В. Бирюк - Найм
Обзор книги В. Бирюк - Найм
В. Бирюк
Найм
(Зверь лютый — 7)
Часть 25. «Во ку, во кузнице…»
Глава 133
Напиши-ка, деточка, вот что: Люди работают НЕ за деньги. Что смотришь, красавица? Глупость воевода сказал? Сбрендил старый, из ума выжил? А ты сама-то подумай: вот придут к тебе «доброжелатели» да дадут гривну кунами да ножик вострый. Вот тебе — инструмент, вот тебе — плата. А работа проста: ткни тем ножиком воеводу под ребро. Сделаешь? А что ж так? Вот же тебе и дело дельное, вот и серебро. Нет? И я про то: окромя платы работнику ещё много чего надобно. Чего в серебрушках не померять.
«А старшина кричит „Подъём“
И снова службе мчит рулём
Какая ж падла свистнула портянку?»
Правильно кричать «Рот-та-а, подъём!» — этому надо учиться. Надо до предела опустить уголки губ вниз, ощериться, но не сильно, чтобы мышцы губ были свободными. Приоткрыть губы и гаркнуть как можно зычнее. И обязательно продлить последний слог «та-а-а-а», сделать паузу и крикнуть обычным голосам «пАдъЁм».
Здесь так не умеют. Здесь просто хватают за ногу и дёргают. И испугано лепечут:
— Тама… Эта… Ну… Как бы… Знахарка… Она… Типа… Того… Вот те крест! А этому-то ка-ак… И такая вся… Ну очень… Вот.
Успокойся, дяденька, я всё понял.
«Еней був парубок моторний
I хлопець хоть куди козак,
Удавсь на всеэ зле проворний,
Завзятiший од всiх бурлак».
Пришло время «энеидить» и, где-то даже, «гаврилиадить». Сейчас посмотрим: куды ты, Ванька, казак. Вот только глазки промою да головушкой встряхну — а вдруг мозги на место встанут?
Ну-ка, ведро колодезной на голову. И на спинку. И по ножкам. Как писала Франсуаза Саган в «Немного солнца в холодной воде»: «вода больше хороша не тем, что приносит, а тем, что уносит». В моём случае — уносит сонливость, вялость и, льщу себя неизбывной надеждой, глупость. Хотя бы частично. Проверяем АйКью по абстрактной тематике:
Нормальность психиатра — нонсенс. Докажем это.
Аксиома 1: всякому человеку свойственно инстинктивное подражательство.
Следствие: если вокруг человека — дурдом, то он и подражает насельникам сего заведения.
Аксиома 2: Длительная имитация интегрируется в сущность.
Вывод: среди гвоздей и шуруп — молотка по голове просит.
Самодиагностика прошла успешно: с умытым личиком и колодезной водой в ушах я способен мыслить логически и при этом совершать подвиги. Что само по себе — несовместимо. Нуте-с, где наша пациентка? Пошли пудрить мозги богине смерти. Очень даже героическое занятие. Особенно — спросонок.
Мара сидела в шайке.
Вот только не надо искать в моих словах уголовно-процессуального подтекста! Шайка — не только группа лиц с противозаконными намерениями, но и тазик с ушками. Какая связь — не знаю. В этом тазике — моются. Может быть, все, кто моется в одном тазике — «шайка»? И — обливаются из одной лейки. Поэтому и говорят: «одна шайка-лейка»?
«Но работать без подручных
Может — стыдно, может — скучно».
Маре было скучно. И при этом — совершенно бесстыдно. «Подручных» у Мары не было. «Членов шайки». Вообще, мужиков не наблюдалось. Попрятались… «члены бородатые». Все затаились. И бородатые, и бритые. От «смерти вприсядку».
На лавке в красном углу зимней избы Гостимилового подворья под образами сонно и благостно хлопал ресницами умытый, чуть порозовевший и одетый в чистое Аким. Он встретил меня улыбкой. Правда, улыбка была несколько испуганной. Что не удивительно: с другой стороны печки повизгивающая хозяйка старательно драила Маре спинку. «Повизгивающая», потому что Мара периодически запускала руку себе за спину и щипала банщицу. Радость от вида моей умытой физиономии была выражена движением глаз в перпендикулярных плоскостях и приветственными словами:
— Деда твоего я подлечила. Коль не сдохнет — выживет. Теперь — ты давай. Мертвяка своего давай, путейца. Только помыть сперва. Мертвяки-то… такие вонькие. Ты уж поверь Маране. Сперва — обмыть. Потом… применить.
