Барин-Шабарин 5 (СИ) - Старый Денис
Мне было что сказать губернатору. Теперь можно высказаться. На меня совершено нападение. Кто это организовал? Да тот, что сбежал. И это будет английский командор, тут к бабке не ходи, верное дело. Вот пусть Берх и объяснит, что происходит в вверенном ему городе.
Его императорское Величество Николай Павлович был вне себя от гнева. Нет, он не уподоблялся своему отцу, не топал ногами, не кричал и не бил своих подданных. Но этот острый взгляд, который мало кто мог выдержать, не сменялся уже целый день.
— Александр Сергеевич, вам предстоит срочно отбыть в Константинополь и указать султану, что Российская империя подобного унижения терпеть не будет! — негромко, но при этом жёстко говорил государь.
— Ваша Воля будет исполнена, Ваше Императорское Величество! — отвечал стоявший перед государем Александр Сергеевич Меншиков. — Я заставлю султана изменить своё решение!
Разговор проходил в рабочем кабинете русского императора. Присутствовали самые доверенные лица: князь Воронцов, граф Чернышёв, министр иностранных дел Нессельроде. На заседании государственного совета уже был обсужден вопрос о том, что османский султан приказал передать католикам ключи от ряда христианских святынь в Иерусалиме, и что на этот выпад России нужно отвечать.
Такого демарша от турок никто не ожидал. Понятно было, что тут торчат лопоухие уши французского императора, или узурпатора, Луи Наполеона. Всем было понятно, почему Франция начинают подобные действия. Это не что иное, как месть Луи Наполеона лично русскому государю. Николай Павлович называл французского правителя «мон ами», что по-французски означает «мой друг». А должно было, по убеждению французского узурпатора, от русского императора звучать приветствие «мой брат», «мон фрер».
Николай Павлович не мог переступить через себя и назвать Луи Наполеона равным себе. Да и как это сделать? Именно русский император является гарантом существования европейских монархий. Более последовательного борца с революциями, чем Николай Павлович, нет в Европе. Потому не мог он назвать Наполеона равным себе, и не только из-за собственного самолюбия. Последствия подобного признания могли быть весьма ощутимы и на международной арене, и внутри Российского государства. Как же… Одного Наполеона победили, а нынче кланяться жалкой копии прошлого узурпатора-императора? И вот она, месть… Пока — мелочная, но как знать, что будет дальше.
— Ваше Величество, если турки будут угрожать нам войной? Я могу пообещать им войну? — уточнял чрезвычайный посол русского императора в Османской империи.
— Более того, Александр Сергеевич, мы готовы к этой войне. Остались только формальности, чтобы это утвердить. Ещё не одно поколение австрийцев должно быть нам благодарно, пруссаки слабы, да и не имеют они серьёзных интересов в балканском вопросе. Англия с нами, и англичане никогда не станут водить дружбу с Францией, — император говорил, будто убеждал сам себя.
Ведь всё складывается как нельзя лучше, чтобы окончательно решить вопрос с Османской империей. Не лишённый гордыни, император Николай Павлович хотел в памяти потомков оставить своё правление, как пример деяния столь великого, что можно было бы сравнивать со временем Петра I. А для этого нужно окончательно обезопасить пределы Русского государства и уничтожить злейшего давнего врага — Османскую империю.
Встреча в узком кругу была нужна прежде всего для того, чтобы дать последние наставления русскому посольству, отправляемому в Константинополь уже послезавтра. И у Меншикова были разработаны хитрые и унизительные для султана шаги. Россия не боялась войны, но турки, идущие на все унижения, чтобы только не воевать — тот исход, что тоже вполне устраивал русского государя.
— С посольством волю свою явил, — подвел итоги первому вопросу император. — Что у нас с подготовкой к войне? Все ли из вас хорошо изучили ту записку, что прислал Иван Фёдорович Паскевич?
Светлейший князь Иван Фёдорович Паскевич использовал ту записку, что ему предоставил молодой, заносчивый, да просто несносный ротмистр Шабарин. Сперва эти бумаги служили для увеселения, и не только генерал-фельдмаршала Паскевича, но и многих генералов, которые имели честь присутствовать на обедах у князя. Князь зачитывал им вслух те фантазии, что были изложены в записке.
