Вадим Вознесенский - Механист
Нужные слова, произнесенные в начале, кроме всего прочего, избавили разговор от витиеватых подробностей и звучных мещанских терминов наподобие «Мощь Дэва». Мухомор, он и есть мухомор.
У химии тоже свой запах. Прогорклый, горячий, немного удушливый. Загадочный.
Ртутными каплями разбиваются судьбы, катятся переливающими шариками, иногда — сливаются в одну, иногда — закатываются в трещины на столешнице бытия. В стеклянном змеевике конденсируется чья-то жизнь, источая едкие крупицы любви. В тигле, осыпаясь окалиной, шипя и потрескивая, очищается ненависть. События смешиваются, растворяются в кислотах, возгоняются и рафинируются. Ненужное выветривается с парами или выпадает в осадок.
Здесь что зло, что добро — не более чем реактивы.
Для отдаленного от цивилизации поселка лаборатория Рокина была очень неплохо оборудована. Работая с порохом, сворачивая и набивая картонные гильзы, Вик словил себя на мысли, что чувствует себя почти как дома. Разве что горн здесь слегка поменьше, чем в кузнице. Хотелось остаться. Провести остаток жизни, не выходя из мастерской. Радовать окружающих красочными фейерверками по праздникам. Ладить музыкальные хронометры, настраивать ответные каскады на эйфорию. Это ведь, наверное, здорово — просыпаться счастливым из-за неслышного звука будильника.
А руки делали привычное дело — снаряжали и маркировали патроны. Пуля — дробь, свинец — фарфор.
В лаборатории было все, чтобы пополнить запас керамических боеприпасов. Не было только времени. Старьевщик даже не заметил, как за работой прошло два часа.
— Держи. — Рокин подал ему расфасованное по пакетикам снадобье. — Тут десять порций, больше одной за раз не глотай, промеж приемами не меньше часа, в сутки выше пяти доз противопоказано. Запивай чем-нибудь жирным — лучше молоком. Ссать будет больно — не обращай внимания. Да, кстати, мочу потом тоже можно пить — активное вещество за раз усваивается только наполовину. Что еще… все компоненты — натуральные. Я еще смягчителей добавил — после ломать не должно. Там вообще целый комплекс — против агрессии, галлюцинаций и так — общеукрепляющее.
Вик протянул в ответ все свои сбережения. Алхимик негодующе махнул рукой, но деньги взял.
— Знаешь, — окликнул Рокин уже почти на выходе, — у тебя совсем поганая карма.
— С чего бы? — Старьевщик в это время проверял, как закреплено снаряжение.
— Я же врач — вижу. В тебе дряни и так хватает — вон как зрачки расширены. А чакры закупорены — ни оттока, ни прихода. Плохо это…
— Спасибо, — отмахнулся Вик. — И прощай.
Насчет расширенных зрачков — хотелось надеяться, что все дело в перестройке зрения на полумрак. Но, возможно, и болеутоляющие таблетки Венедис не остались в стороне от процесса.
Ну и — длительное время включенный талисман, спрятанный под зубной пломбой, действительно мог блокировать некоторые естественные токи. Глушить его сейчас не стоило. И еще не скоро будет можно. Могло так статься, что и не понадобится. Механист шел в опасное место ночью, один и практически безоружным.
— Где ж я тут молока-то найду? — пробурчал он себе под нос, распотрошил сразу два пакетика и вытряхнул содержимое в рот.
На вкус зелье отдавало притупляющей горечь цедрой. Вик помусолил порошок на языке, скопил слюну и, скривившись, проглотил. Не запивая.
Смеркалось.
Глава 5
Ночь — не лучшее время для прогулок. Тайга — не лучшее место. Природа не жалует людей. Неизвестно, всегда так было или антипатия накапливалась веками, тысячелетиями. Возможно, так случилось — изначально была благосклонна, никак не выделяла человечество из остальных детей своих, а потом вдруг невзлюбила. Причины несущественны, важен результат. Кто знает, может, именно это сделало человека человеком. Или, наоборот, он окончательно перестал быть собой.
Как бы то ни было, в городе, в поселке, посреди стада себе подобных, окруженный плодами своей противоестественной деятельности, человек вправе ощущать себя владельцем как минимум собственной судьбы. Но чем дальше он отрывается от умиротворяющего фона общинных эмоций, тем явственнее природа дает почувствовать, что даже в собственном теле человек только гость. Днем она его еще терпит — гостя. Ночью… ночь природа определила для других существ. Человеку не место в ночи.
Видокам проще. Опытные учат начинающих: пришел в тайгу — не полагайся на дарованную тебе чуйку, просто стань тайгой, не заставляй ее ломиться в тебя насильно. Но даже самые отчаянные путники в темноте предпочитают бродить только измерениями сновидений. Они боятся стать Ночью.
