Бойфренд для Цесаревны (СИ) - Ростов Олег

Как придет родимая,

Как придет хорошая.

Посидим маленечко,

А опосля пойдем

По лугам зелёным,

По полям не скошенным

Где-нибудь в стогу душистом

Упадем.

Колхозные луга я заменил на зелёные. Здесь колхозов отродясь не знали и меня бы никто не понял. Я и так про трудодни пропел. Народ веселился. Мне даже стали хлопать в такт. Какая-то казачка лет 30–32 стала пританцовывать рядом со мной. Постукивали каблучки, когда кружилась, яркая цветастая юбка ниже колен, расправлялась, как юла. Я стал пританцовывать вместе с ней. Когда пел про то, как общупаю и потом всё сниму с залёточки, хохот усилился. Смеялись девушки, женщины постарше. Парни и мужики. Старики, улыбаясь, качали головами. Хохотала Цесаревна.

А от мыслей энтих чтой-то подымается

Не в штанах, конечно, а в моей душе.

— Самарин! Бесстыжий! — Всхлипнула от смеха Ольга. Пашка мне показал большой палец.

Ведь душа томится, ведь душа то мается

Не идет обманщица, за полночь уже.

Не пришла родимая, не пришла гадюка…

— Обманула что ли? — Воскликнула какая-то девушка. — А он то размечтался!

А из соседского клозету ну такая… ВОНЬ!

— Андрей! Фу какая гадость! — Хохотала Ольга.

Эх, зажму я красоту в мозолистую руку.

И пойду дослушивать,

Что хнычет мне гармонь…

— Оля, почему гадость? — Спросил её, когда перестал петь. — Запомни, что естественно, то не безобразно.

Народ веселился.

— Молодец, хлопче. Вот, это по-нашему. — Улыбаясь и поглаживая ус, сказал атаман. Потом ещё пели песни и под гитару, и под гармонь. Пели народные песни, плясовые. Танцевали. В том числе и под современную попсу. Нормально так провели вечер. Наконец, атаман дал отбой.

— Всё, расходимся, станичники. Завтра будний день. Страда у нас началась. Сенокос. А после хлеба убирать будем, ячмень, рожь, овёс. Работы много. Осень гулять будем.

Вот это правильно. Подошёл к Ольге. А красиво она смотрелась в наряде казачки. Сделал руку кренделем.

— Разрешите-с, мадемуазель, сделать Вам вечерний променад?

Она чуть присела.

— Извольте, сударь. — Взяла меня под руку.

— Пардон, дамы и господа, станичники. У нас вечерняя прогулка. — Сказал всем находившимся на подворье у атамана. Нам улыбались вслед.

— Иди, Андрей, прогуляйся с нашей лебёдушкой. — Засмеялась жена атамана.

Шли с Ольгой по улице. Она раскраснелась, поглядывала на меня, и улыбка не сходила с её лица.

— Чего такая счастливая, Оль? — Спросил у неё.

— Ничего. Андрей, а ты совсем бесстыжий, такие песни петь. Поднимается у него. Так я и поверила, что не в штанах, а в душе.

— Лёль, одно другому не мешает.

— Конечно, не мешает. Вам, парням, это вообще никак не мешает.

— А вам, дамам?

— Ну это как посмотреть.

Мы вышли на окраину станицы. Увидели лавочку под деревом. Присели на неё. Ольга взяла мою правую руку в свои ладошки. Некоторое время сидели молча. Смотрели на вечернее, темнеющее небо. Зажглись первые звезды. Показалась луна. После дневного зноя повеяло вечерней прохладой и свежестью.

— Красиво как, да, Андрюша? — Произнесла Ольга.

— Красиво. У нас вообще красивая земля. Где бы ты не был, на севере, на юге. На западе или на востоке. В Сибири летом в тайге. Взбираешься на сопку и перед тобой зелёный океан. Как поётся в песне: «А под крылом самолёта о чем-то поёт зелёное море тайги».

— Андрей⁈ — Ольга смотрела на меня удивлённо. — Скажи, а ты что, был в Сибири? Я ещё тогда, в Москве, обратила внимание, когда ты говорил насчёт пробега на внедорожниках по Сибири. Но подумала, что это ты так сказал.

— А что тебя смущает? — Так, Самарин, похоже, ты начал палится. Язык твой, враг твой.

— Но ты же приехал из Южной Америки? Мне об этом крёстный сказал.

— Берестин?

— Да.

— И что? Я много смотрел фильмов про Сибирь.

