Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)
– Отдай, – негромко, но настойчиво потребовал Мякишев. – Сетану[27].
– Куа?.. – растерялся солдат и, обернувшись, жалобно крикнул: – Месьелёсержант, лекаптиф резист![28]
Ремень натянулся. Сумка повисла в воздухе, раскачиваясь то в одну, то в другую сторону. Солдат, покраснев как рак, с сопением тянул её на себя, поручик – в другую сторону. Послышался хруст рвущейся ткани, и оба рухнули на землю. Сумка осталась в руках у поручика.
Всё произошло за считаные секунды. Другие солдаты застыли, переглядываясь.
Французский сержант опомнился и хрипло завопил:
– Лебрюлё!.. Озарм, франжян! Шаржэ, фюэ![29]
Выхватив саблю, он ринулся на Мякишева.
Поручик еле успел схватить с земли кусок оглобли и встретить ею удар. Солдаты в синем, выстроившись в линию, поставили на землю ружья и стали сосредоточенно забивать в них пыжи.
Француз, сопя, кружил вокруг Мякишева. Тому едва удавалось отбивать рассечённой палкой удары. Металл звенел о дерево, дерево в ответ глухо трещало.
Савелий Игнатьевич скинул с себя балахон, расстегнул кобуру и ощутил в руке мертвящий холод рукояти. Он поводил пистолетом из стороны в сторону, не решаясь выстрелить в человека. Нелегко это сделать, как оказалось.
– Плите же! – крикнул ему поручик. – Да плите же, леший вас возьми! Проклятье…
Сабля молнией сверкнула рядом с шеей Мякишева.
Рабочий прицелился и, зажмурившись, нажал на спусковой крючок. В руке оглушительно бабахнуло, глаза ослепила вспышка.
Француз остановился и вздрогнул. Сабля выпала из его руки и зазвенела о землю.
– Овьерж! Мэдуа, мэдуа…[30] – жалобно простонал сержант, поднеся трясущуюся руку к лицу. Двух пальцев на ней не хватало. Из раны алым ручьём хлестала кровь. Французы вскинули ружья.
– Прячьтесь, поручик! – крикнул Савелий Игнатьевич, первым бросаясь за ближайшую телегу.
Грянул залп, и улица окуталась едким дымом. Доска над головой хрустнула и покрылась мелкими дырочками.
Рабочий, высунувшись, огляделся: Мякишева нигде не было видно. Двое французов хлопотали возле сержанта.
Остальные чужаки сосредоточенно чистили шомполами ружья. Потом, достав белые бумажки, они надкусили их и высыпали содержимое в стволы.
– Эй, предупреждаю! Я шутить не буду! – крикнул Савелий Игнатьевич, поднимая маузер.
Присев на колено, французы дали новый залп. Рабочий, прищурившись, начал стрелять в ответ.
Над дорогой взметнулись жёлтые фонтанчики пыли. Один захватчик согнулся пополам, другие поспешно подхватили его.
– Репье! Репье![31] – отчаянно скомандовал молодой солдат.
Французы, поддерживая товарищей за руки, скрылись за углом. Посреди дороги остались лежать только скомканный синий мундир с золотыми эполетами и брошенная сабля.
Савелий Игнатьевич, подождав немного, высунулся и осторожно оглядел пустую улицу.
– Эй, Мякишев, вы здесь? – крикнул рабочий и напряжённо вслушался в тишину. – Вы живы?
Налетел ветер и стал трепать лежащий на земле мундир. Потом дверь ближайшей избы скрипнула и из неё, хромая на одну ногу, появился поручик. Он смущённо улыбнулся.
– Вы ранены? – с тревогой спросил Савелий Игнатьевич.
Поручик поморщился:
– Нет, просто ушиб колено. Французы ушли?
Рабочий кивнул. Мякишев поднял мундир и саблю с земли. Обернувшись к Савелию Игнатьевичу, он с энтузиазмом заметил:
– А у вас неплохо получается.
– Скажете тоже, – буркнул рабочий. – Лучше бы не выходило. Я привык работать руками, а не стрелять в людей.
– Однако вы спасли нам обоим жизнь, – заметил поручик.
– Да, наверное.
– Тогда нам надо уходить.
– Погодите… что это? – Рабочий, задержав поручика, замер.
В конце улицы, над деревянным домом неожиданно взметнулось алое пламя. Послышался грохот, и по улице навстречу им покатились горящие брёвна.
– Бежим! – повысил голос Мякишев. – Туда!
Дождавшись Савелия Игнатьевича, он, прихрамывая, свернул в переулок. Тут пока было тихо, но в воздухе уже витал запах горящего дерева. Савелий Игнатьевич, тяжело дыша, прислонился к стене и пробормотал:
– Кажется, теперь я понимаю, что чувствуют звери при лесном пожаре. Много у нас времени?
– Думаю, несколько минут, – ответил Мякишев. – Мы не можем идти на запад – там французы. Юг и восток теперь тоже отрезаны. Значит, остаётся север.
