Стас Северский - Тени прошлого — тени будущего
— О чем ты?..
— Да что ты, будто только с конвейера… Война давно идет — люди гибнут постоянно. Почти все мы — новые. Здесь и про бессмертие забыть нетрудно. А от этого и до отчаянья рукой подать. Если бы не офицеры… Только у них и без нас дел по горло. Им теперь особенно тщательно нужно общее время системы ровнять. У них время по-другому идет, чем у нас…
— Что ты имеешь в виду?
Что-то не то у этих медработников с головой — может, так надо, специфика работы…
— Знаешь, Герф, есть такая тонкость… Чем выше по рангу офицер, тем выше его скорость действий — мысленных или других. И время их по отношению к окружающему идет не так быстро, как наше. Ты понимаешь, они могут точно видеть будущее нашей системы и нашей планеты. А раз могут четко видеть дорогу, могут идти четко по ней, не сбиться. Они способны дойти до будущего, довести до него и систему, и порядок. Конечно, если мы помехи им чинить не станем. Но у системы время одно — общее. Это время и офицеров, и рядовых. И чтобы систему не разбить, офицеры ускоряют наши действия, замедляя наше время. А мы их этим тормозим, ускоряя их время…
— Что-то мне это не…
— Так мы время системы регулируем. Кто-то ведет, кто-то следует. Офицеры подобны локомотиву. Но им нужно тянуть целый тяжелый инертный состав — они частично управление утратить могут, когда участки сложные проходить придется. Мы и теперь чуть не под откос идем… Нам только устоять нужно… Но сложно это — во времени устоять. Нужны в пространстве рывки сильные… Без этого нас к обрыву снесет — к обрыву времени. А двигателю мощности не хватает, рывки перебойными стали… Колея у нас прямая сейчас… Но стоит стрелки перевести, мы с этой колеи сойдем — опять к обрыву… И не будет иного пути, как только к концу. Сотрем Ивартэн — потеряем действующую модель будущего, оставим прогресс без тормоза.
— С чего ты взял, что пути иного не будет?
— С того, что уже ничего не будет.
— Помолчи лучше…
— Ты Хантэрхайм не знаешь еще. Но ты должен знать… Офицеры скоростной рывок скоро дадут — смогут замедлить общее время людей по отношению к войне, к этой планете и другому пространству… Не следует сейчас нам их тормозить… Нам от них отстать никак нельзя. Им сил не хватит, если мы сейчас не отдадим им все наши силы. А если мы им мешать будем — запустим временное ускорение — общее для всех нас и нашей системы…
— Черт! Да что это значит?!
— То, что время пойдет быстрее, — наше время. То, что мы, медленнее соображая и медленнее действуя, быстрее разнесем не только чужую технику, но и нашу, не только чужие ледники, но и наши земли… Мы разнесем систему! Не оставим ничего! Ничего, что было у нас! Ни одной жизни!
— Это что, ты мне показатели поднимаешь?
— Нет, Герф… Это — предупреждение. Не делай ничего, что не прогнозируешь точно. Ничего не делай бездумно, без указаний, — Хантэрхайм не простит. Совершишь действие — блокируешь другое действие. Приложишь силу — получишь отдачу. А сделаешь ты это не верно… Пойми… Только офицеры способны верно поступить здесь и сейчас. Их расчеты точны — они четко определяют цели, бьют четко по целям точечными ударами. Они четко определяют ударные точки высшего достижения при низшей силе удара и низшей ударной отдачи. И этот расчет действий и противодействий оптимален — эффект достижим простым методом и почти без потерь. Только мы подо льдом и пламенем ждать их схем, считай, не способны. И чем больше мы им клочья пламени с ледяными осколками в глаза бросать будем, тем больше будем их тормозить. Одно влечет за собой другое… Мы ускоряем ход времени — и набираем обороты.
— Пусть офицеры идут быстрее всего, что вокруг нас. Но мы ж от того, что кругом, не отстаем — идем в ногу.
— Нет, медленнее. Это общую систему мы еще ровно держим. И будем, если офицеры замедление не получат.
— Что ж, выходит, что мы без них?..
— Мы друг с другом сцеплены — их нет без нас, нас без них.
— Верно. Системы нет. А без этой системы нет и никого, и ничего.
— Может, что-то и есть, но что-то другое.
— Прежде люди почти погибли под силой пассивности к окружающему, после — под силой агрессивности к нему. А сейчас у нас что-то среднее — и эту систему сохранить мы обязаны.
— Главное — не разрушить ее ни тем, ни другим…
— При чем здесь это?
