Магнус Флайт - Город темной магии
– Вы сбежали! – возмутилась она. – Своровали все из потайной комнаты и дали деру!. Что я должна была о вас подумать?
Макс смеялся над ними обоими.
– Вы совершенно правы, дорогая. Содержимое библиотеки – в целости и сохранности, вещи перекочевали в дом Фауста. Маркизе Элизе и в голову не придет копаться в старье. Значит, я способствовал созданию благоприятных условий… для князя и для вас, Сара. – Нико отвернулся от Сары и склонился над бунзеновской горелкой. – По-моему, я нашел формулу снадобья, – спокойно добавил он. – Возможно, мы можем начать эксперименты. Надо действовать осторожно.
– Мы?
– Браге назвал вещество «уэстония», в честь Элизабет Уэстон, падчерицы Эдварда Келли. В наших обстоятельствах мне это кажется весьма уместным. Но я не уверен, что точно понял формулу. Экстракт может получиться… недостаточно чистым.
Сара почувствовала, как ее сердце бьется в предвкушении.
– И помните, речь идет не о движении сквозь время, а о восприятии, – наставлял ее Николас. – И об освобождении от представления о линейном времени, что для большинства людей является невероятно трудоемкой задачей. Это вам не детские игры… Созерцание бесконечности – серьезная вещь, поэтому нам необходимо быть готовыми к любым неожиданностям и справиться с первичным психологическим шоком.
– А с чем мы имеем дело, Нико? – обеспокоенно спросил Макс.
– Дневник хозяина представляет собой палимпсест, – объяснил карлик. – Иначе говоря, на страницах есть пометки, которые стерты, а поверх них нанесены новые. Однако мне сложно утверждать наверняка, как именно выпаривается или вываривается снадобье. Я редко ассистировал хозяину в лаборатории, хотя порой мне удавалось собрать несколько важных ингредиентов.
– Ты имеешь в виду, украсть? – Макс выгнул бровь. – Могу побиться об заклад, что так и было.
– Увы, – как ни в чем не бывало продолжал Николас, – в старости хозяин стал очень скрытным. Ди уехал из Праги, испугавшись происходящего. Глупец Келли решил предупредить императора о том, что делает Браге, и едва не поплатился за это жизнью.
– А как насчет… уэстонии? – продолжала расспрашивать Сара, пытаясь освоиться с фактом, что носит имя не только давно умершей поэтессы, но также и алхимического снадобья. – Это действительно то самое вещество?
– Вероятно. К сожалению, для того чтобы изготовить даже мизерное его количество, я полностью израсходовал запасы ключевых ингредиентов. Например, у нас не осталось ни единой щепотки праха Голема, а данную субстанцию непросто восполнить!
Сара наблюдала за работой Нико, понемногу проникаясь идеей, что тому уже более четырехсот лет от роду. Нико выглядел лет на сорок с небольшим, в его волосах поблескивала седина… Каково это – жить столь долго и не умирать?
Николас взял железные щипцы и, опустив их в стоявшую на горелке плошку, извлек оттуда квадратик размером примерно с кубик сахара. Он положил его на крошечное блюдце.
– Уэстония?
Сара понюхала. Запах пряный, смолистый… Амбра. По ее телу прошла дрожь. Боже, испугалась она, да я прямо как наркоманка!
– Уэстония, – подтвердил Нико. – Но его хватит только на одного человека.
Сара посмотрела на Макса.
– Это должен сделать я, – произнес он. – Нельзя подвергать твою жизнь опасности.
– Твоя жизнь более ценна, – возразила она. – У тебя на плечах – груз ответственности. А у меня даже кошки нет.
– Ваши жизни одинаково важны или одинаково несущественны, – въедливо заметил Николас. – Это лишь вопрос максимального раскрытия нашего потенциала. Но Сара имеет со снадобьем особые отношения, и профессор Щербатский хотел, чтобы она последовала по его стопам.
Макс мрачно покосился на карлика.
– Ох, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. – Нико топнул ножкой. – Сара, вам, кажется, лучше, чем Максу, удается перемещаться под действием снадобья… Думаю, что у нас, возможно, не будет другого шанса до тех пор, пока я не подкуплю какого-нибудь раввина, который достанет для нас новую порцию Pulvis Golem, а также пока мне не удастся раздобыть лосиные кости шестнадцатого века… Да, дети, такое не закажешь по интернету. Кстати, Сара, буду с вами откровенен. Если вы не… вернетесь, с последствиями вашей гибели будет гораздо проще разбираться, чем нежели умрет Макс. Впрочем, делайте выбор сами.
– Ладно, уговорил. Теперь нам нужно обсудить дозу снадобья и кое-что еще… – пробурчал Макс. – Ну, как там дела с Золотым Руном?…
– Я не слышал разговоров о нем со времен Браге, – невозмутимо ответил Нико.
