Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)
В разговоре о статях степных рысаков, падеже при перегоне, перестройке двора Шато де О в манеж вышли на зады дома, где квартировался их эскадрон. Башкир там и обнаружился, на небольшом стрельбище, где испытывал стрелы с наконечниками, перелитыми из разрубленного на куски серебряного блюда, похищенного с аукциона на Шато де О. А чего пропадать добру?
Теперь никто не смог бы соотнести эту фигуру в модных рейтузах и шелковой рубашке с тем дикарем, которым он еще недавно выглядел. Южный тип, несомненно. Беарнец или гасконец, или даже, господь ведает, кастилец. Но кочевник?.. С чего вы это взяли? Не горячка ли у вас после вчерашнего, господин капитан?
Это, конечно, пока он рта не раскроет. Французский у Сагита оставался чудовищным. Но поклон, поцелуй руки безупречны. Кто бы мог сказать, что этот малый – матерый приуральский конокрад, подобранный на обочине Старой Смоленской дороги жуткой морозной ночью после ожесточенного боя за Борисов?
Условились ехать в Шато де О, смотреть еще не законченные конюшни.
– Серебро, – произнесла Жаннетт Сансон, когда они сели в ее карету, – против него не поможет.
– Хорошо, – легко согласился Сагит. – Буду искать что-то еще.
– Не вы один это что-то ищете и не находите. Время бережет его для чего-то.
– Возможно. Возможно.
– Вы знаете, что Лига Заката бросила его? Что он всё продал, даже свой драгоценный корабль в Бресте, и всё равно у него недостает средств оплатить мой аукционный счет?
– Удача в ту ночь от него отвернулась.
– Она много раз от него отворачивалась. Но никогда навсегда. И меня это убивает. И теперь, когда уже он должен мне, я особенно не чувствую себя от него свободной.
– Наверное, этого не будет вообще. Он всё еще любит вас, – произнес Сагит.
– Главное, что я его никогда не любила, – ответила Жаннетт. – Впрочем, господь с ним, поговорим о вашей доле. Первым траншем вы приобретаете тысячу лошадей?
– Да. Дома скопились долги, нужно их раздать. Я долго думал, что мне делать со всем тем, что я теперь знаю, и решил начать с этого…
Когда прибыли в Шато де О, Жаннетт и Савичев под руку ушли вперед к стройке, где командовал Робер-коротышка, старый приятель Буссенара, тоже перешедший от греха на их сторону.
Сагит тем временем отстал, чувствуя чуем седьмого сына, что должен задержаться, остаться один и был таки прав.
Так и случился его последний разговор с убийцей Инныпъина.
Ла Пуассон потускнел и пообтрепался. Время и безденежье не пощадили его. Свою трость и щегольские перчатки он где-то потерял. Цилиндр оказался безнадежно помят. Ла Пуассон отделился от стены, у которой поджидал изменения ситуации у дома Сансонов. Вот и дождался.
– Хорошо смотритесь, – произнес Ла Пуассон, криво улыбнувшись. – Она замечательно позаботилась о вас. Пройдемся?
Сагит был не против.
– Признаю, спрятать череп в катакомбах оказалось тонким ходом, – выдавил Ла Пуассон, когда они проходили сводчатые прохладные конюшни, полные сырого запаха непросохшей еще кладки. – Тут ты меня обошел. Я два месяца не видел солнца, я перерыл всё на пути, который ты прошел под землей, от Шато де О до монастыря Кармелиток. Я вот этими руками перебрал, наверное, миллион черепов. Я ничего не нашел. Скажи мне, где он?
– Я не помню, – честно ответил Сагит. – Где-то там.
– Если ты торгуешься…
– Я не для торговли у тебя его отобрал.
– В таком случае торговаться буду я. Ты же знаешь, – проговорил Ла Пуассон стервенея, – я ведь не оставлю этого так. Я это дело закончу. Я найду череп, не этот, так другой, и опрокину эту цепь случайностей и нелепиц. А после, когда я разберусь с главным, я займусь тобой. Не только тобой. Но только ради тебя я отправлюсь на Восток, проникну в бухарский каганат и добуду череп Тимура из его усыпальницы. И вот тогда я поверну его армии на север. Я сгною всю твою чертову землю, коней перебью, а ты сам вообще не родишься, ты понял?!
– Что я слышу, – Сагит покачал головой. – А как же Свобода? Равенство? Братство, наконец? – Сагит криво улыбнулся. – И эти люди говорят, что призваны загнать всех прочих в свое светлое будущее. Нет, спасибо, мы как-нибудь сами.
– Мне всегда было интересно, – продолжал Сагит, – почему ты так уверен, что делаешь то, что делаешь, по своей воле? А что если в грядущем кто-то раскопал твой череп и теперь так же нашептывает? Кто-то из твоей обожаемой Лиги Заката? Не думал? Вот подумай.
