Николай Берг - Ночная смена. Лагерь живых.
- И какая разница между ними?
Не оборачиваясь, снисходительно отвечает:
- Нацисты считают всех соседей дерьмом. Потом получают от всех соседей. По башке. Националисты считают все
народы равными. Но свой народ - чуть-чуть-чуть лучше остальных. По башке не получают потому. Живут хорошо. И соседи
уважают.
У саперов взлетают две осветилки, медленно плывут на парашютиках по черному небу. Тени от деревьев метнувшись
вначале, одумываются и медленно и величественно начинают синхронное движение. Гляжу туда в бинокль, нахожу наших -
неторопливо идут по бережку.
- След взяли. Видишь?
- Вижу.
- Разговор продолжай. Соскучил по беседе.
- А напарник?
- Он Дом-2 смотрел.
Мда, тут не позавидуешь. Правда, знавал я людей, которые и журнал Дом-2 выписывали и читали на полном серьезе.
- Ну, так у казахов соседи спокойные.
- Особенно китайцы. Очень спокойные. Только споткнись.
- Зато у вас чеченцев например нет.
Он хмыкает чуть не в голос.
- К нам их сослали. Всех. С мужчинами. Наши мужчины на фронте были. Чеченцы стали свои порядки устанавливать.
Наши их поставили на место быстро.
- Это как интересно?
- Просто. Подъезжает к смелому чеченцу мальчонка на лошадке. Аркан на шею и в степь. Выживет - задумается. Не
выживет - пишут, что сбежал. Милиция тоже казахи. Горцы в степи непривычны. Сбежал, заблудился. Шакалы объели. Потом
наши мужчины вернулись. Тихие были чеченцы. А ваших потом сотнями резали. Никто ничего не сказал. Нет у вас нации, и
националистов нет.
- Нацисты же есть. Да и националисты же тоже...
- Националисты? Где тогда их партия? Газеты? На выборы они шли? Смешно. Да ваших националистов трое соберется
- не договорятся.
- Ну, прямо.
- Что ваши встали? Видишь?
- Вижу, но что встали - не пойму. Опять пошли.
- Так вот не договорятся. Потому как один считает, что русские - только православные. Другой - что только
язычники. А третий - вообще коммунист.
- А нацисты?
- Нет русских нацистов. Нацисты ваши русских ненавидят. Немцев боготворят. Третий Рейх. Какие же они русские
нацисты. Опять смешно. Учился я в Германии. Не за что немцев боготворить.
- Непростой ты пулеметчик.
- Люди все непростые.
- И твой напарник?
- И мой напарник. В дураке все непонятно. Чего простого?
- Слушай, а ты кем работал?
- Философию преподавал - невозмутимо говорит казах.
- Сочувствую. Когда философу и поговорить не с кем - это тяжко.
- Я не философ. Я философию преподавал.
- Ну ладно. А как тогда скинхеды?
- Гопники. Организации нет. Финансов нет. Оружие - ножи. Пока они ерундой занимаются, диаспоры спокойно
занимают командные высоты. Власть берут. Финансовые потоки седлают. Берут силу, контроль. Только в газетах шум - на
это гопники и годны. Страшный русский фашизм.
- То есть ты их не боялся?
- Чего бояться. Ножом я владею хорошо. Опыт есть. А были бы уличные бои - я пулеметчик. А они в армии не
служат, откуда им тактику знать. Несерьезно. У Гитлера в партии почти все фронтовиками были. Те да - были сила.
Неожиданно оживает рация. Голос Николаича приказывает положить на лед пару ракет - сразу за 'Летучим
Голландцем'. Первой мажу и она булькает в темную воду не успев толком загореться. Вторая и третья рикошетами прыгают
по льду. Тут же начинается стрельба, и мы слышим, как там сыплются стекла.
Напряженно всматриваюсь в темную глыбу плавучего заведения, оформленного довольно аляповато в виде старинного
судна. Неожиданно оттуда на лед сваливается крупная туша. Не успеваю ничего сказать, а пулемет оживает, лупя туда
экономными короткими очередями. Вижу в окулярах брызги льда, взбитые пулями, туша дергается, но ползет к кромке
льда.
- Старшой, видим цель - с обратной стороны дебаркадера или как там его.
- Принято.
Три фигурки бегут в сторону по набережной и останавливаются как вкопанные, как только замечают ползущее тело.
Хлопают выстрелы.
- Обойму давай!