— А что за песня?

— Ээээ… Ну так, ничего интересного.

— Почему же ничего интересного? Мне понравилось. А под крылом самолёта о чём-то поёт, зелёное море тайги. Хороший мотив и слова. Спой.

— У меня нет гитары. Она там, у атамана осталась.

— Андрей?.. Посмотри мне в глаза. Ты что-то скрываешь?

— Ладно, давай спою. — Говорить ей правду или нет? Берестин велел мне молчать, чуть ли не под страхом расстрела. Но… Надо ли мне скрывать от неё, что я попал сюда из другой реальности? И что не был я ни в какой Южной Америке.

Главное, ребята, сердцем не стареть,

Песню, что придумали, до конца допеть.

В дальний путь собрались мы,

А в этот край таёжный

Только самолётом можно долететь…

Я пел ей песню и постукивал ладонями себе по коленям. Ольга, слушая меня, улыбалась. А потом стала подпевать мне в припеве.

Мчатся самолёты выше облаков,

Мчатся, чуть похожие на больших орлов,

Мчатся над тобой они,

А знаешь, дорогая,

Лёту к нам в Таёжный — несколько часов.

А ты улетающий вдаль самолёт

В сердце своём сбереги!

Под крылом самолёта о чём-то поёт

Зелёное море тайги.

— Какая хорошая песня, Андрей. Я раньше её не слышала. А кто её написал?

Я пожал плечами. О Пахмутовой я почему-то здесь ничего не слышал. Спросил о ней Цесаревну. Она задумалась. Отрицательно покачала головой.

— Не слышала о такой.

— А о Добронравове слышала?

— Тоже нет. Это они написали?

— Не знаю, Оль. Просто один раз услышал эту песню и запомнил. Её пели двое, мужчина и женщина. Оба в годах. Она играла на рояле, а он стоял рядом. И они оба пели.

— Это были они, Пахмутова и Добронравов?

— Они. Ладно, Оль, может пойдём назад? Совсем стемнело. Ночь уже.

— Давай ещё посидим, немножечко. Мне так хорошо. Андрей, обними меня.

Обнял её. Она доверчиво прижалась.

— Андрей, скажи, ты правда меня любишь?

— Правда.

— А за что ты меня любишь? За то, что я Цесаревна?

— Это глупый вопрос, Оля.

— Почему глупый?

— Потому, что любят не за что-то.

— А как?

— Любят, Олечка, вопреки.

— Да?

— Да. Мне всё равно, Цесаревна ты или нет. Даже если бы ты была сиротой и жила в общежитии, то это ничего бы не изменило. Наоборот, простую девушку любить проще. Нет всего этого…

— Чего, Андрей?

— Суетящихся вокруг людей, придворных, охраны, служб безопасности. Нет дворцового протокола и прочего этикета. Нет повышенного внимания, когда ты находишься двадцать четыре часа под наблюдением. — Посмотрел на неё сверху вниз. Она молчала, прижимаясь к моей груди. — А вот Цесаревну любить сложнее. Труднее. И самое главное, это соответствовать тебе.

Она погладила пальчиками меня по груди, через футболку.

— А ты мне соответствуешь? — Тихо, почти шёпотом спросила она, не поднимая глаз.

— А вот на этот вопрос, ты сама должна ответить. Я же не могу быть сам себе арбитром.

Ольга отстранилась. Смотрела на меня. Потом улыбнулась и обняв меня за шею, накрыла своими губами мои. Мы сидели и целовались. Ловили губы друг друга. Её язычок касался моего. В какой-то момент она отстранилась.

— Нет, Андрей. Не только ты должен соответствовать мне. Но и я должна соответствовать тебе. Просто как женщина, как твоя женщина. Как твоя жена.

— Ну, мне-то ты точно соответствуешь, даже с перебором. — Тихо ответил ей, и мы оба с ней так же тихо засмеялись. Она погладила вновь мою грудь. Пальчиками провела по ремням кобуры, что находилась у меня с правого бока.

— Ты так и будешь всегда носить эту кобуру, с этим кошмарным пистолетом?

— Увы, Оля. Но после Богучара придётся. Я же как бы твой личный телохранитель. И обязан буду хранить твоё прекрасное тело.

— Очень хорошо. Вот и храни меня до конца жизни. Я не против. Наоборот, даже настаиваю на этом. Храни везде, в доме и на улице. На заседаниях кабинета министров и парламента. На прогулке. В ванной и бане. В постели. Везде.