Олег Измеров - Ответ Империи
8. Попытка к бедствию
— Начнем сначала. Фамилия, имя, отчество, место рождения?
— Еремин Виктор Сергеевич. Уроженец города Брянска.
— Как оказались в расположении части?
— Вы же не поверите…
— Расскажите еще раз. Верить вам или нет — мы сами решим.
— Вечером… в одиннадцать часов вечера мне позвонили сотрудники госбезопасности по определенному им номеру и сказали, что мне надо выйти к подъезду.
— Они позвонили вам на квартиру?
— Нет, на этот мобильный телефон.
— На радиотелефон… Они представились, называли условные фразы?
— Там высвечивается на экранчике… Телефон мне тоже передали в госбезопасности.
— Спецтелефон, значит. Кто может это подтвердить?
— Здесь — никто.
— Что было дальше?
— Я оделся, вышел из подъезда, было темно почему-то, хотя на улице должно быть освещение.
— Вы проживали в Брянске?
— Да.
— В доме сколько этажей?
— Не помню точно… двенадцать или четырнадцать.
— Не помните, сколько этажей в доме, в котором жили?
— Я на днях вселился.
— Допустим. Что было дальше?
— Я увидел яркий свет… потом понял, что на меня едет машина.
— Так… Интересные пироги с котятами.
Старший лейтенант НКВД Рихштейн внимательно посмотрел на Виктора. Был он молодой, лет тридцать, не более, волосы стриженные 'под бокс', с проседью, и сам здоровый, как качок.
— Это хорошо, что вы считаете, что мы в это не поверим. Почему тогда настаиваете? Повторяете, как заученную легенду?
— Не вижу смысла врать и темнить.
— Настаиваете на том, что говорите искренне? Да или нет?
— Да.
— В Брянске нет домов в двенадцать этажей.
— В девяносто восьмом — будут. Бульвар Информатики, дом сто сорок два 'А'.
— Корпус 'А'?
— Корпус, простите, чего?
— Корпус дома.
— А, нет. Сейчас не называют корпусами. Просто дома и номера. То-есть, не сейчас. Я говорил, что очутился здесь из будущего.
— Бульвар Информатики как сейчас называется?
— Никак. Его нет. Он прямо на месте аэродрома построен. А аэродром будет за городом. За Супонево.
— Так далеко?
— Требования безопасности. Реактивные лайнеры.
— Ракетопланы?
— Вроде того.
— Кто дал вам радиотелефон?
— Капитан КГБ Доренцова, Варвара Семеновна.
— Что такое КГБ?
— Комитет госбезопасности СССР. Он будет отдельно от НКВД… то-есть, от МВД. После войны разделят.
— После какой войны?
— Великой Отечественной… В общем, с Германией будет тяжелая война, погибнет двадцать миллионов человек.
На лице старшего лейтенанта выразился неподдельный интерес.
— Когда начнется?
— Двадцать второго июня сорок первого года. В четыре утра, без всякого объявления. Немцы нападут.
— Сейчас уже двадцать седьмое. Сентября сорок первого. Войны нет.
— Как нет? — непроизвольно вырвалось у Виктора.
— Так нет. Панику сеете, гражданин. Завтра вон воскресенье, трудящиеся отдыхают.
— Воскресенье? Так, может, в это воскресенье, потому я и здесь? Товарищ гражданин, эти, как их, сосредоточение войск, провокации на границе, как, как там??? Тогда все понятно! Пять часов у нас, хоть что-то успеют, хоть из Брестской крепости народ выведут! Что там, на границе?
— Значит, из будущего, и спрашиваете, что в прошлом? И не знали, что НКГБ уже выделяли из НКВД и обратно объединили? Историю не учили? А по разговору вы, похоже, закончили при царе гимназию, а то и университет. Читали, похоже, много. Не вяжется.
— Знаю, свою знаю. Она у вас другая. Каждый раз немного другая история.
— Вы сказали 'каждый раз'. Что имели в виду?
— Я несколько раз попадал в прошлое и возвращался. Каждый раз оно другое. Да и сюда я попал из другого прошлого.
— Уже кое-что… Кто вас перебрасывает, каким путем, с какой целью?
— Понятия не имею. А домысливать не хочу, незачем. Знаете, как в кино: вот один кадр, а тут сразу другой. Ничего странного, необычного не замечал.
— Кино…
Старший лейтенант вынул из стола пачку листов бумаги и химический карандаш, и пододвинул их Виктору.
— Попробуйте изложить все связно и понятно. Я пока перекурю. Курите?
— Нет.
