Владимир Прасолов - По следу «Аненербе». Вангол-3
Старика звали Евграф Семенович Печерский, и раньше, еще до революции, он был одним из лучших юристов Петербурга. Но после переворота в юриспруденцию не вернулся, хотя большевики и приглашали его как специалиста. Не смог понять и принять сразу новые принципы «классового» правосудия, а уж что потом стало с Фемидой, тем более было для него неприемлемо ни в каком виде… Замкнувшись после смерти жены, Печерский тихо доживал свой век в центре бывшей столицы России. Если бы не война и не эта рукопись, наверное, он вскоре бы умер. Так же тихо и незаметно, как жил последние годы. Но войну он решил пережить из интереса, хотел знать, как быстро переломит русский солдат хребет немецкому вермахту. В победе русского оружия не сомневался нисколько. А эта рукопись просто сделала из него философа. Пробудила у него вкус к жизни, показав, пусть фантастическую, нереальную, но альтернативу нынешней жизни на земле. Он читал и перечитывал главы, посвященные государственному устройству и принципам управления внутриземного мира людей, иногда поражаясь изобретательности автора, иногда всерьез задумываясь о том, как, оказывается, могло бы жить человечество на земле, не случись то, о чем автор лишь упомянул в предисловии. Печерский, как мог точнее, старался перевести эти мысли, получилось примерно так:
«Зная о приближении великой эпохи тьмы, которая ввергнет все человечество того времени в хаос и одичание, мудрецы многих племен увели свои народы во внутреннюю землю, спасая тем самым Веру своих предков и само человечество. Путь был очень сложным и тяжелым. Уходили тысячи, дошли сотни, а то и десятки. Женщин, как главное достояние Рода, берегли, как могли, несли на руках, отдавали последнюю пищу…
Переход занял почти год, но дошли и открыли для себя новую землю и новую жизнь».
Старик пытался представить этот процесс прощания людей с землей. Они понимали, что навсегда покидают мир своего ослепительно-яркого, животворного солнца и бездонного синего неба… Как же сильно необходимо было верить в правильность выбора, чтобы решиться на такое!
Каким уважением и доверием обладали вожди тех племен и народов… Какую высокую степень ответственности они взяли на себя! Какой силой Веры обладали!
Оказавшись запертыми в молельной избе, старики, как могли, расположились на полу, – тесно и душно, но ничего, терпеть можно. Плотно закрытые ставни окон не пропускали даже свет. Староста зажег свечи и в полной тишине начал молитву. Молились все, осеняя себя крестом, от этого стало легче на душе и вроде бы спокойнее.
– Что удумал, антихрист! Над старыми людьми измываться! Смертушкой лютой пужает, эх, дурень! Куда ему, без совести живущему, понять, что смерть принять во спасение близких своих – благо великое. Ее еще, смертушку такую, заслужить надоть. На поругание детей своих старики не отдадут.
Понял Петро Савельич по взгляду старосты, что видятся они в последний раз на этом свете. Понял и то, что власть свою он ему передал, коль выпало так. Выводить из-под удара родню, что в тайгу вчерась подалась, надоть, иначе сыщут антихристы, собаки у них… Да, с собаками надо управиться, надо. Жаль скотинку, да в негожих она руках, злому делу обучена. Петро Савельич открыл припрятанную с давних пор склянку, нарезал ломтиками вяленую сохатину и щедро полил мясо маслянистой жидкостью. Сложив кое-какие пожитки и сухари в мешок, взял посох и вышел из дома. Завернутые в лопух куски мяса нес в кармане штанов. Он сразу приметил, в каком доме остановились пришлые с двумя крупными псами, лаявшими на собиравшихся на площади людей. У Агапыча во дворе и увидел он привязанных к коновязи собак. Уже вечерело. В доме, по-хозяйски расположась, пировали чужие. В распахнутые настежь окна видно было щедрое застолье.
– Еште, гости незваные. Еште. Бог все видит, все учитыват…
Проходя мимо, Петро незаметно бросил мясо собакам. Мясом их не кормили давно, понял Савельич, увидев, как исчезли в их пасти отравленные куски.
– Простите… – прошептал старик и ускорил шаг, скрывшись в проулок, уходящий прямо в тайгу.
В молельной избе старики держали совет. Касауров слушал их речи и радовался душой за людей, которых знал сызмальства, с которыми прожил долгую и светлую жизнь. Вот теперь с ними эту жизнь и заканчивал.
