Виктор Глумов - Город смерти
Идем по протоптанной тропе, справа и слева — поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов — опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.
Надрываются два лохматых пса, бросаются на нас, хрипят, когда ошейник передавливает горло. И снова разгоняются.
На лай высовывается Руся с автоматом наперевес. Его седобородого напарника, моего бывшего тюремщика, хлопнули два месяца назад. Второго дежурного не знаю. Видать, новенький. Что толку с ними знакомиться — они каждый месяц разные.
Руся вытягивается в струнку, пожимает руку Леона. Безумно хочется дать ему подсрачник. Щерит беззубый рот. Отворачиваюсь. Любит он с дерьмом панибратствовать. И его любят. Но продадут при первом удобном случае. Твари.
— Что нового? — интересуется Леон.
— Так же, — махает рукой Руся, подмигивает. — Он ненормальный… а если лунарь? Они ж нас…
— Веди, пусть Кудряшка глянет.
— Они ж нас с говном смешают! Мы ж его по-тихому, чтоб следов не было. Точно блаженный. Теперь только валить, если он своим пожалуется…
Не выдерживаю и пинаю его под зад:
— Заткнись! Язык тебе отрезать мало!
— Да что вы все дрочите на этого психа? — не унимается Руся.
Что у них происходит? Мне бы вернуться поскорее. Дело к обеду. Что Вадим подумает? Че-о-орт! Я-то им зачем?
Заходим в допросную. В кресле сидит примотанная к стулу сопля условно мужеского полу, с зареванным лицом, вся трясется. В труселях и майке. Тумба, завидев нас, вскакивает, семенит короткими лапками — с боссом желает поздороваться. Меня игнорирует.
Сопля скукоживается, смотрит на Леона собачьими глазами. Леон садится на край стола, указывает на кресло. Тумба думает, что ему, и семенит назад.
— Тумба, выйди.
Повторять не приходится. Сажусь на нагретое место, морщусь: оно впитало вонь мочи и немытого тела.
— Это тело земельники поймали в лесу. При нем был автомат, патроны, рюкзак со странными вещами… да что я говорю, вон оно, на столе. Взгляни.
В душе шевелится странное подозрение. В лесу… автомат с патронами… странные вещи… А что, если?.. Развязываю потасканный холщовый мешок.
Исписанная бумага — белая, чистая. Целая пачка листов. Читаю наугад: «Первая нычка создана для того, чтоб добраться до нычки главной. Что там прятать, сам решай. Единственное, что стопроцентно должно быть там, — таблетка от тех, кто загонит тебе иглы под ногти и заставит эту нычку показать». Таблетка? Нычка? Что за бред?
Горстка золотистых кружочков. Присматриваюсь: монеты. «Десять рублей». И год чеканки — две тысячи десятый. У лунарей такие сохранились как память об ушедших днях, только на них не ворону-мутанта изображали, а сельхозорудия. О, бумажные деньги. Одна — бежевая, на ней мужик, четверка коней, дом с колоннами. Написано «Москва». «Сто рублей». Еще зеленая, тысяча этих самых «рублей». Опять мужик, серьезный, с бородой, зовут Ярославлем. Бумажки потертые, а монетка — новая совсем.
А что это там светится в мешке? Протягиваю руку, хватаю. Холодное, скользкое. Вынимаю. Прозрачная штуковина. Резиновая? Похоже, да. И, похоже, чем-то смазана. Интересно, зачем? И эти маленькие бугорки? Утончение на конце?.. Похоже на емкость для чего-то. Растягиваю. Пахнет вкусно и съедобно, но, скорее всего, это не жрут. Снова опускаю в мешок. Опять светится. Фосфор? Это осветительный прибор?
С недоумением смотрю на Леона, он пожимает плечами.
— Наверное, если натянуть это на палочку, получится светильник. Или если подвесить…
— Зачем это? — обращается к пленнику.
Тот следит за нами, вытаращив глаза. Хлюпает носом, кривит губы, переводит взгляд с Леона на меня и хрипит:
— Вы шутите, да?
Хрясь — Леон бьет кулаком по столу.
— Я тебе сейчас пошучу!
Вжимается в кресло и отвечает:
— Это пре-зер-ва-тив!
— Что?! — Леон встает и шагает к нему. — Зачем это?
— Ну… Я скажу! Все скажу! Это… ну, когда с бабой… на член надевают, чтоб не заразиться.
Запрокидываю голову, ржу. Как я не догадалась? Были же раньше такие штуковины, чтоб не беременеть. А сейчас невыгодно их делать, женщинам спирали ставят. Если пустить рождаемость на самотек — не прокормишь спиногрызов. Леон усмехается:
— Светильничек! Во изврат! Итак, ты кто и откуда? Повтори.