Рабочий кивнул. Они двинулись через сад и прошли между двух церквей, а потом впереди показался двухэтажный дом с колоннами. И небо над головой как будто расчистилось. Рабочий уже вздохнул спокойно – и тут впереди на улице появилось нечто. У Савелия Игнатьевича и слов не нашлось, как это назвать. Он просто увидел, что в воздухе двигается «пятно»: всё, что попадало за него, на секунду становилось размытым.
Пятно почти пропало на фоне светлой стены дома. А потом снова появилось, уже у деревьев. Оно было совсем рядом.
– Мякишев! – крикнул Савелий Игнатьевич. – Глядите, там!
– Вижу! Мне это тоже не нравится.
Рабочий выхватил маузер и, поколебавшись, прицелился. Когда до пятна оставался десяток метров, рабочий выстрелил. Пятно замерцало и превратилось в невысокую фигуру человека, одетого в чёрное. Человек удивлённо поднял на них глаза, словно впервые увидев. В руках у него был какой-то прибор.
Савелий Игнатьевич ещё раз нажал на спуск. По радужной плёнке, как по воде, пошла рябь. Пуля не причинила человеку никакого вреда. Теперь, когда их разделяло несколько шагов, рабочий ясно видел: у человека была короткая стрижка «ёжиком», под одеждой выделялись мускулы, а за спиной покачивалось что-то вроде рюкзака.
Человек в чёрном усмехнулся и вскинул руку, в которой было зажато что-то вроде небольшого утюга. Савелий Игнатьевич почувствовал слабость во всём теле и рухнул на дорогу.
Он очнулся в тёмном помещении. Сквозь узкое окошко пробивался луч света, бивший прямо в глаза. Пахло пряными травами и печной золой. Руки за спиной ныли от боли.
Оглядевшись, Савелий Игнатьевич понял, что сидит, привязанный, на стуле. Рядом заворочался поручик – он был в таком же положении. Мякишев поднял на него мутные глаза и невнятно спросил:
– Где мы?
– Не знаю, – ответил рабочий.
– На кухне, – подсказал из-за спины женский голос.
Савелий Игнатьевич, вздрогнув от неожиданности, обернулся. На третьем стуле, чуть поодаль, сидела молодая женщина в странном тёмном комбинезоне с множеством кармашков. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Русые волосы завязаны в хвост, чёлка растрепалась, на лбу темнел синяк.
Её руки, так же, как у них, стянуты за спиной.
– Кто вы? – растерянно спросил Мякишев.
– Наталья, – женщина вяло улыбнулась. – У вас, наверное, фигова туча вопросов, да? Вы ведь тоже не отсюда, правда?
– Я не совсем вас понимаю… – начал Мякишев, но Савелий Игнатьевич его перебил.
Раздражённо повернувшись к женщине, рабочий сказал:
– Послушайте, барышня… Если вы что-нибудь знаете – говорите прямо, а не ходите вокруг да около. Откуда взялось это мерцающее пятно? И почему на вас такой же костюм, как у того странного человека?
– За барышню спасибо, – Наталья рассмеялась. – Значит, угадала. Вас занесло сюда случайно. Судя по одежде, конец девятнадцатого века. Я угадала, верно?
– Нет. Чуть-чуть ошиблись, – Мякишев сдержанно улыбнулся в ответ. – Апрель восемнадцатого года.
– Надеюсь, я ни от чего важного вас там не оторвала? – спросила Наталья.
– Ну, не так чтобы…
Рабочий и поручик переглянулись.
– Погодите… – Мякишев резко выпрямил спину. – Что значит «не оторвали»? Вы хотите сказать, что это вы каким-то образом занесли нас сюда?
– Ну, не совсем, – смутилась Наталья, – хотя в некоторых группах есть чудики, которые так всерьёз утверждают. Просто у меня доступ к дешифратору. Вадик и Сергей прикрывают… Точнее, прикрывали группу. Зону для обмена выбирала тоже не я. Но джойстик держала я, если вы об этом… Прошу прощения, если чуть криво выражаюсь. – Она пожала плечами.
– Скажите, барышня…
Наталья обернулась, и Савелий Игнатьевич помедлил.
– А зачем тогда ваши друзья вас тоже привязали?
– Друзья, ага…
Она посмотрела на рабочего. Савелий Игнатьевич увидел, что ресницы у девушки тёмные, а брови – аккуратно выщипаны дугами. За ухом у Натальи висела изогнутая тёмная трубочка, похожая на какой-то прибор.
Наталья тихо ответила:
– Знаете, иногда вот веришь, что чел нормальный. Помогаешь ему, вечно отмазываешь по пустякам. А потом пустяки становятся всё мощнее и мощнее… Растут, как снежный ком… И однажды вдруг оказывается, что это совсем уже не пустяк… И тогда приходится выбирать, нормальный ли чел ты сам. Или какая-то, сорри, цельнолитая дура.
– Я понял только слово «цельнолитая», – вздохнул рабочий.
