Виктор Шайди - Иероним
Наконец явился Адольф. Достав из рюкзака странные кристаллы, я высыпал их на столик и, улегшись поудобнее, приготовился слушать.
– Да-а-а… – неспешно начал вампал. – Ну так вот…
Мне показалось, что пламя светильника вытянулось в предвкушении рассказа.
– Начнем с основ. Я сам многого не знаю, но объяснить попытаюсь…
– Не тяни, а?
– Души – частички Единого Луча, Освещающего Вселенную. Видел радугу?
– Видел, – кивнул я.
– Так вот, луч состоял из бесконечного множества красок…
– Спектров?
– Не перебивай! Ударившись о толщу тьмы, пробивая огромные бреши, раскололся на огромные части – планеты. Большие осколки распадались, протыкая меньшие, и так до бесконечности. Тьма расслоилась, образовав сито.
– Сито?
– Какой ты непонятливый! Смотри, если сложить ткань в несколько слоев и проткнуть, получится сито. Здесь то же самое за исключением одного – пробивая каждый новый слой, свет распадался на кусочки, а те образовывали отверстия поменьше, и так до бесконечности. Понял?
– Ага…
– Так вот, эти кусочки – души, основа всего. Материя. Разный цвет – разная материя. Большой обломок – звезда, планета, мир… застрявшие между переборок сита тьмы.
– Космос?
– Космос, – облегченно вздохнул вампал. – Теперь о главном. Некоторые цвета способны формировать мыслящую сущность по подобию формы. Видишь, колючки на кристаллах? Такими были сущность и сознание…
– Душа – одно, а сущность и сознание – другое?
– Да, но это не все. Душа – частичка света и стремится к объединению с лучом, правда, если способна порождать сознание и сущность. Сущность в свою очередь порождает путь.
– Путь?
– Да, путь, дорогу, тропинку… Кристалл неправильный и не проходит в отверстие, сито не пускает объединиться с лучом. Грани нужно обточить. Сущность планирует до рождения жизненные испытания – выбирает путь, порядок обточки. Но руководит действиями – сознание, оно не знает плана сущности, и если мыслящее существо неправильно поступает, идя по пути, то кристалл обтачивается криво. Душа меняется, изменяется сознание и соответственно сущность. Никогда не задумывался, почему у скверных родителей могут рождаться отличные дети, и наоборот? Девять попыток, и душа перестает образовывать сознательную сущность, производит другую – не думающую, животное например. Понял?
– Пытаюсь, – честно признался я.
– У подаренных кристаллов попытки закончились…
– Хочешь сказать, я могу создать любое животное?
– В принципе… да, но не создашь. Знаний мало, ты не бог.
– А кинжалы? Они же высасывают душу?
– Не душу. Клинки убивают сущность. Отбирают попытку и не потраченную до конца пути энергию.
– Туманно… Так зачем мне души?
– Сможешь изменить путь любого человека… продлить жизнь, нарастить его кристалл души.
– Ты хочешь сказать, воскресить мертвого?
– Нет, умирающего. Отломишь кусок души, положишь на грудь. Кристаллы соединятся, изменится форма, и сущность поменяет путь. Обогнет испытание, отменит смерть.
– Душа может расти?
– Ну ты и трудный… На пути всегда валяются мелкие осколки других неудачников. Сознание сделает правильный поступок – душа подберет осколок, судьба изменится, и не всегда в хорошую сторону. Угол заточки потребуется другой. Главное, правильно обточить и пройти сито, а там новые испытания, и так до бесконечности… Свет стремится объединиться, а тьма не дает, разбивая осколки, граня души, придавая красоту.
– Дробилка… – вздохнул я, пытаясь осмыслить услышанное.
– Что? – блеснули желтые глаза.
– Машина… Насыпаешь гравий, вертишь, и выпадают нужные обточенные камни, брак отсеивается…
– Вроде того, но человеку масштаб не понять, не тот класс.
– Я что-то слышал про классы…
– Прошел испытание – получаешь класс и новые возможности…
– Хватит. Расскажи лучше, как по-другому использовать кристаллы. – Я решил, что пора заканчивать лекцию о непонятной, но важной структуре мироздания.
– Сейчас не знаю… понимаешь, ты становишься сильнее, вместе с тобой и я меняюсь, вспоминаю забытые при переходе знания. Такой закон. Вампал – зеркало хозяина, и умения возвращаются по мере совершенствования господина, хоть ты им формально и не являешься, освободив меня от рабства. Но закон есть закон, и власти над ним я не имею. Пытался вспомнить, но никак. Чувствую – знаю, а выразить не могу. Спрячь души… Одно знаю: подарок бесценен!
– Хорошо, пусть подождут своего часа, может, пригодятся… – согласился я с Адольфом и, бережно завернув в тряпицу кристаллы, уложил в рюкзак.
Любознательный светильник уменьшил пламя, бросая хаотично танцующие блики. Стрекот цикад музыкой окрашивал ночь, просачиваясь сквозь тряпичные стены шатра. Тяжело вздохнув, Адольф уронил голову на лапы, и его глаза превратились в желтые щелочки. Я разделся и накрылся шкурами. Закрыл глаза.
