Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)
– Нет, – отвлекшись, ответил Ла Пуассон. – Меня наградили. Дважды. Сначала Бонапарт, а потом Бурбон. Оба режима, прежний и новый, нашли мои действия соответствующими ситуации на благо Франции, и надеюсь, вы поймете меня и найдете то же самое. Ах, вот и она, цвет моего сердца! Жаннетт, прошу тебя, подойди. Капитан, я вас сейчас представлю. Госпожа Жаннетт Сансон де Лонваль, надеюсь, в будущем Ла Пуассон. – Он взял в руки тонкую ладонь подошедшей хрупкой девушки, напомнившей Сагиту степной синий колокольчик. – Это мой знакомый русский капитан и его подчиненный, замечательные господа, едва не убили меня под Лейпцигом.
– Как жаль, что это им не удалось, Ален, – холодно ответила девушка.
– У Жаннетт острый язычок, – улыбнулся Ла Пуассон.
– За неимением ничего другого, – девушка вытащила руку из захвата Ла Пуассона. – Я здесь не по своей воле и не собираюсь делать вид, что мне это нравится.
Савичев нахмурился. А Ла Пуассон, поцеловав ей руку сквозь белую перчатку, поклонился:
– Не имею желания спорить с тобой, дорогая. Прошу простить, господа, я оставлю вас ненадолго, заметил одного старого знакомого.
И оставил их одних.
– Простите, сударыня, мы с месье действительно не друзья, – произнес Савичев, наблюдая за девушкой.
– А мы с ним действительно не помолвлены, – ответила Жаннетт Сансон. – Ален, как всегда, выдает желаемое за существующее. Это его уже не раз подводило, и я надеюсь, он это однажды не переживет. Ален – кредитор моей семьи и сегодня устраивает цирк с уродами, бал с аукционом в моем доме. Если я не соглашусь, дом тоже пойдет с молотка. Мы изрядно поиздержались во время этой бесконечной блокады, наш долг неоплатен, и я ничего не могу с этим поделать. Не нужно так смущаться, господин капитан, от вас мне ничего не требуется. И не скажу, что буду рада видеть вас сегодня вечером у себя.
– Я все-таки приду, – ответил Савичев, бледно улыбаясь. – Если дама в беде…
– Дама никого и ни о чем не просила, – Жаннетт злобно щелкнула веером. – И вы мне не поможете. Ла Пуассон опасный человек. Прощайте.
Савичев смотрел, как она уходит по зеленой лужайке к своей коляске. А Сагит метким взглядом стрелка наблюдал за тем, как Ла Пуассон беседует со своим старым знакомым – арапом Буссенаром. Буссенар беседе был вовсе не рад. С этим Ла Пуассоном вообще кто-нибудь говорить рад?
– Опасный человек, – пробормотал Савичев.
– Башлыктар, – обратился к нему Сагит. – Командир, таких врагов нельзя оставлять. Воду отравит, траву сведет, своего добьется. Сколько наших он убил?
– Достаточно, – едва слышно ответил Савичев. – С него достаточно. Готовься. Вечером едем в Шато де О. На бал. Ла Пуассон – подлец. А подлецу я не дам спуску.
Сагит остался доволен. Не придется искать это самое Шато де О в одиночку.
Будет ночь, и будет время.
Ночь над Шато де О стояла замечательная. Самое то, чтоб лошадей угонять. Сагит знал в этом толк. Тесть Сагита за его первую и любимую жену Улдус требовал тысячу лошадей, и Сагит их ему однажды пригнал. Потому и время после свадьбы оказалось совсем не медом намазано. Пару искателей справедливости пришлось оставить в степи остывать со стрелой в груди. Их роды забурлили, старейшины потребовали ответа за убитых. Пришлось уйти на войну, а тестю – отдать ту тысячу коней в армию, вместо ограбленных родов. Так вот. Пришлось воевать с уруским добровольческим полком – в своем Первом Башкирском его не привечали. А уже зимой, после Березины, к ним и отбившийся от своих Инныпъин пристал.
Давно это было, но Сагит никогда врагов за спиной не оставлял, тем более таких, что с мертвецами говорят. Не в его это было обычае.
Дом на Шато де О напоминал крепость с высокими стенами, выложенными сумрачным диким камнем, и черепичными крышами. Но внутри оказалось не в пример ярче и веселее, чем выглядело снаружи.
И они действительно отлично вписались.
Предстоящий торг собрал всех пресыщенных и уродливых людей этого города. Были дворяне из новых – в масках, пили шампанское из алых бокалов. Были пьяные музыканты, тоже в масках, но дель арте. Были молчаливые эфиопы в иззолоченных кафтанах – прислуга господ. Бледные и голодные художники, степенные вольные каменщики в вице-мундирах, успешные содержанки в бриллиантах и страусиных перьях, с обнаженными шеями, и еще более голые, крашенные под статуи бляди, весь уродливый сор огромного города собрался на сомнительное развлечение в свете колеблющихся свечей.
