лифтов.
Мы щурились от режущего света и не верили, что это сумасшедшее предприятие закончилось. Дрожали ноги, и сводило болью мышцы рук. Маша уселась прямо на пол.
Я бы с удовольствием лёг, но коридор…
— Ты обманул меня, — она говорит это спокойно, без эмоций. Действительно, задачка: что обманул — всегда плохо! Но, с другой стороны, а как, собственно, следовало поступить? — Ты мне отдал свой трос!
— Забыл тебя предупредить, один мой приятель давал уроки свободного парения. Так что страховка была мне, в общем-то, ни к чему…
— Твоего приятеля случайно не Карлсоном звали?
— Вижу, ты с ним тоже знакома.
— Ложись рядышком, — она хлопает по полу рядом с собой. — Я тебе задолжала две тысячи часов массажа.
— Это из расчёта по часу за каждый погонный метр?
Она тепло смотрит на меня, но сейчас её взгляд меня не возбуждает. Всё-таки есть разница: два месяца воздержания или месяц с обладательницей этих прекрасных глаз в одной постели.
Мне не терпится двинуться вперёд, вглубь коридора.
— Твоя Катерина рассказывала, что у неё был кот?
— Что? — я возвращаю на пояс карабин и вытаскиваю из-за голенища ножны. — Кот? Не помню. Может, что-то и говорила.
— Тогда это у меня в детстве был кот, — улыбнулась Маша. — Пушистый такой, чёрный с белыми отметинами на животике и около ушек.
— Кот? Какой кот? О чём ты говоришь?
— Я постоянно носила его с собой. У него был такой мягкий, покладистый характер, что гладить и ухаживать за ним было одно удовольствие. Но однажды он увидел мышь…
— …И превратился в зверя, — предположил я. — Ну и что?
— И он превратился в зверя, — подтвердила Маша, — в чёрную бестию из ночных кошмаров. Я держала его на руках и до сих пор помню это чувство: мягкая податливость пушистого зверька в одно мгновение обратилась в сжатую, готовую разнести в клочья любое препятствие, стальную пружину. Кот стал твёрдым, как камень. Мне даже показалось, что он потяжелел раза в три, а может, и больше.
Я нахмурился. Понятно, к чему она клонит. Только незачем. Мне ни к чему объяснять моё звериное содержание. Больная тема. Первые несколько месяцев после того, как мы с Катериной съехались, я всякий раз подальше откладывал нож, едва она входила на кухню. А ещё боялся стоять рядом с ней на балконе… и никогда не садился за руль. Всегда она меня возила. Господи, сколько раз нужно умереть, чтобы прошлое отпустило?..
— Неужели нельзя просто посидеть, передохнуть? Отпраздновать благополучное завершение трудного этапа работ. Провести границу между сделанным и предстоящим?
— Мне больше по душе непрерывность, красавица, — я изо всех сил разыгрываю непринуждённость. — Между двумя событиями может лежать только третье. И безразлично, от какого события ты сумел уберечься, от первого или второго, если третье тебя доконало…
