Константин Соловьёв - "Господин мертвец"
Тоттмейстер Бергер кивнул:
- Магильерская мысль – странная штука, унтер. Она дает единение живой и мертвой материи, но водораздел между ними делается все тоньше и тоньше с каждым годом. Вы всегда были прозорливы, Корф, и я рад, что определил вас к «Веселым Висельникам».
- Ваша мысль – это цепь, мейстер. Она приковывает меня к вам, но и вас ко мне.
- Звучит немного претенциозно, но вполне отражает суть, - тоттмейстер Бергер одобрительно хлопнул Дирка по плечу, - Граница между живым и мертвым подчас бывает необычайно зыбка… Тот, кто долгое время командует мертвецами, рано или поздно начинает теряться в звеньях этой самой цепи. Кто мертв, а кто жив? Я – вместилище двух сотен мертвецов или «Висельники» – отражения меня? Над кем из нас сильнее подшутила Госпожа?..
- Мы – одно целое?
- В некотором роде, унтер, в некотором роде. Во мне – все вы. Во мне – простодушие Классена, педантичность Тоттлебена, напористость Клейна, садизм Варги, преданность Шеффера, гордыня Мертвого Майора и ярость Эшмана.
- А что вам досталось от меня?
- От вас мне досталось самое худшее, Корф. Ваша отвратительная вера в человечество. Ваша больная ноющая совесть, слабая и трусливая. Сколько же хлопот она мне принесла…
- Мне от нее тоже порядком досталось.
- Значит, я жажду кары, а?
- Так точно, мейстер. Несмотря на все то, что вы сказали оберсту, вы не можете простить себя за то, что обрекли на смерть полторы тысячи человек. Вы можете придумать множество подходящих оправданий и еще больше уместных доводов. Даже полевой трибунал, заслушав ваши доводы, освободит вас, а то и назовет надеждой Германии. Но вам не нужен суд. Вы ищете не справедливости, но наказания… Вам некуда скрыться от мысли о совершенном. Вы убили множество людей. С благой целью или нет, собственными руками или чужими – все это неважно. Вы уже поняли, что не сможете дальше жить с этой мыслью. Как мир фон Мердера оказался разрушен, столкнувшись с чем-то, что не могло уложиться в него, так и ваш дал трещину. И вы понимаете, что заделать ее не удастся. Подвиг, который вы готовили, уничтожил и своего создателя. Вас.
Тоттмейстер Бергер слушал молча. И, даже когда Дирк закончил, все еще молчал, как будто его слух до сих пор улавливал те слова, которые застряли в воздухе между ними. Как и оберст, он казался сильно постаревшим, но если фон Мердера его ноша сломила, разрушив даже внешнюю оболочку, тоттмейстер Бергер в остальном мало переменился. Его присутствие Дирк ощущал и мысленно, хоть тот молчал. Прикосновение пронизывающего ветра, пробирающее до кости, влажное, тревожное. Такое можно ощутить, если пройтись промозглым ноябрьским днем по аллее парка. Липкое и трепещущее прикосновение к самой душе, вымывающее из нее завалявшиеся там крохи тепла.
Снаружи блиндажа стояла фландрийская весна, немного душная, еще скованная, но в этой скованности как будто просматривалась наигранность – так порочная красота юной проститутки из военного борделя кутается в стремительно тающие покровы целомудренности, уже зная, что скоро придется их сорвать. Но внутри, за толстыми стенами и броневыми заслонками уже наступила осень. И Дирк на несколько секунд закрыл глаза, чтобы наверняка ощутить ее присутствие. Никто не знает, сколько у него осталось этой осени.
- Вы правы, унтер. Вы можете существовать с простреленной грудью, но вы мертвы и у вас нет выбора. А у меня он есть. Более того, я этот выбор уже сделал.
- Вы ведь специально не отвели «Веселых Висельников» в тыл и сами остались здесь, встречать французский удар. Рассчитывали, что мы погибнем здесь все. Мертвые герои и их создатель.
- Нам это почти удалось.
- Почти. Но вы не остановитесь. Вы сделаете это еще проще и банальнее.
- Верно, - согласился тоттмейстер Бергер и взял со стола пистолет, не успевший, должно быть, остыть после того, как магильер касался его в последний раз, - Раз уж оберст не прикончил меня сам, к чему я упорно его приглашал… Осень? Странные у вас мысли, унтер. Но они мне подходят. К тому же, вполне возможно, что это и мои мысли тоже. Значит, осень. Держите.
Он внезапно протянул пистолет Дирку. Рукоятью вперед. Тот принял его, осторожно, как если бы на ладони тоттмейстера лежал сложный и опасный механизм. Удивительно легкий – как если бы в его руке лежало не сложное устройство, а лишь мысль, воплощенная в причудливой форме.
- Зачем?
