Николай Берг - Ночная смена. Лагерь живых.
ее через месяц какие-то шалые лыжники, которых сюда занесла нелегкая.
Погода была холодная, тепло от печки выдуло, избу проморозило и бабка, доползшая перед смертью почти до двери
сохранилась неплохо, хотя запашок стоял, конечно, сильный.
Ее похоронили в райцентре - родственники какие-то нашлись, причем быстро, а дом простоял полгода с открытыми
окнами и дверью. Потом кто-то все ж заколотил окна досками и проезжая мимо Виктор с Иркой убеждались, что так никто
сюда и не ездил.
Теперь Ирка настояла на том, чтобы осмотреть оба дома - и по результатам переселиться сюда.
Не сговариваясь, решили начать с другого дома - не того, где жила покойная.
........................................................................................................
- Заходи, будет время. Поговорим. Покурим - говорит мне пулеметчик на прощание.
- С удовольствием - отвечаю.
Николаич счел нужным зайти на равелин и рассказать первому номеру, что тому удалось зацепить морфа дважды -
причем в первый раз на лету. Во время прыжка. Последними пулями той самой длинной очереди попал еще раз. В итоге
морф оказался с перебитой... ногой? Или уже все же задней лапой? Дальше морф пошел по кромке льда, переплыл промоину
и пытался укрыться на 'Летучем голландце', где у него было что-то вроде гнезда. Но до гнезда не успел добраться, его
засекли сквозь стекла и достали. Причем в основном - опять таки 'Гочкис'
Пулеметчик нельзя сказать, что обрадовался. Да и Николаич выглядит вовсе не счастливчиком. Я понимаю, что
магический круг воды, отпугивавший нежить - дал сбой. И морф в придачу ко всему еще и плыл... Он пока единственный
такой. Но ведь нет никакой гарантии, что и другие такие найдутся.
Спать уже не получится. Ставим стол, Николаич начинает по свежим следам писать рапорт и предложения по
укреплению обороны. Мне тоже надо накропать что-нито для умасливания Михайлова. Остальные валятся досыпать - еще
время есть. Но что-то ворочаются сильно.
Правда, не верю я в то, что мой рапорт Михайлова утешит в любом случае. Ситуация действительно хреновая, как
ни отписывайся. Пишу обтекаемо, придерживаясь канвы сляпанной долговязым омоновцем версии.
Искренне надеюсь, что лампа - переноска не очень мешает компаньонам. С улицы нас все равно не видно - окна
завешивают тяжелые полотнища - практически мы обзавелись кроме раздвижных щитов с бронькой и тканевой защитой.
Раньше-то было немного стремно - по освещенным окнам стрелять удобно, а мы тут как рыбы в аквариуме были видны.
Оказывается, задремал сидя за столом. Будит Николаич. Выглядит он паршиво - отеки заметны еще больше, чем
обычно. Пора идти на утреннее собрание. С нами увязывается и командир из ОМОНа.
В здании гауптвахты все по-старому. Здороваемся. С нами здороваются.
Опять же мне первому и выступать. Рапортую - сколько и каких больных медпункт принял. Делать это просто - по
моему настоянию завели журнал приема больных. До полноценных карточек пока руки не дошли, но у работников Монетного
двора они уже есть, так что неплохо бы и остальной постоянный состав охватить.
- Нахрена нам эта бухгалтерия? - спрашивает майор-начвор.
- Ну, мы ж собираемся вроде жить?
- Собираемся.
- Значит, будем и болеть. Когда знаешь, что с пациентом было - лечить проще.
- Это как раз понятно - неторопливо говорит Овчинников.
- Давайте сразу перейдем к вечернему инциденту со стрельбой - замечает Михайлов.
За дверью какая-то шумиха - в дверь, пятясь спиной вперед, вваливается стоявший там часовой, буквально
вдавленный небольшой толпой. К своему неудовольствию замечаю знакомые рожи - которые бы с удовольствием бы не видел
век: журналисты, привезенные сюда нами же, вчерашний господинчик, несколько незнакомых, но решительных и мрачных
молодых лиц.
- Петр Петрович, это что за? - удивляется несколько картинно Овчинников.
- Это - представители прессы и общественности - отчетливо поясняет господинчик. Держится он уверенно, да и
говорить, судя по всему, горазд. А еще мне кажется, что он точно из той породы, которым ссы в глаза - все божья
роса.