Сон не шел. Зря днем выспался…
Я пытался понять и представить услышанное от Адольфа, но мысли постоянно сталкивались друг с другом, создавая лишь хаос. Перевернувшись на другой бок, я стал думать о текущих проблемах.
Войско неуклонно растет… Победу не отпраздновали, а людям нужен праздник. Хорошо хоть самогонный аппарат заработал, и мыло получилось… Пора заняться временно упущенной идеологической подготовкой, да и небольшую реорганизацию провести не мешает. Вот только какую?
Пляшущее пламя раздражало, и я задул светильник. Тьма хлынула, поглотив пространство. В ногах монотонно сопел Адольф. Изрядно поворочавшись с боку на бок и обстоятельно подумав, я выстроил нечеткий план.
Должно получиться…
Уставший мозг успокоился.
Тихо подкравшийся сон потушил угасающую мысль – я не сделал ежедневное като.
– Ваша светлость… ваша светлость! – Сквозь дремлющее сознание пробивался испуганный знакомый голосок, рассеивая покрывало сновидений.
– Цинна, что случилось? – сонно спросил я, отрывая голову от подушки.
Полог шатра зашуршал, впустив трепещущий свет факела, освещающий хрупкую девичью фигурку. Тьма съежилась, откатившись по углам. Вампал, недовольно заурчав, заворочался в ногах.
– Ваша светлость… Олаф… умирает… вас просит…
– Кто?
– Олаф… Помните, ему в грудь попало копье? – Из карих глаз хлынули слезы.
– Иду! – Я вскочил с ложа.
В потемках порывшись в рюкзаке, развязал узелок и, зажав в ладони колючий кристаллик, выскочил наружу. Темная звездная ночь коснулась бархатными холодными пальцами обнаженного торса. Мурашки гурьбой побежали по спине. Возвращаться за одеждой нет времени, и в одних подштанниках, босиком я устремился вслед за мельтешившей в пламени факела девичьей фигуркой. Мокрая трава беспощадно хлестала ступни.
– Накиньте хоть плащ!.. – прокричала мне в спину Каталина.
Секунды сумасшедшего бега, и хлопающее пламя факела выхватило из тьмы навес, под которым лежали раненые. Олаф метался в бреду. Открытое круглое лицо покрылось смертельной бледностью с крупным бисером пота. Ресницы дрожали. Слипшиеся, мокрые от пота темно-русые волосы змеями спускались на серую в бурых пятнах тряпичную повязку, прикрывающую грудь.
– Мой лорд, – прошептали синюшные губы, – я умираю…
Склонившись над парнем, я почувствовал смердящий запах гниющего мяса.
– Кинжал!
Цинна хлопала заплаканными глазами, что-то бессвязно бормоча.
– Кинжал! – что есть мочи проорал я, и раненые зашевелились, отползая от умирающего товарища.
Трясущейся рукой Цинна подала темное лезвие. Звук разрываемой ткани – и пляшущее пламя факела осветило почерневший шрам на белой груди парня. Вонь гниения ударила в ноздри.
Гангрена?! Почему так быстро? Еще днем шрам был розовый!
– Я умираю… мой лорд… – Сквозь капли пота на лице несчастного проступала восковая маска смерти.
Нет! Только не это!
Адреналин ударил в голову, заставив учащенно забиться сердце. Холод ночи бросил в дрожь, и я, схватив Олафа за плечи, прильнул к мертвенно-бледному лицу. Глядя в стекленеющие серые глаза, прошептал:
– Жить хочешь?
– Да, – чуть слышно слетело с губ.
С хрустом отломив шип от кристалла души, я воткнул блестящий осколок в грудь умирающего, накрыв ладонью. Тело Олафа изогнулось в конвульсии. Пальцы обожгло вспышкой боли. Яркий свет волной прошел по холодеющему телу парня, осветил пространство, выхватив удивленные лица раненых. Волосы на голове Олафа моментально высохли, и ночной ветер сдул белое облачко пара. Широко раскрылись серые глаза, отражая безумный огонь боли, и дикий крик огласил ночь. В лесу завыли волки, вторя нечеловеческому воплю. В лагере, гремя доспехами, вскакивали воины.
Остекленевшие глаза Олафа закрылись, и тело вытянулось, обмякая под моей ладонью, дико пульсировавшей болью. Рот больного приоткрылся, тяжело выдохнув облачко искрящегося пара. Капли пота на лице Олафа замерзли, превратившись в хрустальные частички льда. В воздухе запахло первым снегом. На побелевших восковых щеках парня проступал розовый румянец. Пот таял, ручейками сбегая по лицу несчастного. Отдернув руку, я уставился на огромные пузыри ожогов, покрывшие ладонь. Грудь раненого ритмично вздымалась и опускалась, черный шрам покрылся серым пеплом. Ночной ветерок озорно подхватил мелкую седую пыль и, закружив в вихре, сдул с абсолютно чистой груди Олафа. Глаза парня открылись.