– Римские ночи, – буркнул мрачный и желающий неприятностей Савичев. – Каракалла был бы в восторге. Ох, Европа…
Сагит безучастно наблюдал за танцовщицей, исполнявшей танец живота прямо на столе с яствами, а Буссенар только белые зубы скалил.
– Вы все-таки пришли, – холодно приветствовала их госпожа Сансон в главной круглой зале, под заполненным народом балконом второго этажа, у накрытого зеленым сукном круглого стола.
– Явился непрошеным, – Савичев улыбнулся, поклонился всем телом, словно кол проглотивши, и ручку хозяйке поцеловал.
Сагит разглядывал ряд длинных прямых мечей со скругленными остриями, с рукоятями из кованого железа, в стеллаже полированного красного дерева на стене позади хозяйки.
– Замечательная коллекция, – произнес знакомый голос за спиной.
Сагит и Савичев оглянулись. Ла Пуассон улыбался новоприбывшим, сжав трость за спиной обеими ладонями.
– Славные орудия ремесла предков нашей замечательной хозяйки верно служили им, покуда те не перешли на гильотину. Вы не знали, господа? Отец и дед Жаннетт были палачами. Немало славных голов сняли они с плеч. Картуш, Луи Бурбон, Антуанетта, Дантон…
Жаннетт поморщилась. Савичев стал бледнее, чем был. Сагит только прищурился, размышляя, как ему убить этого болтуна – может, действительно осиновым колом, как Буссенар советовал? Арап боялся Ла Пуассона до потери чувств – Ла Пуассон обещал бедняге месть за предательство, и Сагит только угрозами и обещанием убить бывшего хозяина вынудил его идти с ними.
Жаннетт Сансон безразлично наблюдала за потерявшим дар речи Савичевым, хлопая сложенным веером по руке. Ла Пуассон сделал несколько шагов и взял ее под руку кончиками пальцев:
– Мы, пожалуй, начнем, дорогая, – мило улыбнулся он ей, что контрастировало с гримасой русского капитана. Однако вот какой пассаж. Девице таких кровей действительно уместно ходить под руку только с пиратом. Презренные ремесла, низкие люди… Савичев был уязвлен до глубины души. Но кроме себя винить было некого, девица с самого начала честно давала ему от ворот поворот.
Тем временем торг начинался. Внесли лот – огромное блюдо, чеканенное языкастыми демонами, часть морской добычи Ла Пуассона. На нем, посредине, серый угрюмый череп, отражавшийся в полированном серебре. Знакомый еще по Лейпцигу карлик-коротышка в золотых серьгах и с бородой косицей, нес блюдо над головой. Торжественно обошел с ним вокруг стола, а потом водрузил его в центр суконного поля.
Савичев уставился на череп, как на бомбу с тлеющим фитилем, а Сагит-то еще днем узнал от Буссенара, что собираются здесь продавать.
– Череп Робеспьера, господа! – крикнул карлик, взобравшись на стол рядом с блюдом. – Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер! Первая цена, скажем, тысяча наполеондоров! Кто даст больше, господа? Кто даст больше?!
Арап рассказал Сагиту, что кредитор мадемуазель Сансон объявил торг за череп Робеспьера – великого колдуна, казнившего прежнего франкского царя и многих других и даже тьму своих товарищей, пока знаменитый палач Сансон не отрубил голову ему самому. Очень многие хотели эту голову получить, но семья Сансонов до сих пор не показывала голову и считалось, что она потеряна. Однако теперь из-за долгов, нажитых во время долгой войны, внучка республиканского палача вынуждена была ее продать. Ла Пуассон несомненно хотел бы получить голову такого важного человека.
Сагит, прищурившись, смотрел на череп и думал. А Ла Пуассон с улыбкой и изящными поклонами перебивал любую предложенную веселящейся толпой цену. Жаннетт Сансон под руку с ним раздраженно закатывала глаза, когда цена удваивалась, а речь шла уже о совсем уж непомерных суммах. Целые возы золота, пухлые пачки ассигнаций.
Подавленный Савичев стоял одиноко на этом празднике мотовства, пил шампанское, не чувствуя вкуса. Таких денег и близко не водилось в его холостяцком хозяйстве, даже если продать подчистую убогую саратовскую деревеньку его старой матушки и холостяцкую квартирку в мещанском доме на Обводном канале. Он уже понял, что идея, которая привела его сюда – ввязаться в аукцион и выиграть его, – была крайне дурацкой. Думал только, покинуть ли ему сие злачное место неброско или всё же затеять напоследок скандал с битьем хрустальной посуды и бутылок этого самого «Клико» по целковому за бутылку.
Но Сагит еще даже не начал выполнять свой план. А у него уже давно созрела задумка. Сагит огляделся, вздохнул, плюнул под ноги, сделал два шага вперед, расталкивая напомаженных гостей с их блядями, посмотрел на удивленную Жаннетт Сансон и грохнул по столу так, что карлик подпрыгнул, а канделябры со свечами покачнулись. В мгновенно наступившей тишине Сагит громко произнес зазубренную со слов Буссенара фразу:
