В. Бирюк - Найм
— Ничего. Вот тебе платок на голову, другой — на пояс, швабра. Вперёд.
— Сыночек плакать будет. Его кормить скоро.
— Давай-давай. Преподобный Серафим, коли надобно будет, и успокоит дитятю, и напитает. За труды твои праведные во храме его.
Девчушка, заматываясь платками и подталкиваемая этим «омоновцем от святыни», постоянно оглядывалась на своего столь же юного, явно ещё никогда в жизни не брившегося, мужа, беспомощно замершего с младенцем на руках. Потом мы вместе с этим парнем искали в коляске бутылочку, соску, качали младенца…
Сказано в Писании: «Не судите о господах по слугам их». А почему же ещё судить? Как-то вспоминается Владимир Ильич: «Правящая партия всегда становится желанной целью для разного рода карьеристов, проходимцев и мошенников».
В средневековье духовенство — второе, после наследственной аристократии, высшее сословие. Естественно, смотри выше Ленина. В этом, 12 веке, в «Святой Руси» на общие закономерности типа «желанная цель проходимцев и мошенников», накладываются дополнительные проблемы. Основной корпус священничества формируется из греков, причём, в большой степени, высланных из Византии за различные проступки.
Вот с такими размышлениями я вступил на подворье покойного Степана Кудри, куда меня привёл Хрысь. Недоумение моё по поводу:
— А чего это этот Гена на вдовьем дворе встал? разрешилось даже без озвучивания. Женское повизгивание:
— Ой, да што ж ты делаешь! Ой, да больно жмёшь же! в сопровождении урчащего мужского баса:
— Ни чё, дурёха. Стой спокойно. Сейчас я тя… достаточно однозначно описывали ситуацию и место её проявление — курятник. Два мужика и мальчишка лет 10–12 сидели на завалинке во дворе, флегматично прислушивались к дамскому визгу и ковыряли в зубах. Видимо, здесь и на завтрак дают мясо.
В курятнике меня ожидала предсказуемая картина: одна из вдов сыновей Кудри была переброшена животом через загородку и прижата к ней. Сзади к ней плотно пристраивался невысокий, но весьма широкий и брюхастый черноволосый и чернобородый мужик в длиннополой одежде. Брюхо ему мешало, он всё пытался посильнее ухватить даму за ягодицы и бока, от чего, собственно и происходил услышанный мною визг, и задрать ей подол повыше. А также — ещё дальше наклонить её для удобства размещения своего выпирающего живота, но жерди загородки ограничивали свободу наклонения и перемещений дамы.
— Бог в помощь, православные.
— И тя спаси Христос. Да стой ты!
Мужик при нашем появлении повернул голову, продолжая весь комплекс своих поползновений без каких-либо изменений ритмики. Бабёнка при звуках голосов задёргалась, но хватка у дяди крепкая.
— Погоди тама, во дворе. Кончу — выслушаю.
— Нет уж, поп. Ждать покуда ты своё блудодейство доделаешь — мне недосуг.
Я подхватил у порога насторожено заглянувшего внутрь курятника петуха — «кто это тут, в моём царстве, моё дело делает?» — и кинул его в лицо «батюшке». Петух предсказуемо заорал и замахал крыльями. Поп от неожиданности шарахнулся, спущенные штаны оказались существенной помехой прямохождению, и он завалился в угол. Бабёнка вырвалась и, суетливо отряхивая платье и поправляя подол, выскочила мимо нас на двор. Следом вышли и мы.
Хрысь старательно отворачивался, посмеиваясь в сторону. Сидевшие на завалинке равнодушно проводили глазами спасающуюся из курятника бабу. А меня начало трясти. Да что ж этот гадский Гена делает?!
Наконец и поп, поправляя одежду и щурясь на солнечном свете, выбрался из сараюшки. Невысокий, длинноносый, длинноволосый, довольно смуглый дядька с оплывшим лицом и здоровым брюхом. Небольшие, тоже заплывшие глазки с мощными мешками. И странным, цепко-равнодушным взглядом. Отряхнув мусор с рукава, не глядя нас, поп объявил:
— Ну, чего надо-то? Ты, как тебя там, подойди под благословение.
Продолжая сковыривать птичий помёт левой рукой с правого плеча, он протянул, не глядя в мою сторону, свою десницу. Предполагается, что я преклоню колени и припаду губами к его ручке. Такой исконно-посконный ритуал. Здесь это — постоянно и повсеместно. Как «здрасьте». Многим нравиться. Просто в восторг впадают. В экстаз. Религиозный, конечно.
Вот только не надо на основании этого древнего, глубоко национального обычая, строить теории о природной гомосечности или руколизии исключительно русского народа! Такую же манеру я наблюдал, например, в Италии — каждая моя ночная прогулка по Бергамо включала в себя туземца, который коленопреклонялся, прикладывался и лобызал. Когда прикладываются к твоей руке — чувствуешь себя дураком. Но здесь к этому привыкли. Как я сказал: многим нравится.
