Константин Соловьёв - "Господин мертвец"
Фон Мердер дернул головой, как от острой зубной боли:
- Нельзя заменить все армии мертвецами! Нельзя приговорить тысячи людей совершать подвиг по принуждению!
Тоттмейстер Бергер остался холоден, только черные звезды глаз на миг смягчили свое непереносимое сияние.
- Ради Германии и раньше гибли миллионы… Нам нужны мертвецы, господин оберст. Они не просто отвернут катастрофу, они принесут нам победу в проигранной войне. Армии мертвецов прорвут французский и английский фронт, потом русский, американский, итальянский… Наши мертвецы самые долговечные, сильные и надежные. Вы хотели победы, оберст? Вы планировали ее, чертя стрелки на своих картах, строя многоуровневые схемы и сложные теории. Она уже у вас! Четыре-пять штурмовых рот Чумного Легиона, сформированные на базе вашего полка, станут лезвием штыка, который пронзит любую оборону на своем пути. Тысяча мертвецов спасет миллион живых. Скрюченных от голода рабочих на оружейных фабриках, немощных юнцов, не способных удержать на весу винтовку, чахоточных женщин и беспомощных калек. Давайте же, оберст, призовите на помощь всю свою сентиментальность и скажите, что отказываетесь от чуда. Что готовы смотреть на новые смерти, эпидемии и бунты. Давайте! Скажите это в лицо тому, кто убил ваших солдат. Скажите ему, что вам нравится наблюдать за агонизирующими обрубками человеческой плоти в госпиталях и слепыми, безногими, обмороженными инвалидами, которые возвращаются домой. Скажите, что отказываетесь от моего чуда! Это же так просто. Просто швырните мне в лицо эти слова, скажите, что вам не нужен смердящий гнилью подвиг проклятого смертоеда! Смелее, оберст! Смелее!
Тоттмейстер Бергер сделал несколько шагов по направлению к фон Мердеру. Гибельный черный огонь полыхал в глазницах. Бледные губы скривились в гримасу, которую уже сложно было назвать улыбкой.
Дирку доводилось встречать подобные у мертвецов. Тронутые трупным окоченением мимические мышцы обычно порождали нечто схожее.
Оберст сломался. Плечи ссутулились, безукоризненная прежде осанка впервые за долгие годы оказалась нарушена. Словно из фон Мердера вынули то, что поддерживало его изнутри, какую-то ключевую деталь его тела, самую главную кость, важнейшую точку его внутренней обороны. Его душа, должно быть, сама стала похожа на разгромленный штаб с измочаленными, валяющимися на полу, картами, навсегда замолкшими телеграфными ключами и свисающими телефонными проводами. Фон Мердер, каким знал его Дирк, исчез. Фронтовой офицер, высокомерный, проницательный, уверенный в себе, сменился дрожащим стариком в перепачканном, висящем мешком, мундире.
- Давайте, оберст! – подбодрил его тоттмейстер Бергер, подступая еще ближе, - Откуда у вас этот страх? Отрекитесь от Госпожи и ее презренных слуг! Изгоните мертвецов прочь в их сырые могилы! Скажите им – убирайтесь, а мы отправим следом за вами на тот свет еще тысячу, десять тысяч, миллион человек! Мы задушим их газами, отправим на минные поля, раздавим танками. Только бы не принимать вашу подачку! Только бы не связываться с тоттмейстерами! Мы, живые люди, слишком чисты для этого! И мы загоним в кровавую яму всех, до кого сможем дотянуться, изуверски убьем свои семьи и искалечим свою страну – лишь бы оставить это право на чистоту за собой. До гробовой доски! Говорите, чтоб вас!
Оберст фон Мердер молча повернулся и двинулся к выходу. Он шел, как совершенная развалина, медленно, прихрамывая, голова дергалась в такт судорожным шагам. Лицо – посмертный слепок из треснувшего грязного гипса. Дирк думал, что тот так и выйдет молча, но тот обернулся на пороге.
- Вы совершенно правы, тоттмейстер, - сказал человек в форме оберста и с лицом мертвеца, - Я не буду с вами спорить. И отдавать вас под суд тоже не буду. Вы совершенно правы. И потому, я полагаю, уже достаточно наказаны…
Дверь заскрипела, пропуская его. Тоттмейстер Бергер некоторое время рассеянно смотрел на перекошенную створку – точно собирался что-то произнести, но забыл.
- Умный старик, - сказал он наконец, без сил опускаясь в кресло, сам едва живой, - Все понял верно. Другой бы упрямился, лгал, угрожал… Наверно, он действительно любит свою Германию. Тем хуже для него. Любовь редко уживается с… подвигом. Чувства разной природы.
- Вы намеренно сделали это, мейстер, - сказал Дирк.
Он ощущал опустошенность мейстера и опустошенность внешнего мира. И пустоту в собственной груди. Гнев, страх, неуверенность – все эти чувства покинули его много, может, тысячи лет назад. Он не скучал по ним. Но сейчас пустота была особенной. Внутри него, под пробитым во многих местах грязным панцирем, переломанными ребрами и заплесневелыми остатками сердечной мышцы, сейчас царила пустота сродни той, что окружала штабной блиндаж.