– Если мы его отыщем, то сможем решить все проблемы. Формула Браге нам больше не понадобится!
– Тогда мы будем знать все, – перебила его Сара. – Но это все равно что искать иголку в стоге сена. Мы даже не представляем, как Руно выглядит!.
– Вы его почувствуете, когда подойдете близко, – заверил ее Нико. – Его энергию. Те несколько мгновений, пока я нес сумку, в которой оно лежало…
Он покачал головой, потрясенный воспоминаниями четырехвековой давности.
– Вообразите, что ваши нынешние ощущения подобны огромной оркестровой партитуре, – проговорил Нико. – И вы слушаете только один инструмент среди тысяч. Хотя их там – десятки миллионов.
– Золотое Руно, – с нажимом произнес Макс. – Вот что нам требуется. Мы начнем отсюда, а потом, если ничего не случится… Надеюсь, что ты… будешь в порядке… Тогда мы вернемся в Пражский Град.
– Хорошо, – согласилась Сара.
– У нас мало времени, поэтому ты не должна отвлекаться. Помни, что твоя цель – Золотое Руно.
Сара кивнула.
– Вкус у снадобья не очень приятный, – предупредил карлик. – Наверное, надо было добавить хотя бы стручок ванили…
Сара двумя пальцами взяла кубик.
– Если я умру, пригляди за Полс, – попросила она Макса. – И отдай Полс мой рюкзак.
Поллина должна получить письма о Бессмертной Возлюбленной. Она должна знать, что Людвиг ван Бетховен слышал ее игру и ее исполнение тронуло Луиджи.
– Ясно, – отозвался Макс. – Но ты не умрешь.
Сара положила кубик в рот.
Глава 49
Отец Сары хранил в своем гараже старый радиоприемник. Однажды папа показал ей, как, медленно вращая колесо настройки, находить различные радиостанции. Тогда, наверное, в первый раз было замечено ее обостренное слуховое восприятие: Сара всегда могла различить музыку за белым шумом. Настройка… Именно это она делала теперь: настраивалась.
Она по-прежнему видела Макса и Нико. Слышала, как они справлялись о ее состоянии. Сперва она даже не сумела раскрыть рот. Наверное, часть ее мозга, ответственная за речь, онемела или заснула, но затем Сара разлепила губы и пробормотала: «Все хорошо». В конце концов Сара засомневалась, что разговаривает по-английски. Слова появлялись в ее голове и просто слетали с языка.
– Я хочу выйти наружу, – произнесла она.
В Нела шел дождь. Сара стояла во дворе замка Нелагозевес, но капли не замочили ее, и так она узнала, что дождь идет тогда – не сейчас. Не сейчас. В прошлом. Внезапно она услышала хруст гравия под конскими копытами, и перед ней застыл экипаж… Нет. Не то время. Так и есть…
Она ждала, стараясь вникнуть в обрывки музыки, налетающих на нее со всех сторон. Слушая. Дотягиваясь…
Канун Нового года, тысяча восемьсот шестой, повторяла она про себя.
Она солгала Максу и Нико. Конечно же, она станет искать Руно. Но она очень хотела увидеть Бетховена – в последний раз. Она жаждала узнать, почему Щербатский оставил ей записку с датой «12/31/06». Где он побывал? За кем или за чем наблюдал профессор? Но чем бы это ни было, оно находилось именно здесь, в Нела.
И еще Сара просто надеялась, что Бетховен подъедет к замку.
И вот он появился: коренастая фигура, облаченная в кожаное пальто, заляпанные грязью бриджи, жилет, растрепанная шевелюра… Бетховен вылез из экипажа. Какой он маленький! Сара втянула в себя воздух, запоминая запах ЛВБ, и последовала за ним в замок.
– Что ты видишь? – спросил Макс. Его голос звучал глухо, будто он находился очень далеко.
– Ничего, – ответила Сара. – Точнее, много всякого, но про Руно пока ничего.
В замке задача усложнилась. Здание кишело людьми, и Сара запуталась.
Затем из другого столетия до нее донеслось слово «Руно» – неясное, произнесенное слабым шепотом. Она попыталась отыскать его, но вдруг раздались звуки фортепиано. Руно исчезло. Сара двинулась в сторону звучавшей музыки.
…Комната – холодная, с мигающим пламенем в камине. Свечи тщетно пытаются разогнать декабрьский сумрак. Луиджи сидит за инструментом. Седьмой князь Лобковиц раскинулся в низком кресле, у его ног – две гончие, в руках – лютня.
Бетховен прекратил игру и что-то сказал князю по-немецки. Его голос прозвучал так громко, что Сара вздрогнула. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы приучить слух к его тенору и чужому языку.