Лицо Ла Пуассона исказилось:
– Ты ничего не понимаешь, чертов кочевник. Это я вершу здесь историю, я избран. Я лучше тебя.
– Был бы лучше, разве ты бы тут стоял? Я слышал, что ты нуждаешься. Могу ссудить.
Когда за французом с грохотом захлопнулась дверь, Сагит встал у ворот, снял с шеи зуб морского зверя, который при смерти отдал ему друг Инныпъин. Сдавив в ладони шипастые края зуба, глубоко задумался, глядя в яркое парижское небо, заглядывавшее в окошки недостроенной конюшни.
Еще через месяц, когда русская армия уже уходила из Парижа, Жаннетт Сансон из газет узнала, что скандально известный бретёр, медиум, растратчик и банкрот Ален Анри Оттон Луи Поль Ла Пуассон убит в парке Фонтенбло костяным самоедским гарпуном. Убийцу никто не видел, хотя вечерний час и был людный. Таинственная история будила воображение, ведь убийца не оставил после себя никаких следов.
Впрочем, какие уж там следы с двухсот шагов…
Александр Гриценко, Николай Калиниченко, Андрей Щербак-Жуков. Триумвират. Миссия: спасти Наполеона
Граф зевнул, глянул в открытое окно, обмакнул перо в чернила и взялся писать.
За работой Лев Николаевич всегда сосредотачивался сверх меры, шептал, щурил глаз, горбился и сжимался, что смотрелось нелепо при его дородной фигуре. Выглядело так, словно писатель хочет втиснуться в желтоватый квадрат листа, будто лист – заветное оконце в неведомый дивный мир. Толстой хорошо знал про свою особенность. Однако старая привычка, взятая еще в нелюбимой казанской «бурсе», никак не исчезала.
Перво-наперво граф вывел большими буквами титул: «Целеполагание на день». Потом подумал немного и продолжал.
1. Обливаться ледяной водой.
2. Пить чай на веранде.
3. Велеть Димитрию починить тын вокруг выгона.
4. Пройти не менее версты до реки.
5. Купаться в реке.
6. Полить Деревце Сефирот.
7. На обед отказаться от мясного, но ежели куропатку подадут – сильно не упрямиться.
8. После обеда – сон, потом обливание.
9. Работать над В и М (! убить Наполеона!).
10. Обратить трех мужиков к внутренней гармонии.
Тут Лев Николаевич нахмурился, выпростал из увесистого кулака палец и зачем-то погрозил своему отражению в блестящей поверхности большого самовара. Потом вымарал «трех» и надписал сверху «не менее дюжины». И добавил: «Ежели не обратятся – пороть».
Он призадумался. План выходил хороший, но чересчур насыщенный. Тем более что ввечеру должен подтянуться из Бирюковки Савва Тимофеевич и придется как пить дать метнуть с ним банчок. А это значило, что нужно давать распоряжения насчет вина и табаку и закуски и много чего еще. Да и времени оставалось мало. Следовало от чего-то отказаться. На первый взгляд роман казался важнее, но тут встали пред графом как наяву негармоничные, угрюмые мужики и дело решилось. От пункта девять Толстой провел жирную черту, увенчал ее стрелой и подписал «Триумвират». Потом встал и вышел вон. За графом поднялся и самовар, влекомый силами двух дюжих слуг.
Лев Николаевич шагнул во двор, освободился от халата, оставшись в чем мать родила, ухватил бадью с ключевой водой и с громким «х-ха!» опрокинул ее на себя. Затем обтерся насухо, облачился в простую рубаху, штаны из сукна и сапоги. Граф обогнул усадьбу посолонь, прошел под старыми грушами и оказался в укромном дворе, где за столом ждали его члены триумвирата. На столе имелись вареные яйца, картофель, лук, квас и початая бутылка горькой, из чего можно было сделать вывод, что ждали уже некоторое время. При виде хозяина трое мужчин вскочили и разом пожелали Льву Николаевичу здравия, величая его «ваше высокопревосходительство!». Дело было в том, что последнее время в романе шла война, и Толстой требовал армейского антуража.
Граф оглядел свою тайную гвардию. Ближе всего стоял бывший гувернер Сен-Том, тощий седой старик с длинным носом и упрямым подбородком. Гувернеру принадлежала большая часть французского текста в романе – граф неплохо изъяснялся и читал на языке Руссо, но писать категорически не любил. Рядом с французом расположился Тихон, бывший крепостной, а ныне учитель в крестьянской школе, человек хитрый и язвительный, мастер до всяческих интриг и неожиданных сюжетных меандров. В дальнем конце стола высился Степан Сагайдаш – знакомец графа по кавказским делам. Сагайдаш и в литературе оставался лихим казаком, любил описывать сражения и воинскую доблесть. Его усилиями литературный вариант сражения под Аустерлицем чуть не закончился безоговорочной победой союзников. Однако Лев Николаевич не дал таланту развернуться. Напомнил Степану про историческую достоверность и сцену переписал.