— Слышь ты, пресвитер. Ты руки-то помыл? После того как бабёнку за срамные места щупал?
Отец Геннадий дёрнулся. И медленно развернулся в мою сторону. Игру эту — «кто кого пересмотрит» — я не люблю. Переходим к следующему этапу.
— Хрысь, дом общинный пустой стоит? Всё барахло попа и людей его перетащить туда. Корма давать — в зачёт платы за требы. Это что за мужички без дела сидят? Поповы прислужники? Из селища… отпустить. Если до полудня сами не уйдут — имать и волочь ко мне в Пердуновку. Я им занятие найду. Баб и девок к попу поодиночке не пускать. Только с отцами или мужьями.
— Ты гля, сопля кака говорливая. Чтой-то ты, малёк, развоевался. Эй, мужики, вложите-ка недорослю науки. Для уразумления — каково оно, вежество. Чтоб неделю сидеть не мог.
Мужички поднялись с завалинки и неторопливо двинулись ко мне. Парнишка, оставшийся сидеть, разглядывал происходящее с искренним восторгом, в ожидании забавного явления: научение отрока вежеству. Чем больше я вникал в ситуацию, тем больше меня трясло от бешенства. Пожалуй, я был бы рад подраться. Выразить свои эмоции в кинематике. Но влез Хрысь и всё испортил:
— Сей отрок есть пасынок Акима Яновича Рябины, нашего владетеля и господина.
— Вона чего. Так это тебя, отроче, «Зверем Лютым» кличут? Не похож. Мелковат. И — не звероподобен. А вот гонору-то, гонору… Это, дитя моё, грех смертный. «Грех гордыни» — называется. Доброму же христианину надлежит пребывать в смирении, изгоняя страсти наши человеческие и уповая лишь на милость господа нашего.
— «Дитя моё»?! Мать моя была, как я слыхал, женщиной не особо строгих правил. Но — брезгливой. Так что не ври — в отцы мне ты точно не попал. Ты лучше скажи — зачем, от какого такого упования, ты эту дуру — под монастырь подвести пытался?
Он, что, не знает что творит, или ему просто плевать, или у него какие-то дальние планы?!
— О чём ты, боярич? Ни какого худа я не сотворил. Ну, поговорил со вдовицей ласково.
— О чём?! О «Церковном Уставе князя Ярослава Владимировича»! Сказано: «Аще же девка блядеть или дитяти добудеть у отца, у матери или вдовою, обличившее, пояти ю в дом церковный».
Ещё со времени Владимира Крестителя в ведение церкви были переданы различные богоугодные заведения: больницы, богадельни, приюты, странноприимные дома. Всё это называлось одним словом: «церковный дом». Владимир, а позднее — Ярослав Мудрый со своим митрополитом Илларионом — самым первым «русским раскольником», ибо был он «из русин», воспроизводили «митрополиту и епископом те суды, что писаны в правилех, в Номоканонах». То есть, следовали византийским образцам в этой области. Однако перечисленные разновидности «церковных домов» на Руси распространения не получили — родовая система в «Святой Руси» была куда более мощной, чем у греков, функции социальной защиты, исполняемые в Византии церковью, на Руси реализовывались более привычными, светскими, родственными способами.
Ситуация изменилась после Батыева нашествия. Треть населения погибла, многие — перебрались на новые земли. Прежние родовые отношения ослабели. Не в этом ли причина явление, отмеченного Карамзиным: «большая часть наиболее прославленных русских монастырей основана во времена золотоордынского владычества»?
Пока же, в здешней практике, «церковный дом» означает, прежде всего, женский монастырь. Практически «обители невест христовых» превращаются в «исправительно-трудовые заведения для преступниц против нравственности». Точнее — против того, что под этим понимает «Устав Ярослава».
Видимо отсюда, из тюремно-каторжного значения термина «церковный дом» и возникла старинная русская идиома: «подвести под монастырь», используемая как во время действия «Устава», так и позднее — в 18, 19 и 20 веках.
«Устав» почти без изменений действовал до времён Петра Великого. При таком подходе волны разного рода «блудниц и развратниц» несколько раз в русской истории захлёстывали эти островки «смирения и благочестия».
Один из иностранцев, рассказывая о Москве в 1668 году, замечает: «У москвитян, у вельмож особенно, существует старая и очень подозрительная дружба и свобода сношений с монахинями. Оттого некоторые из них девицы лишь по названию, а на деле — бесчестные матери. Своих преступно зачатых и позорно рожденных детей они воспитывают так, чтобы, выросши, они обрекли себя затем на монашество…».
