Красный Вервольф 5 (СИ) - Фишер Саша
Украдкой выхватив из специально сшитых из грубой кожи ножен, что висели под мышкой, старую добрую заточку, я поспешил на место совершаемого преступления. Полицаи не заметили моего появления. Они были заняты. Двое навалились на руки, опрокинутой на спину женщины, а третий, пыхтя от нетерпения, стаскивал с нее юбку. Сделать это было нелегко, потому что предназначенная в жертву горожанка отбивалась, норовя попасть ногами насильнику по причинному месту.
Болезненно охнув, полицай вдруг беспомощно распластался поверх женщины. Я выдернул у него из-под лопатки заточку и одним ударом ноги свернул шею второму недоноску. Третий вскочил, разевая пасть из которой раздавалось только невнятное булькание. Он пытался передернуть затвор винтовки, но руки его уже не слушались, потому что длинное узкое лезвие пробило глаз и воткнулось в мозг. Вернув себе орудие мести, я отшвырнул мертвого полицая, труп которого придавил незнакомку к рыхлому апрельскому сугробу, и вытер лезвие об его шинель.
Помог женщине подняться и не давая опомниться и ликвидировать беспорядок в одежде, потащил в путаницу задних дворов частного сектора. Здесь давно уже никто не жил. Часть домов сгорела во время бомбежек и артобстрелов, часть обезлюдела, когда псковитяне бежали от наступающей немецкой армии. Обитатели других либо ушли в партизаны, либо были казнены во время регулярных децимаций, устраиваемых комендатурой. Разграбленные мародерами, с выбитыми стеклами дома встречали нас настороженным молчанием.
В один из них я и затащил спасенную. Усадил на пол в сенях и знаком велел сохранять тишину. Надо отдать должное загадочной незнакомке. Она хоть и запыхалась во время нашего бегства, но не издала ни одного лишнего звука. По всему видно, ей уже доводилось бывать в острых ситуациях. А еще она явно не хотела привлекать к себе лишнее внимание. Даже с насильниками боролась молча. Кто же ты такая, молчунья? И как тебя угораздило попасться этим бандюганам с белыми повязками?
И все же в тот момент меня больше интересовало то, что происходит снаружи. Однако как я ни прислушивался, никакого шухера расслышать не мог. Видать, трупы полицаев еще не обнаружены. Что ж, это дает нам время уйти как можно дальше от «места происшествия». Я поднялся, спрятал заточку в ножны, принялся отряхивать брюки и свое щегольское пальто от разного сора и колючек репейника, прицепившихся, когда мы ломились через заросшие сухими ныне сорняками огороды. Женщина тоже встала, отвернувшись, принялась приводить себя в порядок.
— Вам не нужны часы фирмы Буре? — вдруг осведомилась она.
Глава 4
Пароль прозвучал так неожиданно, что я не сразу на него отреагировал. Да и для того,
чтобы ответить, как условлено с Анхелем Вольфзауэром, мне нужно было вспомнить, какие
именно слова следует произнести. Незнакомка смотрела на меня выжидающе.
— У меня есть такие, но без большой стрелки… — наконец выдавил я.
Она протянула мне руку и представилась:
— Анна Дмитриевна Шаховская.
— Василий Порфирьевич Горчаков.
— Это ведь легендированное имя, не так ли?
— Это имя, на которое я отзовусь.
— Хорошо, Василий Порфирьевич. Я поняла.
— Дальнейший обмен информацией предлагаю отложить, пока мы не окажемся в более
безопасном месте, — сказал я.
Она кивнула и мы принялись выбираться из заброшенного квартала. За время своего
второго пребывания в Пскове, я обзавелся несколькими явочными квартирами. На одну из
них и повел эту странную мадам. Шаховская, Шаховская… Я точно уже слышал это имя… От
кого? Ума не приложу… Судя по громкой фамилии — дворянка. Может из эмигрантов, если
пришла с паролем от моего дедули?.. Ладно, по ходу дела разберемся. Во всяком случае, я
должен знать, зачем она оказалась в оккупированном Пскове?
Мы вышли на одну из самых оживленных днем улиц. Здесь были относительно чистые
тротуары, работали магазины и мелкие мастерские по починке необходимых в быту вещей.
Само собой, всюду висели красные полотнища с черной свастикой в белом круге. Свободные
от службы офицеры прогуливались под руку с дамочками. Некоторые немчики здоровались
со мною, приложив кончики пальцев к лакированному козырьку форменной фуражки. Я
вежливо приподнимал шляпу. Шаховская, которая хоть и шла рядом, но как бы и не со мной,
недоуменно на меня косилась. Сразу видать, неопытная еще.
Когда мы подошли к нужному дому, я подхватил ее под локоток и легонько подтолкнул
к подъезду. Мы вошли, неторопливо поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью,
обитой кожзамом. На ней красовалась тусклая медная табличка «ПРОФ. ГАЛАНИН М. С». Я
трижды постучал в дверь кулаком, а потом, через несколько секунд еще трижды. Спустя
минуту, в замке заскрипел ключ, она приотворилась. Сквозь щель просунулась сморщенная
старушечья лапка, в которую я положил пфенниг. Это была не плата, а своеобразный пароль.
Матрена, домработница Галаниных, возвращала мне монетку, когда я уходил.
Дверь отворилась. Я пропустил вперед Анну Дмитриевну, вошел сам. Матрена заперла
дверь, да еще цепочку вдела в проушину. Конечно, если ворвутся гестаповцы, никакие замки
и цепочки их не остановят, а вот от обыкновенных налетчиков защититься можно. В
прихожей нам пришлось разуться и раздеться. Матрена следила за этим строго. Когда мы с
Шаховской сделали это, домработница отвела нас в гостиную, а потом пошла докладывать
хозяйке. Самого профессора Галанина дома не было. Зимой сорок первого его арестовали, но
не замучили в гестапо и не отправили в лагерь. Видать, им заинтересовалось какое-то иное
фашистское ведомство.
— Боже мой, Аня! — воскликнула Марья Серафимовна, жена профессора, выходя из
кабинета своего мужа. — Какими судьбами!
— Маша!
Шаховская вскочила и они принялись обниматься, целоваться, то и дело осведомляясь:
'А помнишь, штабс-капитан Неволин пел у тебя под окнами серенаду?.. А как камергер
двора сделал предложение твоей кузине Мизи?..' и так далее. Ясно. Старые подруги. Не
совершил ли я ошибки, устроив им встречу? С одной стороны, из всех моих явок в городе —
эта самая надежная. Ладно, пусть подружки наговорятся, потом я потолкую с ним сам. С
каждой в отдельности. Спохватившись, хозяйка пригласила нас с Шаховской к чаю, к
которому Матрена накрыла в столовой.
Кроме марковного чаю военного времени, на столе оказались еще и скромные закуски
— кусочки хлеба с шпротами и маслом. Я не стал к ним притрагиваться, отказался даже от
сахара, а вот по глазам Шаховской было видно, что она голодна. Галанина кивнула своей
домработнице, чтобы та принесла что-нибудь посущественнее. И пока Матрена кормила
гостью, я под благовидным предлогом зазвал хозяйку квартиры в другую комнату. В ней
когда-то была богатая профессорская библиотека, которую немцы конфисковали при аресте
хозяина. Галанина притворила дверь и вопросительно на меня посмотрела.
— Вы знаете эту даму, Марья Серафимовна? — спросил я у нее.
— Да, Василий. Мы вместе кончали Высшие женские курсы в Москве.
— И кто она?
— Урожденная княгиня Шаховская. До войны работала секретарем академика
Вернадского. А что она делает здесь, в Пскове, я не знаю.
— Это не страшно. Главное, что вы подтверждаете ее личность, Марья Серафимовна…
А теперь не могли бы вы, с Матреной, оставить меня наедине с Шаховской?
— Да, разумеется. Идите в столовую, а мы с Матреной на кухне побудем.
Мы вернулись в столовую и Галанина сразу же увела домработницу на кухню, дескать,
что надо бы перебрать перловую крупу. Я снова уселся за стол. Глотнул остывшего чаю.
Шаховская с увлечением хлебала суп. Мне не хотелось ей мешать, но деваться было некуда.
Чем быстрее я узнаю, с какой целью секретаршу Вернадского забросили во Псков, тем лучше