- И что же собственно вам нужно?
- Вчера было совершено умышленное и сознательное убийство, и мы требуем, чтобы было расследование проведено,
как должно и виновные - как преступница, так и покрывающие ее негодяи понесли заслуженное наказание! - это
выпаливает та самая пигалица.
- Мило - замечает Николаич - и вы уже, несмотря на так долго восхваляемую презумпцию невиновности все знаете и
преступников назначили?
- Случай совершенно ясный - безапелляционно заявляет пигалица.
- Замечательно - невесело ухмыляется Николаич - у вас надо полагать богатый опыт?
- Прекратите пикировку - обрезает Овчинников - давайте к делу. Доктор - начраз - Михайлов - потом выслушаем
тех, кто в этом немного больше нас понимает. Гости из смежного министерства здесь?
- Здесь! - привстает маленький омоновец.
- Вы провели свое расследование?
- Точно так.
- Хорошо. Давайте тогда по порядку.
Помня, что язык мой сейчас должен быть укорочен по самые гланды, чтоб не ляпнуть чего ненужного, сухо и кратко
докладаю о том, что вчера видел. Максимально сухо. Николаич дублирует так же. К моему удивлению и Михайлов не шибко
распространяется о своих подозрениях. Правда упоминает, что перевязка была сделана небрежно, а мы оставили раненого
на попечении его друга, явно не учитывая того, что раненый и помереть может.
Вижу, что господинчик что-то шепчет писюльке на ухо, потом что-то вкручивает стоящему рядом с ним парню. Явно
он дирижирует, но сам вперед не лезет. Писюлька прямо рвется в бой, но терпит, пока не выскажется омоновец.
Тот высказывается - зачитывая бумажонку суконным голосом. Текст, надо заметить, еще более суконный - уши
вянут. Но вот что хорошо - в бумажке совершенно недвусмысленно излагается версия нападения покойного на медсестру с
сексуальными целями.
- Мне кажется, что инцидент исчерпан - заявляет Овчинников, строго смотря на вломившихся.
- Как бы не так - горячо заявляет журналистка.
Начальник Крепости поднимает вопросительно бровь.
- Да, у меня есть точные данные, что это было невозможно!
- И почему?
- Потому, что убитый был нетрадиционной ориентации! Он был геем! И это всем известно! Кстати - нас сюда
прислали из Кронштадта и вы ничего не посмеете с нами сделать! Мы видим, что вы тут сговорились - вместе с ментами,
но повторяю - мы под защитой!
(Слышу краем уха, как маленький омоновец тихо говорит приятелю: 'Ну вот понеслась... Прямо как негры в
Америке. Не за то арестовали, что банк грабил и с полицией перестрелку устроил, а только потому, что черный. Чисто
Иртышов, тот тоже все сводил к тому, что его арестовали, за то что гей, а не за то, что мальчишек насиловал и
калечил, кишковыдиратель долбанутый!')
- Помилуйте. Никто вас топить не собирается! Как можно. У вас какие-то странные представления о военных.
Другое дело, что вы явно передергиваете информацию. Мне вот совершенно не было известно, что умерший был пидор...,
то есть геем. Полагаю, что и остальным здесь присутствующим это тоже не известно ласково и терпеливо отвечает
Овчинников.
- Вы - гомофоб?
- Помилуйте. С чего бы? С какой стати мне их бояться? Я, правда, считаю, что пока человек полагает свою
интимную жизнь - интимной, то это правильно, а вот когда начинает делать ее общественной, да еще и политику
приплетает - это уже предосудительно. Тем более не вижу, почему надо отдавать предпочтение только одной сексуальной
патологии. Поэтому маршей садистов, демонстраций некрофилов и гей-парадов на территории крепости не будет. Во всяком
случае, пока я тут начальствую.
- Значит, вы все-таки - гомофоб! А гомофобы - как указывает наука - скрытые гомосексуалисты.
- Ага. Получается так, значит, что женщины, боящиеся мышей - сами скрытые мыши. А кто не любит макароны - сам
скрытая макарона. - бурчит сквозь зубы Николаич.
- Вы бы хоть немного думали, что говорите. Гомофоб - это боящийся себе равных, одинаковых, вот что означает
гомо по-гречески. Гомосексуалистов гомофоб бояться не будет. И вообще - в психиатрии этот термин означает страх
однообразия, монотонности - ляпаю я во всеуслышанье.