Мара демонстративно, показывая себя со всех сторон, ополоснулась, вылезла из тазика, погоняла хозяйку-прислужницу, чтобы та вытерла её. Везде. Мда… Если её личико тряпками закрыть… и ножки правильно установить… или, к примеру, когда совсем темно… Нет, великовата для меня будет. А потом в порыве страсти «живая смерть» обнимет прогрессора за тощую шейку и… И вообще, Иван Юрьевич, «секс со смертью», даже в таком «фигурном» исполнении — чересчур… теологично. Я, конечно, полный атеист. Кому как не мне трахать всяких богов и богинь. Но… Не нужен нам этот… трансцендентальный эмпиризм с летальным исходом. И трансцендентный — тоже.
Что радовало, хотя и несколько обижало — я Маране был неинтересен. «Не интересен даже смерти»… Мда. Нашёл-таки повод погрустить…
По моей команде, пришедший следом за мной Сухан, разделся и уселся в тот же тазик. Ну вот, и «член в шайке» появился.
Мара беспощадно шпыняла нашу хозяйку, пристально наблюдая за каждым её движением и заставляя отдраивать моего зомби до крахмального хруста. Хотя крахмала здесь ещё нет.
— Ты что-то про калик перехожих говорил. Ну, которые идут куда-то. Мяо, ляо какое-то…
— Дао, Мара. А люди эти — не калеки, а даосы. Ладно, чтобы ты сильно не загрустила пока суд да дело, расскажу-ка я тебе сказочку. Откуда у этого дао ноги растут. Ну и, естественно, всё остальное.
Итак, в некотором царстве, в некотором государстве, которое называлось Чу… Не «тьфу», а Чу! В том маленьком царстве, которое даже соседи считали «варварским», жил да был мальчик. — Когда это было? — Нет, после потопа. Пифагора знаешь? — Ах, да… Ну, лет за 600 до Христа. Вот как раз тогда. То было время «Весны и Осени». — Как это? Так это ж восток. Причём — дальний. У них и зимой — лето. Жил там мальчик. — Мара, ты про Илью Муромца слышала? Значит, знаешь, что Илья просидел на печи тридцать лет и три года. И слезать не хотел. А этот мальчик изначально был такой умный, что просто не хотел рождаться в наш мир. И его мать носила растопырившийся, чтобы не вылезать, плод семьдесят и ещё семь лет. Ты представляешь, какую подлянку он устроил своей матушке? Всю жизнь в состоянии перманентной беременности! Подружки уже с правнуками нянчатся, а эта так с брюхом и ходит. И тут — родила! Всё царство было в волнении. Ну, наконец-то! Старороженица. Сильно «старо».
И родился мальчик. Который был мудрым. Конечно — мудрым. Ибо случилось это под персиковым деревом в деревушке, называвшейся «Удручённая доброта», в «Уезде жестокости» в «Округе горечи» и в «Государстве страдания». Причём на небе была «косматая звезда». Панки в космосе — это всегда тревожно.
Конечно, все окружающие сразу поняли: пришёл «большой бздынь». Но были разные мнения — не знали кому именно. И просто из чувства самосохранения немедленно записали мальчика из простой крестьянской семьи прямо в императорские архивариусы.
Империя Чжоу в те времена разваливалась, и только две вещи удерживали её на плаву: «небесный мандат» и императорский архив. Там было столько компромата на всех…
Вот он и вырос в этом архиве. Да, именно архивный мальчик. Именно из налоговых архивов. — Так недоимки же надо платить! А для этого — хранить. Вот именно в реестр неплательщиков его и заворачивали. А реестром злостных — подтирали. Оба реестра — из шёлка. — Да, Мара, это — дорого. Но нарушение налоговой дисциплины — дороже.
Ребёнок был изначально грамотным. Да он же ел и пил на мудрости! На всех этих раритетах, палимпсестах, шелках, лотосах и папирусах. Мальчик тихо рос себе, набираясь веса и ума. Он бы так и остался одним из многих архивариусов тех и не тех ещё времён. Как Молчалин:
«С тех пор, как числюсь по архивам,
Три награжденья получил».
К хозяйским дочкам и одновременно — к их служанкам не приставал. Вообще, как всякий нормальный архивариус, был человеком сексуально озабоченным, но не агрессивным.
«Все люди держатся за своё „я“,
один лишь я выбрал отказаться от этого.
Моё сердце подобно сердцу глупого человека,-
такое тёмное, такое неясное!».
Ну, помнишь из «Покровских ворот»: «Я такая непредсказуемая!». — В каком городе ворота? Неважно, ты там ещё не была.
Так и прошла бы его жизнь в тишине и общепризнанной мудрости, ибо и прозвали его Лао-цзы, что на тамошнем наречии означает «мудрый младенец» или «старый ребёнок», за успехи в налоговой оптимизации и вбрасывании компроматов, но случилось обычное: молодёжь подвалила. Во дворец в 517 году до Рождества Христова заявился другой непростой «простой мальчик» — местный надзиратель за амбарами и присматриватель за казённой скотиной по имени Конфуций.
