Теория заговора (СИ) - Ромов Дмитрий

— Да, простите. Сёмушкин чувствует себя уверенно, хотя и нервничает, не зная точно, какие действия будем предпринимать мы, в смысле, наша организация. Но на этот счёт он постарался подстраховаться и внедрил в моё окружение своего агента. Не прямо в окружение, конечно, но довольно близко. Он рассчитывает, что мы отправим Стрельца в Киргизию, поскольку считает, что мы его туда уже посылали. Ну, а раз он так думает, давайте пойдём ему навстречу и отправим Стрельца.

— Опасно. Он у нас даже в штате не состоит. Да и на месте могут быть сложности, раз он там не бывал, на самом деле.

Ребят, ничего, что я здесь? Но вы не стесняйтесь, продолжайте.

— А зачем? Так даже проще. Стрельца мы натаскаем, сориентируем, разъясним, кто есть кто в Чуйской долине. Ездил он туда, как мелкая сошка, с боссами не встречался. Уверен, проблем по этой части не возникнет. С ВУЗом вопрос решим, придумаем какой-нибудь обмен опытом. Или научную кооперацию. У меня есть человек из академической среды, он подскажет, как лучше поступить.

— Я прошу прощения, но у меня последний курс, диплом, — улыбнулся я. — Решение хотелось бы иметь железное. Чтобы мне не пришлось ещё один год за партой сидеть.

— Ну, если партия прикажет на второй год остаться, — растянул Весёлкин губы в улыбке, но Андропов тут же его приструнил.

— Вы, Алексей Михайлович, к этому вопросу без легкомыслия отнеситесь. Вопрос серьёзный. Для товарища Стрельца важный, как я понимаю. Всё должно быть чётко.

— Да, Юрий Владимирович, простите. Я, собственно, лишь хотел сказать, что без поддержки мы товарища Стрельца не оставим. Если, конечно, вы дадите добро. Вы же знаете, мы о членах артели, как о родных заботимся. А тут, к тому же, такие таланты у парня.

Я, конечно, виду не подал, но на слове «артели» сердце подпрыгнуло, и в памяти всплыл киллер Ивашко, пытавшийся прекратить мою вторую жизнь. Он, как раз, говорил, будто Весёлкин руководил «Артелью».

Но если принять версию Ивашки, то картина выходила совершенно шизофреническая. Одной рукой Весёлкин пытался меня устранить, а второй — пристроить к делу. Причём, для этого нужно было ещё убедить и уболтать самого большого босса.

А Юрий Владимирович давать добро не торопился. Он снова уставился на меня, пытаясь, должно быть, понять, можно мне верить или лучше поостеречься. Как говорится, такие вопросы с кондачка не решаются, заходите на неделе.

— Мне кажется, надо товарищу дать возможность доучиться спокойно, — покачал он головой, — а не бросать в самую гущу событий. Думаю, торопиться не стоит, нужно все плюсы и минусы просчитать и проработать.

— Так он же сам в бой рвётся, — развёл руками Весёлкин.

Точно, кушать не могу, дайте повоевать и точка.

— Возможно, это юность бурлит и некоторое шапкозакидательство проявляется в придачу, — пожал плечами Андропов. — В общем, Алексей Михайлович, давайте ещё подумаем, прежде чем принимать такое серьёзное решение.

Короче, замотал моё назначение товарищ председатель.

— Ничего, — ободряюще похлопал меня по плечу Грабовский, когда мы возвращались из зала. — Думаю, я его додавлю. Ладно, возвращайся спокойно в больницу, я распоряжусь, тебя отвезут. Всё равно, ты должен ещё долечиться. А я тут поинтригую немного.

Что характерно, никто моего мнения и желания даже и не подумал выяснить. Я, конечно, был «за», но сам факт… Ладно, в ближайшее время я собирался воспользоваться советом и продолжить, так сказать, излечение.

— Ну, — усмехнулся на прощание я, — благодарю за костюм.

— Костюм береги, ещё пригодится, — уверенно кивнул он. — Пригодится…

— Осталось несколько вопросов незакрытых, — добавил я. — И ещё новые появились.

— В ближайшее время обсудим.

— В Питере?

— Загадывать не будем.

Вернувшись в палату, я завалился в постель и отрубился. Вход в отделение был закрыт и пришлось идти через санпропускник, где мой немногословный сопровождающий просто сунул под нос медсестре красные корочки.