Я — смельчак. Мой барьер непроницаем. Но даже я слышу, как он потрескивает под напором чего-то внешнего, стремящегося заполнить полагающуюся ему по праву пустоту.
Вик выходил из Саранпауля уже в темноте, искренне надеясь, что не попался на глаза какой-нибудь досужей старушке. Это должно быть необъяснимым и оттого подозрительным — бродяга, собравшийся в направлении Каменного Пояса практически ночью.
Снова валил дождь, похожий на снег, и ноги вязли в грязи. Старьевщик уныло брел вперед, стараясь только уберечь заряженную стрельбу от влаги, и материл сквозь зубы оленеводов. Стрельба, по идее, не должна была понадобиться, но обращаться с оружием по-другому Вик не умел. Оленеводы не могли не перегонять на зиму стада, усугубляя сезонную распутицу, но Вику от этого понимания легче не становилось. Еще он ждал, когда подействует снадобье, пока ему было совсем хреново.
Можно было сойти с расхлябанной дороги, но тьма под кронами деревьев была почти осязаемой — даже тренированное каторгой сумеречное зрение не спасло бы от всяких коряжин. Вдобавок к прочим болячкам заработать, например, растяжение лодыжки не хотелось. Поэтому Вик балансировал на кромке тропы, выискивая плотные участки и попеременно оскальзываясь.
Будь у Старьевщика хоть малейший повод не торопиться, он остался бы в тепле «Гостиного угла», пил бы чай, разбавленный ректификатом, сушил носки у печки и пикировался с Венедис. Или наконец-то подался бы в обещанный бордель. Но время наступало на пятки, если только неизвестные, те, в чьи расклады затесался забытый всеми механист, не были полными идиотами. Вик спешил — он не верил в возможность идиотизма вероятного противника, и ему нужны были козыри на будущее.
Постепенно идти стало веселее. Тело подстроилось под заданный ритм, мысли потеряли былую резкость, усталость никуда не делась, но сменилась состоянием отрешенного созерцания «со стороны», но созерцания вполне осмысленного и не обремененного иллюзорными эффектами — спасибо Рокину.
Отсчитав примерно час, Старьевщик снова пожевал и проглотил, опять-таки сознательно не запивая, снадобье. Вставило отчетливее. Несмотря на дождь и холод, тело начало активно потеть. Ничего, это даже хорошо. Почти добравшись до конечной точки своего путешествия, Вик остановился, практически на ощупь нашел более-менее сухое место под придорожным деревом и сел, прислонившись спиной к стволу. Он достал собранный на кухне ужин, без особого аппетита перекусил, тщательно очистил обертку, сложил ее и сунул в карман.
Словно в ответ на пожелания механиста дождь прекратился, тучи немного расступились, и в просветах показалась луна. Вик тогда еще не догадывался, но она к нему уже была благосклонна.
Старьевщик на этот раз не стал искать легких маршрутов и остаток пути прошел, старательно выбирая самые протяженные лужи. Метров через триста он покинул дорогу и по небольшой тропинке углубился в тайгу. Едва оказавшись среди деревьев, в третий раз глотнул «лекарство» Рокина, а потом перешел на аккуратный, крадущийся шаг. Разболелся зуб, словно кто-то прикладывал к оголенному нерву раскаленный металл, — начало сводить челюсти. Вик задержался возле массивного кедра, снял ножом небольшой участок коры и сделал на дереве несколько диагональных пересекающихся надрезов.
После этого он наконец вышел на речной берег. Луна освещала то страшное место, в котором они со статутной княгиней Венедис провели предыдущую ночь.
В бледном сиянии ночного светила стоянка выглядит почти умиротворяюще. Картину портит выгоревшая изба, все еще, несмотря на недавний дождь, парящая и поблескивающая алыми точками-углями. От постройки остались две черные покосившиеся полустены, а от жильцов — скорченные, обугленные до костей огарки. Сжечь человека, оказывается, даже сложнее, чем его дом.
Из-под развесистых лиственниц показывается путник. Он пошатывается, ежится, видно, что ему сильно не по себе. Ему больно. И страшно. Случайный путник, попавший в это место, не сможет находиться даже вблизи избы, а тем более — внутри нее. Инстинкт самосохранения, шестое чувство или ангел-хранитель не пустят. Подтолкнут в противоположную сторону. Заставят бежать.
![Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране [= Чужой в чужой земле, Пришелец в земле чужой, Чужак в стране чужой, Чужак в чужом краю, Чужой в стране чужих]](/uploads/posts/books/116183/116183.jpg)