Вытирает нос о замызганную майку на плече (видать, одежду сперли) и говорит:
— Андрей Николаенко, тысяча девятьсот девяносто второго года рождения. Гражданин Российской Федерации, москвич. Ввиду жестокого обращения со мной совершил побег из воинской части…
— Видишь? — спрашивает Леон. — Никого не напоминает?
Верчу в руках штуковину, похожую на зажигалку, но из другого материала, случайно что-то нажимаю — она начинает светиться. Фонарик.
— Мне-то сразу все стало ясно, — говорю с торжеством в голосе. — А ты не верил!
— Он оттуда же, откуда и твой хмырь, и у него в лесу нычка. Признаваться, сволочь, не хочет. — Леон сверлит его взглядом. — Ты, задохлик, зачем она тебе на том свете?
Снова съеживается, по щекам текут слезы:
— Нету у меня ничего! Ни-че-го!
— Но там написано…
— Нету! — ревет белугой. — Это пособие… на случай… ядерной войны!
Теперь ржет Леон:
— Ну что за ненормальный!
— Вадим говорил, — шепчу, — что у них там войны не было.
Самое время замолвить слово о Вадиме! Только бы Леон заинтересовался!
Молчит. Задумался, потирает подбородок.
— Свой, значит? — бросает злобно. — Гнида он, а не свой. Какого черта им тут надо?
— Леон! — хватаю его за руку. — Пойми же ты, что мы можем попасть туда! Где не было войны! Чисто! Еды — завались! Это шанс, Леон!
— Понял, не маленький. Сиди тут и никого не впускай. Не нужны нам лишние уши.
— Ты куда?
— За хмырем твоим.
Хлопает дверь. Падаю в вонючее кресло, сжимаю виски. Мог бы меня послать. Не доверяет? Всегда доверял, а теперь перестал? Почему?
Только бы с Вадимом ничего не случилось! Он же не приспособлен к таким жестоким условиям! У них там, наверное, все друг друга уважают, как у лунарей, а тут раз — и за грудки. С ума сойти! Вадим не сошел. Он сильный. Сильный, но беспомощный. Ну и глупость! Так… Что делать? Что делать, что делать, что делать… Не вижу выхода.
— Девушка, — скулит пленник. — Отпустите меня. У меня родители бедные, им нечем заплатить выкуп. Правда!
— Пить хочешь? — спрашиваю, помня свои злоключения.
Кивает. Подношу стакан к его губам. Пьет жадно, захлебываясь. Бедный! Жду, пока утолит жажду, и спрашиваю:
— Думаешь, ты где находишься?
— Не знаю. — Его пухлые губы начинают дрожать. — В аду… Сплю… Не зна-а-аю! И этот спрашивал, как вернуться, а я не знаю!
— Вот как, — чешу в затылке, — спрашивал… Ну, Леон!
Уф-ф, значит, в нашей маленькой команде появился Леон. Это хорошо, у него везде прикормленные люди…
— Девушка, — продолжает клянчить пленник, — отпустите! Я же вижу, вы добрая…
У них к незнакомым обращаются на «вы». И у нас тоже так было пятьдесят лет назад. Теперь мы можем найти дорогу в Поднебесную. Купаться в чистой реке… Фантастика же! Ловить рыбу! И Вадим…
При мысли о нем сладостно заныло под ложечкой. Он хозяин этого мира. Осталось дождаться Леона и убедить, что Вадим нужен. Чем же занять себя, дожидаясь Леона? Тянусь к распечаткам. Читаю по диагонали. Ну и чушь, невероятная чушь. Инструкция, как прятать вещи в лесу, что ли? Или как прятаться? Абсолютно бесполезная вещь. Все понятно, но это что значит?
«Давайте поговорим о совке». И что интересного мне расскажут о совке? «Это не плохо и не хорошо. Суть в другом. Совок был хорош тем, что постоянно поставлял тепло и свет и без разбору гасил беспредельщиков». Машина, что ли? Ни фига себе у них техника! Но почему именно совок? «Теперь совка нет, а сила, которая дожирает его труп, не заинтересована в тебе, более того — она хочет, чтоб ты сдох». О-го-го. И о чем это? Сленг у них такой, что ли?
Ничего не понятно. Придется ждать Вадима.
Последние из могикан
Самые жирные крысы обитали возле Баронства. Собаки, а не крысы. И крысоловы там буквально кишели, за охоту на своей территории могли и убить. Здесь, недалеко от лунарской помойки, тоже земля была поделена, но ошивались в основном мусорщики, которые интересовались отходами, а не крысами. По подвалам они, понятное дело, не лазили. И до восьмилетнего мальчика им не было дела — не конкурент он им.
Возле приманки он просиживал часами. Его глаза настолько привыкли к темноте, что он отлично видел даже в безлунную ночь. Инструмент для охоты он сделал сам. Нашел ржавый нож, наточил до блеска и приладил к длинной палке. Получилось самое настоящее копье.