Приём сработал, возражений не последовало, и мы двинули по коридорам. Они были пусты, и больше никаких преград преодолевать не пришлось, в том числе, и со стороны Прокофьевских тайных охранителей. Их просто не было. Ночь заканчивалась и все пытались урвать хоть немножко сна. Ну, хотя бы капельку. Я тоже. Сбросил элегантный костюм и залез под одеяло.

Завтрак мне доставляли буквально в постель. Жидкая манная каша, два тонких кусочка белого хлеба, кубик масла и сладкий ячменный напиток с молоком, — скромно, но со вкусом. На аппетит я не жаловался, поэтому расправился с завтраком практически моментально.

В тарелке ещё оставалось немного клейкой мутной субстанции, когда за дверью поднялась суета, послышались голоса и даже короткая перепалка. Она быстро стихла и тут же приоткрылась дверь. В неё заглянул бульдожка Сёмушкин. Он улыбнулся, что было несколько неожиданно и подмигнул.

— Привет больным и выздоравливающим, — расплылся он в улыбке и широко распахнул дверь.

— Пожалуйста, товарищ полковник, — строго говорил мой лечащий врач, — не более пятнадцати минут. У нас ещё обхода даже не было.

— Сейчас я сам его и проведу, — усмехнулся Сёмушкин. — Но только для одного единственного пациента. Эк тебя угораздило-то? Ты чего, Стрелец, не знаешь, как правильно дорогу переходить? У партии на тебя были планы, а ты даже с такой детской задачей справиться не сумел.

— Присаживайтесь, Иван Трофимович, — кивнул я на стул.

— Да уж, присяду. Присяду. Ну, как ты тут? Машина, что на тебя наехала, была в угоне, кстати. У ветерана угнали, представляешь? Ничего ведь святого нет у людей.

— Нашли?

— Машину-то? Машину нашли. Её расколошматили и бросили. А вот угонщика пока ищем. Ищут пожарные, ищет милиция. Знаешь стихи такие? Ну, вот, молодец. Как найдём, сразу в кандалы и в Сибирь. На каторжные работы.

— Это правильно, — согласился я.

— Конечно, правильно. Труд, между прочим, из обезьяны человека сделал. Так и мы. Труд, труд и ещё раз труд. Тебя, мне сказали, скоро уже выпишут. И это очень хорошо, потому что мы решили тебя задействовать как можно активнее. Ты мне скажи, от Весёлкина никаких сигналов не было?

— Ничего конкретного пока, — пожал я плечами.

— Да? — насторожился он. — А не конкретное было что-то?

— Было.

— А почему же я узнаю об этом только сейчас? — мгновенно помрачнел он. — Это как называется? Не выполнение служебных обязанностей? Халатность? А, может быть, обычное распи***йство? Почему не доложил?

— Не успел ещё. Он вечером приходил.

— Да? — нахмурился Сёмушкин. — И?

— Он чисто, как больного навестить.

— Интересно-интересно…

— В общем, намекал на скорую командировку.

— Во Фрунзе?

— Во Фрунзе, — подтвердил я.

— Когда? — сухо и коротко спросил он.

— Не знаю пока. Обещал с деканом как-то утрясти. Мне, вообще-то, диплом писать надо, а не по кустам скакать, пластелин собирать.

Сёмушкин, разговаривая со мной, сидел на стуле, а голова его постоянно крутилась. Он разглядывал каждую деталь, высматривал и вынюхивал.

— Ничего-ничего, напишешь, — говорил он, изучая остатки моего завтрака. Или тебе напишут, пал смертью храбрых при написании диплома. Ладно, шучу. Ты кашу почему не доел? Не вкусно?

— Не успел, помешали.

— Дерзишь, ну-ну. Ты, главное, не забывай, Стрелец, что жизнь твоя полностью зависит от меня. Я имею в виду жизнь благополучную и полную будущих радостей. Сечёшь? Как у Кащея. В яичке. А твои яички находится в моих мозолистых руках. В моих силах отнять у тебя и радости, и благополучие. Отнять и наполнить дни ужасом и страданиями. Не забывай об этом. Помни и повторяй постоянно, что без меня ты полный ноль. И ещё не забывай, что ты выполняешь гражданский долг, а не чью-то там прихоть. В общем, готовься к командировке. Мне нужны результаты. Конкретные, стопроцентные и железобетонные.

— Иван Трофимович, вы настоящий поэт. Почеще Данте. Говорить про чужие яички с таким чувством может только неравнодушный и воодушевлённый человек.