— Чем активнее мы во что-то вмешиваемся или не вмешиваемся, тем чаще случаются осложнения. У нас здесь все так же — без лечения больные погибают, но многие препараты становятся ядом при увеличении дозы, проявляются побочные действия… Уверен, что все, о чем мы знаем устроено по одному принципу. Думаю, и все, о чем мы не знаем, подобно тому, что мы знаем. А вообще, думаю, главное, что когда процесс идет, тогда он идет — и с объединением, и с распадом… Конец должен быть, но только конец фрагментарный. Этот общий бесконечный процесс собирает и разъединяет элементы и их фрагменты времени — это проход от одного к одному… От Пустоты к Пустоте. Ты что, Герф?
— Ничего.
— А показатели что-то не очень…
— Нормальные.
— Будь спокойней — не повредит. Мы еще в процессе, так что показатели скоро проверять будут.
Мои показатели запрыгали невпопад… Кажется, начинаю понимать…
— Говорухин, это продолжение испытаний?
— С чего вдруг? Лучше подумай о том, что происходило в древности — до третьей мировой войны. Люди апробировали новые «лекарства», помогающие им выживать, но не отменяли их при проявлении побочных эффектов, как это делают грамотные специалисты, — вот и вымерли от осложнений. Это произошло даже раньше, чем могло бы произойти от «болезни», так скажем. Знаешь же, весь наш прогресс — не что иное, как средство подавления иммунитета планеты, — это чтобы она нас не отторгала. С такими средствами всегда нужно быть настороже, осложнения уже доводили Землю, можно считать, до полного некроза тканей.
— Ты чего добиваешься? Думаешь, меня отбракуют после этого? Нет — я стабильный.
Говорухин распахнул глаза…
— Я только помочь хотел.
— Не понимаю, почему мне сегодня все пытаются помочь! И еще такими сомнительными способами!
— Герф, ты боец — ты должен быстро соображать. И, между прочим, вас ничто не должно из себя выводить, так что…
— Кончай с этим, если это не обязательно.
Понимаю я все эти сравнения с некрозами — кому, как не нам, это понимать. Мы-то операции за сутки проводим, а врачи… Если на полное восстановление расщедрятся — любого за пару часов по кусочкам соберут и на ноги поставят. Но кто ж столько энергии изводить будет? Бывало и неделю здесь отдыхаешь, про некрозы всякие слушаешь, пока с частичным восстановлением в порядок не придешь… Все у нас просто — тренировки, посты, бои, разведвылазки — все кончается здесь, в медчасти…
Говорухин уселся на край стола и как бы завис в воздухе — почти исчез… В белой одежде в белом помещении медработников можно и не заметить — только если по движению… Поэтому и чувствуешь себя с ними всегда так напряженно — привычка стрелка — выискивать все невидимое, следить за движением и быстро реагировать.
— Герф, да сейчас происходит ничто иное, как… Наш мир сейчас почти стерт из-за войны, а война и началась из-за того, что он был почти стерт. И с войной этой так же дело обстоит… Каким бы наше оружие ни было — оно имеет огромную разрушительную силу. А сейчас мы не можем ждать, не можем думать — начинаем метаться от мощных лучевых пушек к недоработанным пространственным переходам… Слишком быстро отчаиваемся, находим новую надежду — время теперь пойдет быстрее… Оно уже пошло быстрее.
— Лучше не продолжай — толку не будет.
— А мы ведь еще так и не восстановили отторгнутые ткани планеты — только сдерживаем распространение этой коррозии коррекциями…
— Нельзя было просто сказать, что ты против применения лучевых пушек такой мощности?
— Я не сказал, что против… Просто нужно уметь ждать. Если все без разбору начнут бросаться сгоряча на лучевые пушки первого порядка, так недолго и планету уничтожить. Нужно ждать. Мне это ночью спать не дает — все ветер в ушах воет, но нужно ждать.
— Ты на севере служил?
— Ледяные пустыни Хантэрхайма выбора не дают — если они не убили наповал, значит заставили подумать над этим. Правда, Хантэрхайм особо не дает времени на раздумья. Но, чтобы там выжить, приходится постоянно думать о том, как это сделать. Хантэрхайм провоцирует, требует отдать зажатое в зубах терпение, но если не выдержишь — покарает.
— Ты там был?
Похоже, что был, и на него это оказало соответствующее влияние.
— Я там пять лет прослужил.
— И как?
— Холодно. Это кажется, что Ивартэн и Альвэнхайм далеко. Хантэрхайм зажат льдами, стоит посреди снежной пустыни. Ночью мороз опускает нас на минус семьдесят градусов даже сейчас, когда зима позади. Там себя чужим чувствуешь — будто тебя сам город прогоняет.
