Дэвид Хофмейр - Дорога ярости
Мимо проезжают какие-то парни. Один из них что-то неразборчиво кричит, остальные смеются. Парни сплевывают на ходу и катят дальше.
Кейн вытирает рот тыльной стороной ладони, размазывая кровь по подбородку. Так и не поднявшись с колен, он глядит на Адама. Его желтые глаза остекленели. Кейн открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но не издает ни звука. Поднимает руку, машет Адаму и, не удержавшись, валится на землю. Перекатывается на плечо, шлепается на спину и снова рыгает.
– Дерьмо ты собачье, – бросает в сердцах Адам.
Кейн поворачивает голову набок и смотрит на него. Моргает, сплевывает кровь.
– Дошло наконец, – хрипит он.
Адам разворачивается и скрывается в полуденном сумраке мотомастерской.
Он старается не думать ни о чем, кроме одного: забрать «лонгторн» и снаряжение, найти ночлег… а там уже и гонка.
11
Суббота, 2-е число, 18:15–13 часов
Сумерки. Адам едет по Внутреннему кольцу Блэкуотера. Его серый гоночный костюм оборудован защитой жизненно важных органов и спинным корсетом. Он выбрал его вместо экзоскелета с максимальной защитой. Перегруженное снаряжение ограничивает свободу движений, в особенности если костюм старый, и добавляет вес. Фрэнк учил его ездить налегке. Стараться не брать лишнего.
Легкость обеспечивает скорость и маневренность.
Даже его хромированный шлем легкий. Он идеально подходит Адаму по размеру и плотно обхватывает голову. Его золотистый визор, жужжа, уезжает вверх, стоит только нажать на кнопку. Адам едет с опущенным визором: не хочет, чтобы его узнали. Обычный гонщик мчится по улице.
Выбор места для ночлега у него большой. Огромные, многоэтажные бетонные коробки: когда-то в них кипела жизнь, люди занимались повседневными делами. Но сейчас здесь ни души. Все это было давным-давно, до того, как все, у кого были деньги или связи, собрали чемоданы и перебрались на Небесную базу.
Он находит старое заброшенное здание, заметно потрепанное ветром и временем.
Адам распахивает дверь и входит в безлюдный убогий подъезд. Гулкое эхо отражается от стен. Где-то шуршат крысы. Он оставляет «лонгторн» у дверей, прекрасно зная, что никто его не возьмет, однако все же в тени, подальше от любопытных глаз. Не хочет привлекать внимания к своему убежищу.
Он пробирается через камни и мусор: пластиковая кукла с одним глазом, осыпавшаяся со стен штукатурка, куски цемента размером с булыжник. Зажимает нос, чтобы не слышать запаха гнили и плесени.
Первый этаж пуст. Все окна заколочены досками. Адам поднимается по скрипящей лестнице и находит комнату с мало-мальски целыми половицами. Разжимает нос и делает вдох. Здесь тоже пахнет сыростью и табачным дымом, но не так сильно, как на первом этаже. Пойдет. Он выбился из сил, ему надо отдохнуть.
Адам оглядывает свой новый приют. Воры вынесли из комнаты все, что можно, но хотя бы окна – по крайней мере то, что от них осталось, – не забиты. Единственный предмет мебели – трехногий стул с торчащей из продавленного драного сиденья набивкой. У разбитого окна виднеется камин с прогоревшими дровами, запорошенными серым пеплом. Адам подходит поближе и рассматривает золу. Кто-то разводил в этой комнате огонь. В горле першит от едкого запаха дыма. Адам наклоняется и щупает поленья.
Не так давно. Может, даже вчера.
Он быстро выпрямляется, отступает к стене – в тень – и вжимается спиной в крошащийся бетон. Замирает и прислушивается. Темно и холодно. Пугающая пустота. Ни звука, только ветер воет снаружи.
Адам ждет. Пять минут. Десять. Вслушивается, не раздастся ли шорох шагов. Ему не привыкать ждать и сидеть тихо. Он входит в состояние, похожее на транс – как тогда, когда едет на мотоцикле. Смотрит прямо перед собой, а боковым зрением отслеживает все, что происходит в комнате. Сердце колотится у него в груди. Слух настороженно ловит каждый скрип.
Наконец он кивает себе. Удовлетворенно вздыхает и отходит от стены.
* * *Адам располагается на ночлег прямо посреди этого запустения, на пыльном полу, кутаясь в только что выданный спальник. Ему холодно. К коже прилип песок. Адам натягивает одеяло до подбородка, устраивается поудобнее и лежит, не смыкая глаз, слушая, как на улице воет ветер, а в золе шуршат тараканы.
Он вспоминает о дубе. И костях в земле.
Он думает о Кейне, о Леви, о Фрэнке.
