Оленин, машину! (СИ) - Десса Дарья

— Ну что, готов? — спросил я, пристегнув последний крепёж.

Гогадзе кивнул и снова забрался в кабину студебекера. Я отошёл на безопасное расстояние и дал сигнал. Грузовик медленно двинул вперёд, трос натянулся, и виллис со скрежетом начал трогаться с места. Задняя ось качнулась, и машина, неуверенно покачиваясь, словно пьяная, выпрямилась.

— Давай, давай! — крикнул я, подбадривая и грузовик, и себя.

Водитель плавно тронул студер вперёд, и виллис с тяжёлым скрипом и дребезгом покатился за ним. Казалось, что он вот-вот снова рухнет на бок, но колёса крутились, пусть и с трудом. Он вихлял из стороны в сторону, словно неуверенный старик, который забыл, как нужно идти ровно.

— Как корова на льду, — хмыкнул Гогадзе, когда я снова забрался в кабину.

— Но идёт же! — парировал я, несмотря на то, что виллис действительно выглядел так, будто через минуту рассыплется на части.

Грузин бросил на меня взгляд, в котором смешивались насмешка и уважение.

— Ты уж слишком сильно привязался к этому железу. Кто бы мог подумать, что машина может стать тебе другом.

— Ты не знаешь его истории, — сказал я, устраиваясь поудобнее в кузове. — С этим виллисом я столько прошёл, что бросить его сейчас было бы предательством.

Грузовик медленно двигался по неровной дороге, таща за собой покалеченный внедорожник. Колёса виллиса иногда подпрыгивали на кочках, и машина дребезжала так, что казалось, вот-вот развалится. Но я не терял надежды — мы его починим. Как бы там ни было, до базы дотащим, а дальше уже посмотрим.

— Знаешь, — произнёс Гогадзе после минутной паузы, — твой виллис меня чем-то напоминает тебя. Такой же упрямый и не сдающийся. Упёртый.

— Может, поэтому мы так хорошо ладим, — усмехнулся я.

Гогадзе засмеялся, покачивая головой и блеснув белыми зубами. В глазах его блеснуло уважение.

Свой батальон мы нашли на восточной окраине Муданьцзяна. Здесь только что закончился бой. Повсюду витал едкий запах гари и пороха, а воздух был тяжёлым от пыли и дыма. Всё вокруг указывало на то, что наши ребята отбили очередную яростную контратаку японцев. Пехотинцы окапывались, пока возникла передышка, другие несли раненых в тыл. Лица были уставшими, но спокойными — значит, справились.

В паре сотен метров от нас на рисовом поле чадили два подбитых Т-34. Их броня покрылась копотью и осколками, танки замерли, словно загнанные звери, подбитые точными ударами вражеской артиллерии. Башня одного лежала чуть в стороне, из пробитых корпусов валил густой чёрный дым. Это зрелище всегда давило на душу. Как и там, в моём времени, так и теперь. Только потери не сопоставимы, конечно. В тех местах, откуда я «прибыл», они исчисляются десятками, а не сотнями тысяч, как теперь.

Вернее, уже не так. Далеко причём. Насколько я помню, наши безвозвратные потери за всю советско-японскую кампанию составили чуть более 12 тысяч человек, японцы потеряли, по разным данным, от 22 до 84 тысяч. Скорее всего, вторая цифра ближе к истине, если учитывать, что людей вражеское командование швыряет в бой, как сухие поленья в печку.

Я нашёл комбата около замаскированного ветками танка. Т-34, — тот самый, на котором майор укатил после того, как смертники были зачищены, — стоял, практически неразличим среди зелени. Рядом наспех соорудили шалаш из веток и брезента. Под ним Сухов вместе с капитаном Лисоченко, нашим начштаба (пока мы ехали, он мимо нас промчался на виллисе), склонились над картой. Судя по всему, это была километровка с кварталами Муданьцзяна — города, который предстояло штурмовать.

Я остановился на расстоянии, не подавая виду, что наблюдаю за ними. Лисоченко что-то чертил карандашом, изредка кивая в ответ на реплики комбата. Голоса были тихие, но отрывки фраз доносились до меня сквозь лёгкий ветерок, несущий гарью от подбитых танков. Что ж, придётся подождать, пока закончат. Невелика я птица, чтобы мешать командирам. Отошёл в сторону и осмотрелся.

Пехота скапливалась вокруг батальона, бойцы сидели на земле или стояли возле машин, готовые к приказу. Никто не знал точно, когда поступит команда, но все понимали: скоро начнётся штурм. Этот город был слишком важен, чтобы обойти его стороной и взять в клещи. Так можно сделать, например, с опорником. Окружить и блокировать, пусть в его бетонном чреве хоть с голода все передохнут, если сдаваться не захотят.