Но вот через год приходят сведения, что французы и англичане существенным образом реформируют свою артиллерию. Что же это? Происходит ровным счётом то, что было написано в бумагах от Шабарина, ранее казавшихся смешными. Вот французы и англичане переводят чуть ли не половину своей армии на новейшие образцы штуцеров… Казалось, что штуцеры — медленное заряжание… Но у них появились новые пули, и это препятствие устранено.
Так что, когда от генерал-фельдмаршала лично государь требовал анализа предстоящей войны, будь такое, что она вправду случится, вольно или невольно, но Паскевич опирался в своих выкладках на записку, полученную от Шабарина. Там было уже осмыслено то, что сложно понять, если привык к войнам совсем иного формата и с другим оружием.
— Штуцеры… Кто бы мог подумать, что новая пуля перевернет военное дело. Того и гляди, скоро пушки будут нарезными и казнозарядными, — эмоционально высказывался император после зачитывания вслух основных положений аналитической записки от светлейшего князя Паскевича, ныне пребывавшего в своем имении в Гомеле.
— Александр Иванович, я велел вам подготовить выводы по готовности к войне южных губерний. Есть ли больницы, дороги, продовольствие, кони… Впрочем, сами должны понимать. Так вы готовы? — спрашивал государь.
— Так точно, ваше императорское величество, — сказал Чернышёв, раскрыл свою папку и начал доклад.
Председатель Государственного Совета подготовился честно, используя даже те материалы, которые графу Чернышёву предоставил Воронцов. И без помощи Михаила Семеновича Воронцова просто было бы невозможно подготовиться. Никто так хорошо не знает Кавказа, как Воронцов, как, впрочем, и Причерноморья.
— Лучше всего к вероятной войне готова Екатеринославская губерния… — говорил Чернышёв и невольно кривился при упоминании губернии, влиять на которую он не имел до сих пор практически никаких возможностей.
— Как так вышло, что Екатеринославская губерния подготовилась лучше? — спрашивал император. — Мы же, сколько я помню — а память мне не изменяет — выделяли больше денег Одессе, Николаеву и другим побережным городам и губерниям.
— Дозволите, Ваше Величество, я дополню? — спросил Воронцов, почувствовавший, что наступил очень удачный момент, чтобы щелкнуть по носу Чернышёва.
Одно дело — подготовить доклад, тут нельзя устраивать интриги, другое же показать императору, кто именно в курсе происходящего на Юге России.
Император позволил. И Воронцов начал…
— У меня есть бумаги, свидетельствующие о том, что в Екатеринославской губернии нынче готовы наборы провианта на более чем сто тысяч дневных норм на солдата и офицера. В Екатеринославе есть две новых больницы, которые в кратчайшее время могут стать военными госпиталями. Достроена больница в Александровске. Построена удобная дорога от Екатеринослава до Севастополя с временными деревянными мостами через Днепр, но с прочными сваями… — светлейший князь Михаил Семенович Воронцов блистал, даже боли в ногах казались несущественными. — Шесть тысяч бельгийских штуцеров…
— Как? — раздался крик, — Почему я не знаю о наличии такого оружия?
Это взбеленился граф Александр Иванович Чернышёв.
— Прошу простить меня, что сообщаю сие лишь сейчас. Но только перед заседанием пришли вести. Эта партия оружия была куплена с моей помощью человеком, которому я доверяю и который стал готовиться к войне раньше, чем она стала возможной, — усмехнулся Воронцов.
Светлейший князь не был бессребреником. Он собирался присвоить себе толику славы провидца, а тем самым отнять некоторое количество славы у Алексея Петровича Шабарина. Воронцов не участвовал в операции по закупке бельгийских штуцеров на деньги Шабарина. Он просто не мешал, что порой является лучшей помощью. Более того, Шабарин обращался к людям, так или иначе связанным с князем, в том числе и за границей. Так что Михаил Семенович решил, что имеет право говорить о своем участии.
