Александр Афанасьев - Зона заражения
Затем пошли бизнеры с тряпьем. Китайцы вообще безоговорочные мировые лидеры по производству синтетического тряпья. Оно дрянное, в нем жарко, от него чешется кожа, но при этом оно дешево настолько, что продается на вес, без счета. А сейчас у трех четвертых населения земли нет денег ни на какую другую одежду, кроме такой.
Эта одежда не подходила. Пришлось договариваться о пошиве специальных «исламских» моделей. Бизнесмены ежились, но в присутствии секретаря горкома партии соглашались на это. В Китае после того, что началось в Уйгурии, за исповедование ислама полагалось тюремное заключение, было запрещено издавать и читать Коран, обсуждать ислам в социальных сетях и средствах массовой информации, продавать исламскую символику и одежду, строить мечети и содержать молельные комнаты. Поэтому мне приходилось убеждать, что одежда для мусульман пойдет на экспорт, полностью на вывоз из КНР и ничего такого в ее производстве не будет. Секретарь Пан кивал и напоминал владельцам текстильных предприятий о том, что есть обязательства перед партией и они должны любой ценой не только выполнять план по продажам, но и добиваться повышения показателей. Короче говоря, я понял, что то, что я предлагаю, может быть несколько незаконно, но горком готов закрывать на это глаза, если я обеспечу им рост продаж и хорошие показатели. Секретарь обкома партии, трясущий директоров за план продаж, – зрелище, которое стоит увидеть.
Напоследок пришла делегация китайского ЭКСИМбанка[86], и главе делегации я вручил третью бутылку Калашникова, которая у меня была. Я их три и взял – старая привычка брать три ручки. Одна для себя, другая на случай, если первая сломается, третья для товарища, который забудет свою. Так и тут. Три «Калашникова» и двадцать бутылок обычной водки, завернутых в дорогую рисовую бумагу, – для вида.
Покончили с переговорами, раскланялись. Первым пришел шаттл для секретаря Пана, он полетел куда-то дальше. От меня не укрылся тот взгляд, которым генерал Фань проводил шаттл секретаря Пана.
– Я думал, вы друзья, – сказал я, стоя рядом и провожая шаттл секретаря Пана взглядом.
– Ты достаточно хорошо знаешь Китай, чтобы понимать, здесь ни у кого нет друзей, – сказал Фань, сплюнув на площадку.
…
– Ни у кого…
С этими словами генерал Фань достал маленький пакетик с кофе три в одном, высыпал в рот, глотнул из фляжки. Солдатский кофе – мы так его тоже пили.
– Мы стали самой сильной страной мира, – сказал Фань, – но мне кажется, мы напрасно сделали это. Мы не готовы.
Я промолчал. Слова Фаня были обидны для меня, и он это понимал, хотя я понимал, что он прав, Россия никак не может считаться самой сильной страной мира. Для китайца обидеть собеседника – дело необычное, и я понимал, что Фань не в себе.
Он отошел к самому краю площадки, посмотрел вниз, плюнул. Мне вдруг показалось, что он готов прыгнуть вниз, но он только махнул рукой, подзывая меня к себе.
– Ты хочешь знать, что я чувствую по отношению к Пану? Знаю ли я его?
…
– Я знаю его очень хорошо. Ты должен помнить, что мой дед был секретарем партии. Довольно известным человеком. Он принимал деда Пана в партию как молодого партийца. Комсомольца – так, кажется, у вас говорят. Потом дед Пана исключал моего деда из партии, обвинив его в том, что тот вступил на сторону черных[87]. Это было не так, но ему нужно было место моего деда. Моего деда убили после издевательств, а моя бабушка сбежала в провинцию и только этим спаслась. Мой отец родился в земляной хижине с блохами и постоянно голодал.
…
– Потом сказали, что это не имеет значения. Но когда я родился, мне дали фамилию по матери, а не по отцу, чтобы запутать следы и дать мне возможность стать кем-то в Китае. Потом обо мне узнали, когда я поступал в спецслужбу, но сказали, что это уже не имеет никакого значения. Это было не важно.
…
– …и я все думаю, действительно ли это не имеет никакого значения? Секретарь Пан, знаешь, он считается местным красным[88]. Он ввел на всех заводах десятиминутку пения коммунистических песен. А когда на одном из заводов рабочие подняли бунт, он приказал стрелять по ним боевыми патронами. Я говорил с командиром полицейской спецгруппы. Он рассказал мне, что оснований для применения оружия не было, и ему приказал стрелять по людям лично товарищ Пан, угрожая трибуналом. Он говорит, что он красный, он поет красные песни, но при этом он требует платить рабочим минимальную зарплату, переманивая сюда бизнес из Шанхая. Я думаю, а чем он отличается от своего деда? И не нахожу ответа.