Сон не идет.
Ночь будет долгой. Полной свиста камней и шума в голове. Последняя ночь перед гонкой. Ночь перед началом новой жизни.
От волнения у него сводит живот. Адам целый день ничего не ел. Он вглядывается в темноту широко раскрытыми глазами. Потолок в потеках цвета сепии похож на старинную карту. Пар клубится у губ Адама.
Он старается не думать ни о чем. Чтобы голова была ясной.
Что-то прошуршало по полу. Адам в мгновение ока вскакивает и, опершись на локоть, вглядывается в темноту. Лысая крыса. Заметил краем глаза. Большая, розовая, страшная, как смертный грех. Замерла у разбитого окна в лучах лунного света. Таращится на Адама, шевелит усами. Потом несется прочь вдоль стены. В углу сворачивает, шмыгает под дверь и скрывается из виду.
Адам содрогается от отвращения, поплотнее укутывается в одеяло и снова ложится.
И тут замечает над собой два глаза. Яркие, белые, они таращатся на него сверху сквозь щель в полу.
– ЭЙ! – кричит Адам и вскакивает на ноги. Отшвыривает одеяло и бежит к двери. Наверху скрипят половицы, хлопает дверь, и кто-то с топотом мчится по лестнице.
Адам захлопывает дверь, и петли вылетают из стены, вырывая куски гнилой рамы. Дверь со свистом вываливается наружу и с грохотом рушится на пол, подняв облако пыли и обломков. Адам отпрыгивает назад и кашляет. Сердце бешено колотится. В ушах гудит.
Думай, Адам!
Двери больше нет. Теперь между ним и лестницей нет никаких преград.
Снова слышится топот. Адам, щурясь, вглядывается в полумрак. В коридоре что-то падает с глухим стуком. Адам хватает трехногий стул, заносит его над головой и ждет. Сперва держит стул за ножки, но потом перехватывает и берется за спинку, чтобы он не сразу развалился от удара.
Снаружи доносится шорох шагов.
– ТЫ КТО? – кричит Адам, и голос его дрожит.
Ни слова в ответ. Гробовая тишина. Лишь темнота и тень. Адам слышит собственное дыхание.
Наконец из темного коридора доносится высокий голосок:
– А ты кто?
Адам снова прячется в тень.
– Я не отвечу, пока тебя не увижу.
Раздается шарканье, и из мрака вырисовывается силуэт. Мальчишка, закутанный во что-то темное. Глаза у него сверкают. В руке нож: лезвие блестит в лунном свете.
– Вали отсюда, это мое место, – сплевывает пацан.
Ему от силы лет тринадцать. Бритая голова, как у всех ездоков перед гонкой. Веснушки. Светлая кожа. Мальчишка перекидывает нож из руки в руку. Глаза у него горят. Наверняка долго тренировался, чтобы запугивать врагов. Что ж, это действует.
– Ловко у тебя с ножом получается, – замечает Адам, разглядывая парнишку.
– А ты думал, – прикидываясь крутым, бросает тот.
Адам опускает стул. Ладонью стирает со спинки пыль.
– Все равно же ты не станешь его использовать. Это запрещено.
Мальчишка ничего не отвечает, по-прежнему сжимая нож в руке. Ногти у него обгрызены до мяса.
– Ты же знаешь Законы? – допытывается Адам.
– Еще бы, конечно. Плевать я на них хотел.
– Кто бы сомневался.
Парнишка неуверенно смотрит на Адама, словно не может решить, как быть, потом, легонько тряхнув головой, прячет нож в карман.
Адам улыбается.
– Меня Адам зовут. Можно я тут переночую? Мне некуда идти. Больше.
Мальчишка с невозмутимым видом отвечает:
– Натаниель Скай. Зови меня Натом.
– Нат. Извини за дверь.
Паренек пожимает плечами и смотрит на Адама большими и круглыми, как луна, глазами.
Снаружи в заколоченное окно первого этажа ветер стучит голой веткой дерева, и Нат оборачивается, будто ждет, что сейчас в комнату ворвется новый враг.
Адам смотрит на трубку под левым ухом Ната.
– Едешь завтра?
Нат окидывает его взглядом.
– Как видишь.
– Сколько же тебе лет?
– Двенадцать.
– Двенадцать! Да ты еще салага.
Нат пожимает плечами.
– Тебя не пустят с ножом, – продолжает Адам.
Нат прикрывает рукой карман.
– Мне его папа подарил. Перед смертью. Он тоже когда-то был гонщиком. Сказал, пригодится. Всадишь, мол, по самую рукоятку.
– Бред какой-то.
– По-твоему, мой отец говорил бред?
– Нет. Я лишь хочу сказать, что если Полковник узнает… Тебя отключат!
