Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"

[2] Абхазский князь Лоов и его уздень Трам были знаменитыми коннозаводчиками на Северном Кавказе. Выведенная ими порода лошадей весьма ценилась. Не беремся судить, кто кого превосходил — «черкес» или «питомец смелый трамских табунов»? В воспоминаниях старых кавказцев обе породы получили самую высокую оценку. К сожалению, трамовская лошадь исчезла еще до революции.

[3] Ф. Ф. Торнау писал в своих воспоминаниях, как горцы на «кабардинцах» проделали за 14 часов 160 верст.

Глава 4

Оказии на Военно-Грузинской дороге

Утро вышло беспокойным. Не выспался, толком не отдохнул, но какие мои годы⁈

Сгонял на Армянский базар прикупить недостающее. Нет, не кофейный набор, как выбрал бы Спенсер. Огневой припас, вяленое мясо и черкесский гомыль — порошкообразную массу, в состав которой входили пшено, мясо, сухой бульон и специи. Достаточно было щепотки такого порошка, чтобы получить протертый мясной суп.

Навьючили с Бахадуром одного из кабардинцев. Ружье в меховом чехле. Бурка. Скрученная циновка. Крепкая веревка. И кожаный бурдюк с водой. И другой — с кахетинским. Не удержался.

Тамара стояла на крыльце. Кусала губы, боясь разрыдаться, глядя на нашу суету.

Пришло время прощаться. Не знал, как к ней подступиться.

— Знаешь, как казачки провожают в поход своих мужей?

— Нет! — сухо ответила моя царица.

— Выносят чарку, а потом идут до околицы, держась за стремя.

— Я — сейчас! — тряхнула косами и убежала в дом.

Вернулась с кружкой.

— Садись на коня! — приказала.

Я подчинился.

— Пей, но только половину! — снова приказала.

Я выпил полкружки и вернул ей сосуд.

— Остаток солью в бутылочку. Допьешь, когда вернешься! — гордо сказала она. — Я так хочу! Но заруби себе на носу: не желаю быть черной розой Тифлиса![1] Хочу белое платье и фату! Прощай! — и, не поцеловав на прощание, развернулась и ушла в дом.

Моя царица! Нет для нее правил! Сама их придумывает и устанавливает! Девочка по имени «Хочу»!

… Хан-Гирей был приятно удивлен моей оперативностью. Не ожидал, что я так быстро соберусь в Черкесию. Но что-то его тяготило. Что-то прорезало его лоб скорбной морщиной. Заставило опуститься уголки губ. Он улыбался мне через силу.

— Вот так скорость! Хвалю! Вижу, судьба Торнау вам не безразлична. И от души поздравляю с высокой наградой! Я воздержался в штабе от проявлений восторгов, дабы не ставить вас в ложное положение. Теперь же, наедине, спешу отметить. Не унывайте от скромности ордена. Император не балует Кавказ наградами. В прошлом году ни одного Георгия не дали в войсках. Будто не гибнут офицеры и солдаты во славу Государя от пуль и шашек немирных горцев. Не совершают бессмертных подвигов…

— Возможно, господин полковник, Государь пребывает в двусмысленном положении? Никак не решит, война здесь или мятеж?

— Вот, что я скажу вам по секрету. В Петербурге слишком много дурных советчиков. Утром доставили мне инструкцию от военного министра. От меня требуют невозможного. Хотят, чтобы я к приезду Государя на Кавказ собрал до пятидесяти депутатов для встречи с царем, чтобы они подписали капитуляцию. Именно так я воспринимаю пункты, кои следует мне донести до вождей непокорных племен. Полюбуйтесь.

Он протянул мне бумагу с грифом секретно, подписанную графом Чернышевым. Без смеха сквозь слезы нельзя было читать эту длиннющую инструкцию, содержащую семь пунктов. Каждый из них можно было смело назвать оскорблением для горцев. Выдать аманатов-заложников, не давать приюта немирным соседям, принять над собой власть назначенного начальника-пристава… Они там, что, вконец, обалдели, эти столичные «стратеги»?

— Это просто невыполнимо!

— А что мне делать? Получен приказ. Надо выполнять!

— Как же выполнять, коль он противоречит самому свободолюбивому духу непокорных народов?

