Олег Верещагин - Очищение
…Генерал Белосельский оказался высоким мощным мужчиной — с легким брюшком, впрочем; так же, впрочем, оно, кажется, ему не мешало. Легкий свитер с эмблемой (теперь и Романов узнал ее, он сам ее утверждал, в конце концов), кожаными наплечниками, голубой берет на почти квадратной, короткостриженой голове, под мышкой — «стечкин» в мягкой дорогой кобуре. Жилета на генерале не было, только подсумок, пара гранат и нож на поясе. Правая рука генерала после пожатия предплечий вернулась на висящий на правом бедре «АКМС». Морщинистое, навечно загорелое лицо с седой скобкой усов; маленькие серые глазки смотрели чуть насмешливо, но в то же время внимательно и серьезно. Романову приходилось делать снова и снова усилия, чтобы не тянуться по стойке «смирно», вспоминая о своем лейтенантстве…
— Вам привет от Заварзина из Зеи, — сообщил Белосельский. Продолжал деловито, не выказывая никакого удивления от встречи: — Зея, Тында, Сковородино — они все под нашей властью. Участок железной дороги от Северобайкальска до Чегдомына — тоже. А вот южнее, на БАМе, — полный хаос и большие поля радиационного заражения, которые — увы — распространяются с ветром. Трясет сильно. И идет снег, кстати. Не очень холодно, пока не ложится, но идет часто… Все большие города — Чита, Улан-Удэ, Ангарск, Иркутск — разрушены почти полностью, там эпидемии, орды беженцев и полное безвластие. Боюсь, что с этим мы ничего не можем сделать… Пытались несколько раз, но только потеряли людей. Что происходит западней Ангары — не знаем вообще, но вряд ли там лучше. Скорее — хуже.
— Но как вы тут?! — Романов, в отличие от генерала, никак не мог опомниться. Белосельский повел плечами:
— Потихоньку-полегоньку… Мы уже давно в пути. Я просто подумал — надо повидаться, вот и поехали себе не спеша… а тут вон ты навстречу сам… По пути много всякого было, пять человек похоронили, зато вроде как нашу власть в семи местах установили. На обратном пути посмотрим.
— С нами во Владик не поедете? — без особой надежды спросил Романов. Они, разговаривая, отошли к ручью, протекавшему под дорогой. Забайкальцы конвоя Белосельского мешались с дружинниками Романова; среди казаков было видно несколько немного иначе одетых мальчишек — видимо, из Селенжинского лицея.
— Нет, извини — нет, — покачал головой Белосельский. — Если бы доехали сами — может, даже и зазимовали бы, насколько там придется. А так — мы назад будем спешить. Чувствую я — как подожмет мороз, у нас хлопот будет немерено… — Он вздохнул: — Тут-то у тебя тихо более-менее с этим. А видел бы ты, как там… беженцев этих…
Романов видел беженцев. Но не стал спорить — в конце концов, вдоль БАМа жило вдесятеро больше людей, чем на Дальнем Востоке. И все-таки он представлял себе, что имеет в виду генерал. Он хотел сказать, что многое надо успеть обсудить, но Белосельский продолжал, глядя в воду у своих ног:
— Дети. Детей жалко; того гляди, умом тронешься… У меня был внук, — Белосельский поглядел на Романова потемневшими глазами. — Я, собственно, думал о нем, когда все это затевал… с лицеем. Смешно, думал — вроде как огонек засвечу, он на него и придет, доберется. Многие пришли, да. Спаслись. А он… нет.
— Он погиб? — тихо уточнил Романов. — Или пропал без вести?
— Мне легче думать, что он погиб… — И Белосельский пояснил: — Пропал без вести — предполагает слишком много ужасных вариантов… Я думал, что он продолжит нашу династию… мы с середины XVIII века служили России с оружием в руках. Но жена сына… ты ж знаешь, как это бывает. Как это было, — поправился генерал. — Она определила Женю в школу с бизнес-уклоном. Сюда, то есть к вам, во Владик. Там он и пропал. Вместе с женой моего сына и самим Тошей. Он служил в городской комендатуре… Не знали его? — Лицо генерала на миг стало горестно-надеющимся, совсем старым…
Романов покачал головой. Но насторожился. Он уже не раз замечал за собой это невесть откуда взявшееся умение — молниеносно, за доли секунды, сопоставлять, казалось бы, разрозненную, буквально краем уха услышанную, информацию.
И за собой замечал, и за многими другими людьми… Устроив руки удобней на груди, он спросил словно бы мельком, из вежливого интереса:
— Вашего внука звали… — он помедлил, — Евгений Антонович Белосельский?
— Да, — кивнул генерал, снова переводя задумчивый взгляд на темную, казавшуюся совершенно осенней воду.
— А сколько ему было лет?
— Должно скоро… должно было скоро исполниться четырнадцать. — Генерал насторожился, снова повернулся к собеседнику, отрывисто спросил: — Что случилось?
Чудо случилось, подумал Романов спокойно. И тут же испугался: а если совпадение?! Ведь бывают даже такие совпадения… Ему вдруг стало страшно звать мальчишку. Но он прокашлялся и громко позвал, не отрывая взгляда от лица генерала:
— Жень! Женька!
По уже начавшему саморазбиваться лагерю прокатился повторяемый призыв — и через десять секунд, не больше, Женька уже подбегал к ручью. Но на бегу споткнулся, пошел шагом. Немного попятился. Опять пошел — еле-еле, шевеля губами. Со стороны это выглядело смешно, если честно.
Женька остановился в трех шагах от молчащих мужчин. И долго смотрел на стоящего на берегу ручья рядом с Романовым пожилого высокого витязя, который все это время держался рукой за щеку и не отрывал взгляда от мальчика. Потом губы Женьки дрогнули, искривились. Он тихо хрипло выдохнул, кашлянул. И… спросил негромко (Романов отшагнул, попал в воду, с плеском едва удержал равновесие… но на него не обернулись ни мужчина, ни мальчик):
— Дедуль? Это ты?
С его лица вдруг упала строгая жесткая маска юного бывалого воина. Оно стало детским, совсем ребячьим. Женька сморщился, заморгал. Уставился в землю, громко хлюпнул. Вскинул голову — быстро, с ужасом, в глазах можно было прочесть: показалось!
— Женя. Внук! — Белосельский поднялся, распахивая руки: — Женя. Женечка. Живой!
* * *Женька не отходил от деда. И Романов подумал с улыбкой, что, похоже, Женька для Владика потерян. Это было печально и немного обидно. Но, с другой стороны, надо радоваться. Есть чему.
Он бросил в ручей камешек. Булькнуло солидно, густо. Поднял голову, осмотрелся. Оказывается, уже начало темнеть… да нет, стемнело уже почти, и за спиной колебались огни нескольких костров. Романов поднялся на ноги, постоял еще немного, глядя на уже почти привычно горящие заревом облака на горизонте. И повернулся на звук — около костров запели. Запели незнакомую песню.
Песня эта не была грозно-маршевой. Ее пели спокойные, ровные, даже чуть равнодушные мужские голоса. И от этого ощущение обрекающей жути становилось только сильней.