Спохватываюсь. Я же за второго номера! Хватаю из короба своеручно снаряженную обойму и вщелкиваю ее в
бронзовый приемник. Лязгает затвор. Пулеметчик со счастливой улыбкой молотит и молотит.
- Патронов не жаль? Эй?
- Это уйти не должно. Любой ценой. Иначе придут другие следом. Нельзя.
Логика в этом есть. Вторая обойма пустая. Вываливается с другой стороны пулемета. Звякает, упав вниз. Я
наготове и третья идет стык в стык со второй. Но на девятом выстреле пулемет замолкает. Три коротких очереди было.
По три патрона.
- Сделано. Сейчас пойдут смотреть - бинокль возьми.
Да, вижу что наши по льду добрались до туши.
Виктор давно не чувствовал себя таким замудоханным. Кисло было и то, что мысли в голове крутились всякие - но
в основном неприятные.
Когда он делал схрон и склады в глухомани, все рисовалось совсем не так. Послушная Ирка, он, героический и
всезнающий, вооруженный до зубов информацией и знаниями. Теперь ему казалось, что если кто в их паре Пятница - то,
скорее всего он сам. Противно было и то, что и впрямь получалось - все выживание выльется в итоге в потогонное
коряченье посреди леса.
Он никогда так не уставал, как сейчас. Строительство схрона было планомерным, себе в удовольствие, а тут
обстоятельства гнали вперед, а Виктор напоминал себе клоуна, которого видел в детстве в цирке - тот сел на лошадь,
но съехал с седлом под брюхо и как-то чудом вися там и вопя потешал весь цирк. Только потом оказалось, что клоун -
тоже наездник, а это все было шуточной репризой. Про себя Виктор так не думал. Сейчас он не вполне был уверен, что
выберется из-под брюха. Как бы наоборот не свалиться вовсе.
Вчера он все же дорыл погреб. Уже в темноте сбил щиты и худо-бедно облицевал щитами вырытую яму. Получилось
преотвратно, и Виктор был крайне недоволен своей работой. Теперь ломило все тело, мышцы ныли, и впридачу не спалось.
Одна радость, что в честь свадьбы Ирка устроила ему роскошный минет.
С утра решили поехать на озеро за льдом, а по дороге дать крюка и заехать в нежилую уже деревню Ольховку. Это
тоже угнетало. Одно дело - чистый и красивый сюрвайв. И совсем другое - банальный крестьянский труд, тяжелый,
постоянный, ежедневный с утра до вечера и малопродуктивный - Виктор прекрасно понимал, что у него, горожанина в
третьем поколении самые простые крестьянские дела пойдут совсем не гладко. Да и по инвентарю он получался самым
убогим бедняком. Ни курочки, ни порося... курям на смех.
Но самое противное было сознание того, что Ирка кругом права. Почему-то захотелось привычного 'в прошлое
время' с утра яйца всмятку со свежим подогретым ржаным хлебом и душистым сливочным маслом. Вместо соли Виктор всегда
использовал приправу 'Подравка' и сейчас он буквально почувствовал аромат.
На складе был яичный порошок. Было натопленное своеручно топленое масло. Даже 'подравка' была. И муки
достаточно. Но все это было не то. Свежие продукты нужны. А вот мясом они что-то уже и наелись. Не хотелось мяса.
Даже думать было противно.
Бесконечное его ворочанье с боку на бок, в конце концов, разбудило Ирку. Она проснулась неожиданно бодрой и
свежей.
- Черт, как быстро бабы восстанавливаются - с неудовольствием подумал помятый Виктор.
Собирались недолго. Выехали - еще темно было, и свет фар контрастно освещал, словно вырезанные из бумаги
силуэты деревьев.
Виктор вел аккуратно и когда фары высветили повалившийся штакетник в сухом бурьяне - было все еще темно.
Ольховка когда-то была небедной деревней в два десятка крепких домов с грамотно продуманными подворьями.
Сейчас целыми в ней оставалось два дома. Еще три были в полуразваленном состоянии, а от остальных и фундаментов-то
толком не сохранилось.
Последняя жительница - бабка Арина была знакома и с Витькой и с Иркой - они у нее останавливались по дороге к
бункеру. А то и жили - пока бункер был совсем в начале постройки. Хорошая бабка была, скуповатая, кособокая, с
изломанными ревматизмом суставами, но веселая и неунывающая, со светлыми голубыми глазами. Три года назад она
померла, отравившись угарным газом - экономная бабка была, и дрова берегла, вот и поторопилась закрыть вьюшку. Нашли