– Нет выхода другого, братья мои. Кто-то из наших молодых, если усмотрит, что мы в плену томимся, сердце смягчит и выйдет к супостатам, тем самым погубит и свою душу, и деток своих, и весь наш род. Пытками вызнают, хитростью выведают, где наши дети укрылись. Нельзя этого допустить, никак нельзя. Петро упредит всех, кого сможет, и уведет с собой, а нам проститься надобно и умереть смертью праведной, как предки наши уходили в огонь, души бессмертные от поругания храня. Сейчас это делать надо, крепость духа своего проявив и волю непреклонную. В ночи пожарище далеко видно будет, всех своих тем упредим, что ходу назад нету. Согласны ли вы со мной, братья и сестры мои?
– Согласны с тобой, Иван Фадеевич, – склоняли голову старики.
– Мы свое пожили, пусть наши дети в вере праведной живут… – шептали старухи крестясь и утирая слезы.
– Изнутри дверь закрючьте да заложите чем можно. От них нам спасения не надобно. И сымайте верхнюю одежку в кучу сюда, к дверям да окнам. Запалим и с молитвой уйдем с этого света.
Когда все подготовили, старики в центре избы встали на колени, старух внутри окружив живым кольцом, от ярого пламени и боли сберегая. Староста со свечой от образов пошел по кругу, запалив вороха одежды у стен и окон. В тишине полной прозвучал его тихий голос:
– Прости нас, Иисусе, за грех самовольного ухода, не из прихоти, не из похоти, не из гордыни великой на это идем, во спасение детей своих и веры отцов наших. Аминь.
Едкий дым стал расползаться от загоревшейся одежды и заполнять избу. Старики читали молитву, все ниже и ниже склоняясь к земле…
Кольша вышел к деревне уже потемну, аккурат в то самое время, когда высоко в темное небо взметнулись языки пламени над молельной избой, и сквозь треск пожираемого огнем сухого дерева послышалась Кольше молитва… Он увидел, как суетились вокруг горящей избы люди Сырохватова, но ничего сделать не могли. Несколько ведер воды из колодца успели плеснуть на стены, а потом жар был такой, что и близко не подойдешь. Ударивший вдруг шквалистый ветер снопами искр накрыл рядом стоящие постройки, они ярко вспыхивали соломенными крышами одна за другой, навсегда погасив ночные звезды над умиравшей деревней. Кольша лежал на скалистом обрыве над деревней и плакал, обнимая дрожавшего Арчи.
Утром Сырохватов молча, до крови закусив губы, ходил по пепелищам деревни. Она выгорела практически вся.
– Суки!!! – заорал он, сорвавшись, когда увидел издохших овчарок во дворе уцелевшего от пожара дома, где ночевали его конвоиры-проводники.
Построив группу в центре деревни, Сырохватов прошел мимо строя, вглядываясь в усталые, с воспаленными от дыма глазами, чумазые физиономии своих подчиненных. Многие опускали голову, не выдерживая выворачивающего наизнанку, леденящего кровь, сверлящего взгляда начальника.
– Что? Видели? Вот так контра недобитая платит нашему народу, несущему тяжелую ношу войны! Вот так! Лучше сдохнут, но не протянут руку помощи и не встанут плечом к плечу в борьбе с фашистским отребьем! Запомните то, что вы видели, и забудьте. Не было ничего! Ничего! Не было этой деревни! Не было этих сумасшедших стариков! Не было! Они недостойны памяти о них! Они предали нашу Родину, предали нашу землю, и она их не примет. Пеплом их прах разнесет ветер, и не узнает никто об их позорной кончине! Все, что здесь произошло, не подлежит разглашению под страхом расстрела! Всем все понятно?!
– Так точно! – хором ответил строй.
– Поджечь оставшиеся дома – и уходим назад, нам здесь делать нечего. Те, кто по тайге разбежались, через месяц-два либо сами к людям выйдут, либо издохнут в тайге от морозов и голода. Так что не было здесь никакой деревни и не будет! Ясно?
– Так точно!
– Исполнять.
Кольша, оставив собаку в тайге, обойдя деревню, пробрался поближе и все слышал. Когда строй разошелся выполнять приказ Хвата, в его сторону направился один из конвоиров. Кольша зарылся в еще горячий пепел, и тот прошел в двух шагах, не заметив парнишку.
Уцелевшие дома сначала грабили, вынося из погребов припасы, добротные вещи, а затем поджигали. Сжав зубы, Кольша наблюдал, как в огне пожарища уходит в небытие его родная деревня, его прошлая счастливая жизнь, его безмятежное детство. Слезы катились из глаз, смешиваясь с серым пеплом. Только потом, через два дня, его новый товарищ, Пловец, обратит внимание на то, что голова Кольши вдруг стала седой.
К обеду из продолжавшей гореть деревни группа Сырохватова выдвинулась в обратном направлении. Кольша ушел раньше, теперь он всем своим существом, умом и сердцем понимал, что такое нелюди, антихристово, сатанинское воинство. Даже Арчи вел себя необычно смирно. Бежал рядом, поглядывая на враз повзрослевшего хозяина.