— Здоровье бережете. Это хорошо. О здоровье вам думать надо. Скажу, чтобы чаю занесли. Писать вам, похоже, долго придется…
Рихштейн поднялся, надел лежавшую на столе синюю фуражку, чтобы быть по форме, привычным жестом одернул серую суконную гимнастерку и вышел. Вскоре из-за фанерной перегородки ('фанера-лучший проводник звука') донесся его густой басок — с кем-то он там говорил. Неосторожно для представителя органов, подумал Виктор. А, впрочем, какая разница? Все равно не сбежать. На окне решетка, снаружи часовой, в коридоре тоже — заметил, когда вели. Черт, угораздило же попасть…
— Товарищ старший лейтенант, может, на него надавить? — сказал за стенкой тот, второй. — А то ж так и будет травить. И где он только наблатыкался…
— Нет, — отрезал Рихштейн, — трясти пусть следователи трясут, у них работа такая. А у нас с тобой, Фелюнин, пока за ним утром не приедут, задача выяснить, как он проник на охраняемый нами объект. Периметр проверил?
— Так точно. Все клянутся-божатся, муха не пролетела.
- 'Муха'… Эта муха по костюму третьего роста. Метр семьдесят шесть. И ничего, ни парашюта, не планера, ни хрена не обнаружили. Не съел же он их. Слушай, может он гипнотизер? Внушает охране и проходит?
— Может. Сергиенко показывает, он прямо из воздуха у него перед радиатором появился. Ладно, бензовоз медленно ехал, а то б вообще сидели тут с трупом.
— Нет. Что-то мне подсказывает, что он не гипнотизер. И зачем тогда ему этот бред нести? И бред складный какой-то, на противоречиях не ловится… Радисты-то наши что сказали про радио?
— Да сперва, знаете, не очень удивились. Сказали, пару лет назад товарищ Долгушин такую штуку в молодежном журнале описал. Фантастика ближнего прицела. Ну, раз так, то за два года ученые могли и сделать, писатели, они же от них и черпают… Да, а вот как крышечку-то открыли — аккуратненькая такая, на защелочке, понимаете, — так сразу за голову, и говорят, такого не может быть.
— В каком смысле не может?
— Нету в мире таких раций. Не бывает. Ни одной лампы, детальки вот такусенькие, экран, как зеркальце в бритвенном наборе, кнопки-пупырышки. Проводки на шасси — будто паутинки какие нарисованы. Полагают, что эта… как ее… кристаллическая электроника, вот.
— Что за электроника, где применяется?
— Неизведанная вещь, можно сказать. Детектировать сигнал можно, усиливать, опытами установлено. Лет десять назад думали, вообще радиолампу заменит, ан нет. Какой-то там у них теории не хватает, а по простому опыту тут не дойти, это ж не магнето…
— Понятно. Что еще установили?
— Волна, судя по антенне, сантиметровая. Километр действие, не больше. Или чтобы труба была специальная для связи, волновод называется.
— Маркировка какая-то есть? Чье изготовление?
— Надписи под лупой рассмотрели, все на русском, большая часть не понятные. На пластмассе сзади выгравировано — якобы Рижский завод, тыща девятьсот девяносто седьмой год выпуска. На некоторых детальках звездочки видать. Вроде как оборонзаказ.
— Рижский, он при буржуях ничего такого не делал, случаем?
— Да надписи-то хоть какие могли поставить. Рижский, хренижский…
— Вот ить хренотень, твою… И, главное, накануне прибытия ракетного истребителя. Говорят, тыщу километров даст, а то и тыщу сто.
'Кирдык', подумал Виктор, 'полный кирдык. Сто пудов не отмазаться, даже и с артефактами. А у старлея-то с бдительностью того… Жалко даже. Морду не бил, даже не орал. Вляпается когда-нибудь с утечкой инфы и расстреляют… Да что ж я, это ж точно, не случайно ж вечером в субботу… Блин, блин, как предупредить-то, как, как? А если, наоборот, не война? Если я действительно шухер подниму, и из-за меня-то и начнется? Это ж меня, как провокатора сюда, что ли? Черт, черт, не надо суетиться. Возьми себя в руки. Не надо мне играть по чьим-то планам, мне свой надо, для этой реальности… Судьба страны на кону, миллионов народу.'
— Неплохой 'Казбек' на этот раз в гарнизонный завезли, надо будет еще взять, — продолжал тем временем Рихштейн. — В общем, пошли, Фелюнин, на улицу, на свежем воздухе мозговать проще…
Голоса стихли, Виктор взял карандаш и послюнявил кончик. На пальцах остался грязно-синий след. Что писать-то? 'Я, Виктор Сергеевич Еремин, попал сюда случайно…'
Дверь скрипнула. Виктор повернул голову. В комнату осторожно вошел красноармеец с мосинским карабином и притворил за собой дверь. Невысокий, с рябым лицом после оспы — тот, что в коридоре стоял.