Город — дело другое. Тем более Муданьцзян. Здесь третий рубеж обороны Квантунской армии, выстроенный в ожидании нападения советских войск. Я снова прислушался к разговору офицеров.

— От Линькоу сюда тянется всего одна дорога, — показал Сухов на карте. — По ней собиралась пробиться передовая дивизия 59-го корпуса. Но она оказалась забита отходящими войсками японцев. Потому на первых порах ударить на Муданьцзян может только 26 корпус, который мы поддерживаем. Наши тяжёлые артиллерийские бригады и также понтонно-мостовые батальоны отстали на колонных путях. Это проблема. Город, как ты видишь, разделён рекой Мудань…

Майор покачал головой и усмехнулся.

— Охреневаю я от этих китайских названий. Матерщина сплошная.

Начштаба коротко хохотнул.

— Так вот. Штурм города с форсированием широкой, глубокой и быстрой реки, с необходимостью прорывать заранее подготовленную оборону требует и артподдержки, и наплавных мостов, — снова став серьёзным, заметил комбат.

— Что же решат в 26 корпусе?

— Артиллерию в какой-то мере заменит нам мощная авиационная поддержка.

— Откуда бы ей взяться? — поинтересовался Лисоченко.

— 251-я штурмовая авиационная дивизия специально нацелена на решение этой задачи, — ответил Арсентий Гаврилович.

У меня даже не возникло вопроса, откуда простой комбат в звании майора знает такую информацию, можно сказать, стратегического значения. Всё-таки не простой у нас батальон, а СМЕРШ. Значит, и данных намного побольше, чем других. Однако мысль о грядущем прорыве вызывала у меня тревогу. Танки в городских боях — это всегда большие потери. Стены, баррикады, узкие улочки — каждый дом превращается в ловушку, каждый перекрёсток может стать последним для экипажа.

В голове проносились обрывки мыслей. Может, нас отправят вперёд, в самые горячие точки? Идти в прорыв? Задача ясна: взять город, как можно быстрее и с минимальными потерями. Но как можно провести штурм, не потеряв людей? У японцев, конечно, нет таких мощных противотанковых средств, как у немцев, тех же фаустпатронов. Но на их месте встали другие оружия и тактика — смертники. В каждом из них фанатичная готовность взорвать себя ради императора. Эти люди не боятся смерти, я сам видел, как они бросались под танки, обвешанные гранатами и взрывчаткой, словно сорванные с цепи звери.

Японцы не немцы. В одном только Муданьцзяне могло находиться несколько сотен таких фанатиков, и каждое здание, каждый дом могли стать их последним рубежом. Я снова прислушался. Лисоченко продолжал размечать маршрут на карте. Сухов кивнул и приподнялся, его взгляд упал на меня. Наши глаза встретились, и я подошёл ближе.

— Оленин, вернулся? Молодец. Что у тебя? — спокойно спросил майор, выпрямляясь в полный рост. Его лицо было суровым, как всегда. — Передал японца?

Я коротко доложил о том, что произошло. Об аварии, схватке и о том, что пришлось врага ликвидировать, когда он напал. О захваченном оружии — катане, простую из которых я уже передал капитану Лисоченко, как доказательство моих слов. Сухов слушал внимательно, не перебивая, изредка бросая взгляд на начштаба, как бы сверяясь с ним.

Когда я закончил, майор только нахмурился.

— Пленного жалко, конечно, — тихо пробормотал Сухов, явно не для меня, а для себя. — Но ситуация была безвыходная. Ладно, всё, старшина. Иди, готовь машину.

— Виноват, товарищ майор. Нет её. Вернее, есть, но не на ходу.

— А, ну да… — Сухов почесал лоб. — Ладно, будешь пора в резерве.

— Есть!

Глава 51

Пока служишь в армии, есть много вещей, которых надо бояться. Самая неочевидная, но очень опасная, — безделье. Кажется: что за ерунда, военным ведь требуется отдых! Да кто ж спорит-то? Но безделье — это не когда ты валяешься, не чувствуя ног, и думаешь только о том, как бы пожрать и выспаться. Это когда ты слоняешься по позициям, не зная, чем заняться. Вроде бы всё уже переделал. Обмундирование подлатал, оружие почистил, боеприпасы и НЗ приготовил. В животе не бурчит, поскольку там каша пшённая с мясом плавает, а ещё крепкий чай с сахаром. Водочки бы, но наркомовские дают только перед боем.