— Кто-то убедил Государя, что одного его приезда будет достаточно, чтобы склонить Северный Кавказ к покорности! Жалкие льстецы! Ничего не смыслят в местных реалиях, а все туда же — раздают указания! Договорились до того, что стоит уверить горцев в масштабах и силе Империи, и они склонят свою выю!

— В горах свое представление о необозримости! Имея перед глазами уходящие вдаль и в небо снежные хребты и вершины, подобные Эльбрусу, сложно представить, что есть что-то более величественное!

Хан-Гирей согласно кивнул.

— Конечно, есть в горах немало достойных мужей благородного происхождения, с кем можно иметь дело. У меня есть целый список. Я буду с ними встречаться и упирать в разговорах на то, что князьям и узденям во имя сохранения своего положения не мешало бы обуздать воинственность подданных и договориться с русскими. Сложнее с шапсугами и натухайцами. Их уорки и свободные крестьяне в грош не ставят свою знать!

— Как же так вышло?

— Я расскажу. Поучительная история. Незадолго до последней войны с русскими султан отправил в Анапу одного пашу. Этот эмиссар оказался очень деятельным. Проповедовал ислам, найдя в народах близ Анапы полную поддержку. Им особо приглянулась мысль о равенстве правоверных. В итоге, паша уехал, а шапсуги и натухайцы низвели свое дворянство до равного положения с чернью. Создали соприсяжные братства, внутри которых происхождение не имеет значения. Их сотни нынче на землях от устья Кубани до Абина и границ с убыхами.

— Меня приняли в одно из таких обществ. Его члены называют себя всадниками.

Хан-Гирей рассмеялся.

— Это другое! Вы попали в братство, которое скорее противостоит обычным соприсяжникам и объединяет людей благородных. Которые отстаивают старые привилегии, когда слово князя было законом.

— Мне так не показалось. Скорее их сплотила идея борьбы с русскими.

— Дайте таким людям шанс возвыситься, обещайте им покровительство — и они станут мирными! Люди боролись и будут бороться за власть. В вашем случае сочту удачей вступление в подобный союз. Нужно подумать, как сие использовать к общей пользе.

Я не стал спорить с князем. Понял, что он целиком поглощен мыслью защиты своей корпорации черкесского дворянства. Но не стоило спешить с выводами. Хватало случаев убедиться, что на Северном Кавказе все иначе. Другая логика. Иная система координат.

— Что с вашим планом? Когда начнем его претворять в жизнь?

— Возьмем паузу до приезда Государя. Сосредоточьтесь на Торнау. Инструкция, которую я показал, сильно ударила по моим позициям. Нужен успех! Государь оценивает людей по результатам, а не по болтовне и обещаниям!

— А что с англичанами?

— Пока не до них! Пусть себе болтают! До меня дошли слухи, что черкесы уверяют всех кого ни попадя, что англицкий король следит за их судьбой. Наивные! В них говорит отчаяние. Но скоро их глаза раскроются, и тогда Белю несдобровать!

В общем, инструкции-напутствия весьма просты: к англичанам пока не лезть, сосредоточиться на спасении кавказского пленника. На том и порешали.

… Со счастливой оказии началось мое путешествие. На станции, откуда два раза в неделю отправлялись почты в Ставрополь и далее, в Россию, сговорился я с попутчиком. Ненамного меня старше, рано поседевший капитан отправлялся в Пятигорск залечивать ревматические боли. Подцепил он свой недуг в сырых и ветхих казармах Грузинского гренадерского полка в Гори, где стояла его рота. Звали офицера Платон Платонович Буйнов.

Вопреки фамилии, капитан был тих, незлоблив и участлив. Мигом оценив мой заспанный вид, предложил мне место в своей повозке, как только увидел в руках подорожные до Прочного Окопа. Он нанял осетина, чтобы на перекладных добраться до Крестового перевала.

— Лошадок ваших, чудных, привяжем сзади. Путь нам долгий лежит. Пущай отдохнут. А вы выспитесь. Эвон как зеваете.

Я кочевряжиться не стал. Закутался в бурку. Поерзал, устраиваясь поудобнее. И отключился, будто свечу задул. Сказались бессонные ночи.

Очнулся затемно, перед подъемом на Кайшурскую гору.

— Здоровы же вы дрыхнуть! — приветствовал меня капитан. — Все на свете проспали! И древнюю грузинскую столицу. И чудное слияние Белой и Черной Арагви.