Олег Верещагин - Очищение
Но многие — сохраняли.
Сохранили, даже когда крысы в дорогих костюмах подгрызли страну и она рухнула. Лютовой провидел это. Он сражался, как мог. Но на этот раз у него не хватило сил — спасти то, что могло стать спасением для всего мира.
И он уехал. Почти сразу. Уехал сюда, на Дальний Восток, на свою старую родину. Так убегает, залегает в логово раненый, но не сдавшийся старый волк. Зализывать раны и ждать. Потому что невозможно было поверить в то, что все — все сто лет! — были напрасными.
Так получилось, что именно тут, именно тогда он наконец по-настоящему разобрал портфель из темно-коричневой крокодиловой кожи…
Это было в самом начале мая 45-го. 2-я Гвардейская танковая армия потеряла почти полтысячи танков. Четверть из них была подожжена фаустниками-пацанами — юркие, не понимающие смерти, выносливые и пронырливые, они были буквально везде. Сражение отличалось диким ожесточением, не виданным ранее в истории нигде и никогда — кроме, может быть, сталинградского побоища. Он тогда понимал только одно: идет последний бой. Последний. Самый последний. Окончить его, разбить врага, уничтожить тех, кто сопротивляется, — и это победа. Это мир. Это отдых. Это дом. Потом он много раз честно пытался вспомнить, ощущал ли тогда страх, и честно говорил себе, что — нет. Цель — Победа — затмила все, люди отдавали свои жизни с невиданной, поразившей бы даже фанатичного крестоносца отвагой.
С другой стороны дрались те, кому терять было уже нечего. Кто настолько слился с воинским долгом, с идеей Великой Германии, что жить без них не мог. Более того — агрессивно отталкивал саму идею такой жизни, предпочитая ей смерть в бою. После войны его сперва злили, потом — стали смешить штампованные рассказы и фильмы с картонными глупыми и трусоватыми немцами. Смешней, пожалуй, были только косяками попершие в конце ХХ — начале XXI века поделки про заградотряды, нелепо злобных особистов и повсеместных штрафбатовцев…
Он перехватил из засады три танка. Это были «пантеры», движущиеся, что само по себе было для тех дней, когда у немцев почти кончилось горючее, удивительным. «Пантеры» прорывались куда-то на юг. Одна «тридцатьчетверка» для трех этих отличных машин была почти пустым местом, но у него было больше тысячи дней опыта войны — и его замечательная реакция…
Он успел поджечь два танка до начала ответной стрельбы и третий — через секунду после того, как первый ответный снаряд, царапнув броню на левом борту, заставил «тридцатьчетверку» тяжко содрогнуться и с унылым страшным воем ушел куда-то в развалины. От горящих «пантер» в сторону побежало несколько выбравшихся низом человек, а трое — с автоматами, со «шмайссерами», — залегли у танков и открыли густой заградительный огонь.
Лютовой постоянно возил в танке пару «фаустов» и два трофейных ручника, «MG42», с солидным запасом патронов. Такие вещи были обычным делом на фронте: если человек хотел жить и побеждать, он нарушал кучу инструкций и ничуть не страдал по этому поводу. Огнем пулеметов и «фаустами» танкисты (трое из них выбрались наружу) сразу подавили прикрытие. Лютовой с несколькими вовремя подошедшими пехотинцами бросился вдогонку за убегающими — командира пехотинцев убили как раз в этот момент, пришлось брать командование преследованием на себя.
Немцы, видимо, плохо знали этот район и бежали просто в надежде, что прикрытие их защитит надолго, что русские не станут преследовать, можно будет затеряться в развалинах. Они ошибались. На первом этаже — единственном уцелевшем — трехэтажного дома начался короткий бой. Двое немцев были убиты, как и четверо пехотинцев, еще один пехотинец — тяжело ранен и последний — контужен.
Последний немец и тут пытался уйти, без раздумий и очень прытко (а двое его товарищей это восприняли совершенно как должное!), но Лютовой снял его с оконного проема выстрелом из пистолета. И теперь, осторожно подобравшись к окну, посмотрел вниз.
Немец лежал на боку на груде щебня и прижимал к себе портфель. Совершенно не подходивший к его маскхалату, под которым были видны серебряные знаки различия эсэсовского подполковника. И он был еще жив.
Лютовой спрыгнул туда, наружу. Немец пытался дотянуться до вылетевшего при падении из руки пистолета — но ничего не получалось, тело отказывалось слушаться, и он только смотрел на присевшего рядом русского лейтенанта полными бездонной ненависти глазами. Но потом… Лютовой часто вспоминал этот момент — да, потом немец моргнул, и вместо ненависти в его взгляде появилась лишь усталая сожалеющая насмешка. Он выпустил портфель и сказал по-русски только одно слово: «Возьми». Почти без акцента.
Потом голова его тяжело свалилась набок…
Тому, что содержалось в этом портфеле, трудно было поверить. Лютовой даже не очень расстроился, что не взялся за подробную разборку раньше — пока был цел СССР, — он бы все равно не поверил в то, что нашел и хранил столько лет.
Он и сейчас еще не вполне верил. Слишком велик и странен был охват проблем в тех бумагах…
Лютовой придвинул к себе удобный откидной столик, перебрал недавно исписанные листки. Эту рукопись он спешил закончить — и вот теперь она, кажется, была закончена. Последняя рукопись в его жизни. Она не будет напечатана — в ближайшее время точно. Она никогда не попадет в Интернет, которого нету больше.
Он прочел про себя, еще раз пропуская через сознание и перепроверяя слово за словом, последний лист…
Часто говорят о «детстве, опаленном войной», о «душе, искалеченной войной». Но никто и никогда даже не пытается себе представить — а что такое мир? Что такое «детство, оскверненное миром», что такое «душа, искалеченная миром»? Странные выражения, правда? Но они всего лишь идут вразрез с хоровыми нелепыми причитаниями-молитвами, несущимися со всех концов света, с рабским стоном: «Лишь бы не было войны!» И потом — они необычны. И от этого непривычны — но не неверны.
Стремление к всеобъемлющему миру любой ценой искалечило сотни миллионов душ. Убило десятки миллионов людей.
Дело в том, что Мир никогда не бывает на самом деле, естественным образом, сильней Войны. Эту доктрину всякий раз приходится искусственно поддерживать, пускать в ход самое подлое, омерзительное и безжалостное насилие «во имя мира», выращивая целые поколения беззубых, тихих, никчемных за пределами искусственного мирка людей, само существование которых позорит это имя. Ради этой доктрины выкорчевывается мужество в мальчишках. Ради нее унижается армия, о которую вытирают ноги самые заштатные политики. Ради этого мира в ход пускается распространение бесполости, применение «снижающих агрессивность» лекарств, программы дебилизации через СМИ, выпестовывание умственно отсталых, генетически неполноценных, просто откровенных психов. Конец — всегда одинаков, безжалостен и закономерен. Рано или поздно нация, государство, общность, принявшие в страхе перед насилием или слепой надежде избежать его доктрину вечного мира, максимальной безопасности, полной неагрессивности, становятся добычей соседей. И платой за «мир» делаются целые народы. Дети со всезнающими глазами стариков, не умеющие любить, верить и мечтать. Старики, пытающиеся остаться детьми в ужасе перед смертью после бессмысленной жизни. Распад морали. Повальная наркомания. Смерть духа. Проникший во все поры жизни маразм, воспринимаемый как должное. Бессилие и нежелание защищаться, даже когда взламывают твою дверь.