Засыпанные траншеи старых убеждений. Покосившиеся остовы веры с размолотыми снарядами капонирами. Клочья старых страхов, свисающих с ограждений. Труха воспоминаний под ногами.
Дирк заглянул в эту внутреннюю пустоту. От нее разило порохом, чья горечь на языке напоминала привкус уверенности. Болезненной, страшной и отвратительной уверенности в чужой правоте.
- Что? – тоттмейстер Бергер с удивлением взглянул на Дирка.
- Вы сами позволили ему узнать правду, мейстер.
- Управлять живыми – не в моей власти.
- Но я-то мертв. Вы ведь наперед знаете мои мысли, мейстер. Вы могли запечатать мне рот еще прежде, чем я открыл его. Вы могли заставить меня откусить себе язык.
- Я и сейчас могу это сделать, унтер.
В голосе тоттмейстера Бергера не было угрозы. Вещам не угрожают. Какой смысл грозить тому, кто принадлежит тебе душой и потрохами?
- Вы намеренно позволили мне говорить. Рассказать фон Мердеру про обман, про Хааса.
- Обвиняете меня в том, что я недостаточно жесток? – тоттмейстерская бровь приподнялась, - Интересно. Таких обвинений мне слышать еще не приходилось.
- О, вы сделали это не из милосердия.
- Тогда отчего же?
- Личные счеты. Что-то вроде мести, полагаю.
- С этим стариком? – тоттмейстер Бергер устало, но с удовольствием рассмеялся, - Унтер, я знаком с десятками таких фон мердеров! И каждый из них скорее подаст руку бешенной собаке, чем мне. Меня ненавидит, презирает и боится столько людей, что вздумай я сводить счеты с каждым из них, на все прочее не хватило бы и жизни.
- Не с ним. С собой. Вы мстили себе, мейстер.
- Вы спятили, Дирк. Странно, что я не заметил этого.
- Я могу сойти с ума только после вас. Впрочем, это, наверно, уже произошло… Вы специально позволили фон Мердеру узнать детали плана, я лишь помог вам в этом. Вы хотели услышать из уст оберста те обвинения, с которыми давным-давно смирились. Вы хотели наказания, мейстер. Чтобы кто-то в лицо назвал вас беспринципным ублюдком, который играет чужой жизнью и смертью. Хладнокровным психопатом, отправляющим на смерть сотни человек. Или даже душевнобольным выродком, который считает, что установил с самой смертью особые отношения. Вы хотели услышать от фон Мердера то, в чем уверились сами и чему хотели подтверждения. Вам просто не повезло. Оберст сломался. Он был человеком долга и принял ту правду, что вы ему дали. О мертвецах, которые спасут Германию. И долг не позволил ему идти против этой правды. Он вдруг понял, что лавровые венки победы, подвиги и несгибаемое мужество, словом, все то, чему он посвятил жизнь, это вздор. И для того, чтоб выиграть войну, надо хладнокровно убить своих собственных солдат. Чтобы совершить высочайшее благо, надо совершить не имеющее прощения зло. Он, сам отправивший немало человек на верную смерть, вдруг понял истинный вкус победы, к которой всегда рвался. Осознал парадоксальный цинизм этой ситуации.
- Вы забываетесь, унтер.
Прозвучало холодно и грозно. Достаточно грозно, чтоб любой мертвец на месте Дирка счел бы за лучшее заткнуть собственный рот, хоть бы и кулаком. Но Дирк был единственным мертвецом, разделившим с тоттмейстером Бергером трагедию и триумф его последнего боя.
Пустота – понял Дирк – вот, что роднило их сейчас, человека и мертвеца, командира и солдата, героя и чудовище.
Пустота поля, над которым уже отгрохотал бой. Оставившая только горький вкус пороха и понимания.
- Мы связаны, мейстер. Вы хозяин, а я всего лишь безвольный раб вашей магильерской силы, ходячий мертвец. Но иногда даже слуга может подслушать, о чем говорит его господин. И я услышал, о чем говорит ваш разум сейчас.
Тоттмейстер Бергер кивнул:
- Магильерская мысль – странная штука, унтер. Она дает единение живой и мертвой материи, но водораздел между ними делается все тоньше и тоньше с каждым годом. Вы всегда были прозорливы, Корф, и я рад, что определил вас к «Веселым Висельникам».
- Ваша мысль – это цепь, мейстер. Она приковывает меня к вам, но и вас ко мне.
- Звучит немного претенциозно, но вполне отражает суть, - тоттмейстер Бергер одобрительно хлопнул Дирка по плечу, - Граница между живым и мертвым подчас бывает необычайно зыбка… Тот, кто долгое время командует мертвецами, рано или поздно начинает теряться в звеньях этой самой цепи. Кто мертв, а кто жив? Я – вместилище двух сотен мертвецов или «Висельники» – отражения меня? Над кем из нас сильнее подшутила Госпожа?..