- Чтобы подвести черту, - спокойно пояснил тоттмейстер Бергер, обжигая его своим взглядом, - Самоубийство – грех. Впрочем, это в некотором роде и так будет самоубийством… Все в порядке. Я не буду оставлять слезных записок или писать покаяние. Я всю жизнь существовал в особых отношениях с Госпожой и знаю, что она не любит сложные ритуалы. А больше мне обращаться не к кому. Вы спустите курок, унтер.
- Что случится, когда я это сделаю?
- Осень закончится, унтер. Для нас обоих и для прочих «Висельников», которых я не успел отпустить. Мы все вернемся с войны домой. Пустота… Нет, эта пустота не закончится. Просто из нее исчезнем мы. Больше… никакого пороха.
- Я умру сразу же после вас, так ведь?
- Вы уже мертвы, унтер. Но да, ваше существование прекратится сразу после того, как остановится мое сердце. Может, затянется на секунду или две. Это индивидуально у каждого тоттмейстера. У вас будет еще две секунды, чтобы жить. Вы успеете обрадоваться. Не будьте дураком, разумеется, я знаю это. Вы ненавидите меня, ненавидели с самого начала. Как мучителя, убийцу и просто тоттмейстера. Поэтому я и подумал, что вам это доставит удовольствие. Поэтому и оставил только вас, а не Йонера или прочих.
- Наверно, доставит, - Дирк переложил пистолет в правую руку, рефлекторно проверил патроны. «Маузер» был заряжен, - Здесь? Сейчас?
- Здесь. Сейчас, - подтвердил тоттмейстер Бергер, - Мы и так слишком долго шли сюда. Просто в лоб… Да, вот так. Так хорошо.
Тоттмейстер Бергер прикрыл глаза, облизнул губы. Руки его обвисли, как у старого садового пугала. Дирк улыбнулся, подумав о том, что мейстер пытается принять удобную позу перед тем как воссоединиться со своей старой приятельницей.
- Кстати, раз уж… В общем, осенью часто сжигают листья. Мы долго служили вместе, унтер Корф, но наверняка есть что-то, чего мы не успели сказать или сделать. Надо избавиться от этого балласта. Сжечь листья.
- Собираетесь в чем-то раскаяться, мейстер?
- Нет, просто случайно вспомнилось. Это я убил Мерца. Он был очень стар, а вы долго тянули и не могли решиться заменить его. Это мучило вас обоих, я знаю. Поэтому я разрешил ситуацию максимально безболезненным способом. Вложил ему в руку оружие и комиссовал. Старый Мерц сполна отдал свой долг и убыл на отдых.
- А Крамер? – зачем-то спросил Дирк.
- Ему я не помогал. Он сам прыгнул под танк. Что ж, для некоторых это самый удачный вариант… Ну что, готовы? Или тоже хотите сжечь свои листья?
- Мои «листья» уже сгорели, мейстер.
- Вспомните, что вы оставили незаконченным в этом мире.
«Ничего», - хотел было сказать Дирк. Потом вспомнил.
В пустоте, которую он оставлял, была еще одна вещь. Про которую он совсем забыл.
Смешная, нелепая вещь, не ценное имущество вроде него самого.
- Книга…
- Что за книга?
- Один глупый стих из книги Йонера, я читал его как-то. Почему-то он пришел мне на ум. Ни разу не слышал его до конца, а сейчас стало вдруг любопытно.
- Книга при вас?
- Так точно, - повозившись, Дирк свободной рукой вытащил из планшета книжицу, снятую с тела Херцога. Она была потрепана, обложка запачкана чем-то заскорузлым и серым.
Но когда Дирк коснулся среза страниц пальцем, она послушно открылась. Должно быть, на том месте, на котором ее открывали чаще всего. Аккуратные черные шеренги букв выстроились на дешевой тонкой бумаге, какие-то хрупкие и вместе с тем невыразимо окончательные – как ухоженное солдатское кладбище посреди девственного снега. Снег часто выпадает, как только заканчивается затянувшаяся осень.
- Читайте! – приказал тоттмейстер Бергер вдохновенно, прикрывая глаза, - Читайте, унтер-офицер Корф! И как только дочитаете до точки, поставьте свою собственную.
Дирк начал читать. Это получалось у него плохо, буквы плыли перед глазами, строки путались.
Но он знал, что дочитает до конца.
И шли они с музыкой чиндрара
Далее – по грунтовой.
И болтался солдат под крики «ура»,
Будто в метель слепой.
Котам и собакам – им только б выть,
А с поля – крысиный хор.
Они не хотели французами быть,
Ведь это такой позор.
И когда через сёла они шли,
Вдовы встречали его.
Деревья кланялись издали,
И всё было – в честь него.
С чиндрара и до новой судьбы!
До новых смертей и ран!
И мёртвый солдат посреди толпы,
Как обезьяна пьян.
И когда через сёла они шли,
То был он закрыт толпой.
Так много их было – тех, кто вели
Его на грядущий бой.
Орали вокруг из последних сил