Я выдохнул. Хреново все. Я-то думал… а если рухнет Китай, нам всем – ж… Просто ж… и все. Мы одни мир не удержим. Смех… мы останемся последней цивилизованной страной, по сути, господствующей в мире страной, но удержать господство мы не сможем. Потому что сто сорок миллионов человек не могут управлять пятью миллиардами[89]. Хоть как.
И мы гордо уйдем в небытие последними. Без Китая всем крышка.
– Послушай, друг, – сказал я, – я давал тебе плохие советы?
…
– Тогда послушай меня. И хорошо послушай. Когда-то у нас тоже была страна, которая была величественней твоей. Ее построили на своей крови, своем поте мои прадеды. Они отстояли ее в ходе самой страшной войны, которая когда-либо была на земле.
…
– Потом мы начали вспоминать свою историю и искать свою правду. Кто, кого и когда убил. Сделали ли мы правильно то и то. Мы начали искать коррупционеров, и в ходе этого крушить и ломать привычный порядок вещей. Мы стали вспоминать старые счеты.
– У нас тоже было такое.
– Да, но вы решили, что важнее собственный желудок. А мы – что важнее правда. История показала – вы были правы.
– Не знаю….
– Я знаю. Не думай плохого. Не пускай в свою голову дурные мысли. Не ищи правды – ее нет. Не важно, какой ценой все достигается, цена не имеет значения. Важен результат. Не осуждай – и пусть никто не осудит тебя. Забудь.
– Забыть?
– Да. Забудь.
Генерал долго молчал.
– Это непросто.
– Я знаю. Но все равно – забудь.
Генерал ничего не ответил и пошел вниз, в здание.
А мне надо лететь…
Мы – выродки крыс. Мы – пасынки птиц.
И каждый на треть – патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Несет свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я, сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!
А ну, от винта! Все от винта![90]
От винта…
Имарат Мавераннахр
Где-то в горах
29 мая 2036 года
Побывав в гостях сразу у двух авторитетных людей имарата – видного исламского ученого, специалиста по шариату и маленьким мальчикам, алима Абу Икрама, и одного из крупнейших наркомафиози халифата и богатейшего человека региона, амира Ислама, амир Ильяс возвратился к себе домой. Люди амира Ислама, отвезли его обратно в Наманган и оставили на попечение Аллаха, до дома пришлось добираться на попутке, потом еще и пешком больше суток. Более он никому не был нужен, потому что выслушал два предложения, одно прямое и одно завуалированное, и озвучил отказ. И там и там. Дальше все будет так, как решит Всевышний…
Ночью амир Ислам сошел с дороги, чтобы поспать. У него ничего не было, кроме афганской шерстяной накидки чадар, которую афганцы носили и летом и зимой и которая служила им и одеждой, и одеялом, и покрывалом, а часто даже и саваном, потому что никакого другого савана для ставшего шахидом моджахеда не находилось. Он выбрал себе место почище, рядом с ручьем, совершил омовение, несмотря на то что ручей мог быть радиоактивен, он этого не боялся, знал, что ему осталось недолго, и, расстелив чадар вместо молитвенного коврика, встал на намаз. В отличие от многих авторитетных амиров амир Ильяс не признавал нововведений ваххабизма относительно намаза и вставал на намаз по пять раз в день всегда, когда это было возможно. И когда было невозможно – тоже читал намаз.
«Аллаху акбар!» «Аллаху акбар!» «Аллаху акбар!» «Аллаху акбар!»…
«Ашхаду алля иляха илля-л-лах!» «Ашхаду алля иляха илля-л-лах!»…
Амир Ильяс привычно читал азан, призыв к совершению намаза, хотя рядом с ним и, наверное, на десяток километров вокруг него не было ни одного правоверного, кто мог бы услышать призыв и встать на намаз вместе с ним, вознося хвалу Всевышнему за прожитый день. Но и намаз самого амира Ильяса вряд ли можно было считать действительным, ибо условием действительности намаза является намерение человека совершить намаз, а мысли амира Ильяса были заняты совсем другим…
Дочитав до двух ракаатов, что было достаточно для ваххабита, но недостаточно согласно шариату, амир Ильяс прочитал ташаххуд, завершающую молитву, затем трижды сказал, Астагфируллах, прося прощения у Аллаха за свои мысли и за неправильно совершенный намаз, поджал под себя ноги и сел прямо на коврике, на котором совершал намаз, в тяжелом раздумье.
