Олег Верещагин - Очищение
Женька стоял чуть в стороне от костров. Один — без деда. Задумчиво улыбался чему-то и вздрогнул, когда Романов положил ему руку на плечо. Быстро посмотрел — с улыбкой — и неожиданно (Романов дернулся, он не успел привыкнуть к голосу Белосельского… а потом — дернулся еще раз от смысла слов) сказал:
— Я с вами во Владик. А вы… вы по-другому думали?
— Думал, — признался Романов.
Женька фыркнул:
— Ну и д… думали так зря вы. Там столько дел!
— Дел везде много, — возразил Романов. — И ты все-таки подумай — ведь может случиться так, что деда ты не увидишь теперь несколько лет. Или… вообще.
— Это неважно, — неожиданно сказал Женька. Заторопился, увидев, что взгляд Романова стал сердитым и недовольным: — Понимаете, это правда неважно. Страшно, когда ты один и ты знаешь, что ты один и… и вообще. А если ты не один и ты знаешь, что у тебя есть… есть близкие… есть… то ведь неважно — где! Они есть, и все. А сражаться надо каждому на своем месте. Тех мест я не знаю. Эти — для меня свои.
— Ишь ты… — Романов смотрел теперь с уважением. — Да. Пожалуй, ты прав. И знаешь, Женька, я ужасно рад, что ты остаешься.
Женька улыбнулся. Уже не задумчиво — широко и счастливо.
Глава 15
Снег
Флаги России реют над нами
С неба синь Ирия — Правью пречистой.
Да, в сорок первом не мы умирали.
Мы — не герои.
Мы лишь непофигисты.
Фенрир. Белый маршХегай Ли Дэ умер за день до возвращения дружины Романова.
Кореец работал до последнего и до последнего сохранял спокойно-философское отношение к себе самому и своей жизни — и жесткую требовательность к делам и их исполнению. Все видели уже, что он болен, но как-то не верилось никому, что он умрет. Он сам ходил, постоянно шутил над тем, что облысел и теперь можно не тратить время на парикмахера… и в тот день задержался (как обычно) в кабинете.
Утром его нашли мертвым. Сидящим в кресле за столом с очень умиротворенным лицом и загадочной полуулыбкой на тонких губах. Окно было распахнуто настежь, и холодный ветерок пошевеливал на столе аккуратно сложенные бумаги…
Романов вернулся последним изо всех витязей, успев как раз на похороны. В Походе Пяти Дружин погибло семнадцать участников. Еще двое — просто исчезли, о них не говорили, и лишь Батыршин, в чью дружину они входили, рассказал об этом — и только Романову. Двое дружинников изнасиловали девушку в одной из деревень, через которые проходила дружина. Батыршин приказал зарыть насильников в землю — связав проволокой, голыми, заживо, вниз головами. За них просила даже сама изнасилованная, просили деревенские, потрясенные жестокостью казни. Но Батыршин не стал даже обсуждать свое решение. Просто сказал над местом, где казнь совершилась, что таким будет наказание за изнасилование для любого дружинника.
Они с Батыршиным говорили про тот случай сразу после того, как стало опадать пламя погребального костра Хегая Ли Дэ. Было душно, пасмурно, с моря дул влажный ветер, в порту тревожно перемигивались огоньки. А от костра, возле которого в несколько сплошных плотных колец стояли люди, слышался высокий голос Антона Медведева — мальчишка пел своего любимого однофамильца и кумира, пел странную, вроде бы совершенно неподходящую песню про каких-то Карлсонов…
Выруби свет. В пламени наш Вазастан.
Выруби свет. Нам не вернуться назад.
Выруби свет. Хватит глазеть на экран.
Выруби свет. Смотри нам в глаза…
«Смотри нам в глаза», — подумал Романов, отворачиваясь от замолчавшего Батыршина — к пламени костра.
Смотри нам в глаза.
Если сможешь…
Ральф Бек ждал возвращения Романова к тому моменту, когда дружина добралась до Владика, уже несколько дней. Бывшая подлодка торговцев органами всплыла прямо в порту Владика. У немцев было двое убитых — охрана обосновавшихся на благоустроенной базе, построенной еще в мирные времена по договоренности с китайцами «хозяев жизни», была многочисленной, но — трусливой, с суши база просто не имела входов, а атаки с собственной подлодки никто не ожидал. Не мог себе даже представить.
Бек привез восемь мешков, набитых головами — мужскими, женскими, детскими. И четыре — с золотом в монетах. Он сдал все это Большому Кругу, как отчет о проделанной работе, — и тут же уплыл обратно к себе на север на все той же подлодке, которую попросил себе. Управляли ею уже сами юные немцы. Рулевой, впрочем, был жив — его держали в рубке, как ценный говорящий справочник.
Без рук и ног.
Выруби свет. В пламени наш Вазастан.
Выруби свет. Нам не вернуться назад.
Выруби свет. Хватит глазеть на экран.
Выруби свет. Смотри нам в глаза…
Весь следующий после возвращения день Романов инспектировал фабрично-заводские училища — открыто их было в городе шесть, на базе бывших средних школ. А потом его ждали на симпозиуме физиков, куда ходить вообще было небезопасно, — там дело доходило до драк между приверженцами Ошуркова и Батыршина. Женька не поехал с ним никуда, отпросился. Он чувствовал, что очень, просто чудовищно устал, и от этой усталости надо было срочно отвязаться, иначе был риск, что она останется навсегда, Белосельский это знал. Предыдущую ночь он спал в кабинете Романова и не отдохнул. Просто не смог заставить себя расслабиться.
У Женьки уже довольно давно была квартира — своя собственная. Просто однокомнатная квартирка из числа давно брошенных — рядом со зданием Думы, бульвар перейти. Второй этаж. Бывал он там редко и как-то не очень воспринимал квартиру как свою собственную. Но там было тепло, там была кровать, и вообще. Сейчас ему этого было вполне достаточно. Уже темнело, дул резкий холодный ветер, и густая, еще только-только начавшая облетать листва деревьев казалась серой и пожухшей.
До квартиры Женька шел вместе с Сажиным. Тот, пользуясь свободным часом, «выгуливал» Мирослава. Странного маленького найденыша дружинник забрал к себе, как только вернулся вместе с немцами с задания. У них с женой была пока только маленькая дочка, и отказывать Сажину никто и не подумал. «Ми’ослав Коб’ин» важно топал рядом с «папой» (он так стал называть Сажина еще во время возвращения из рейда) и выглядел вполне довольным жизнью… Сажин рассказывал про фестиваль «Таусень», на который основная часть дружины так и не попала, — что было очень интересно, много новых песен, причем красивых… и люди собрались охотно, пользовались тоже свободными получасом-часом, чтобы побывать там. Женька хотел спросить, не пел ли на фестивале сам Сажин, потому что помнил: дружинник писал большую поэму про их поход. Но не спросил — постеснялся. И около двери распрощался и с ним, и с серьезно подавшим маленькую ладошку Мирославом…
